Затаив дыхание - Адам Торп

— В шоке, — сказал он, испытывая странное возбуждение, почти кайф. И дело было вовсе не в средстве против тараканов, которое упрямая рыжая Джулия привезла-таки из Австралии. — Он дает себя знать в самый неожиданный момент. Вроде бы все ничего, и вдруг — как шибанет!..

— В шоке? От чего именно?

— От всего, — негромко бросил он, со значением глянув ей в глаза.

— События в нашей жизни редко происходят вовремя, — заметила она. — Взять хотя бы цунами.

Он кивнул: перед глазами всплыли разбухшие в воде трупы и оплакивающие мужей рыбачки. У Милли всегда была склонность сополагать несопоставимые по масштабу явления. Ему почудилось, что он съеживается, превращаясь в нечто вроде дурацкой, гнущейся во все стороны игрушки.

— Ты тогда сказала, что хотела бы варить кашу, печь рисовый пудинг и все такое, — начал он, не вполне сознавая, что говорит. — Теперь ситуация существенно упростилась и, мне кажется, твою мечту можно осуществить.

— Ты пьян или просто подавлен?

— Смотря что ты имеешь в виду под словом «подавлен».

Ему вспомнилось, как, сидя на этой самой ступеньке, он чуть не подавился колпачком от шариковой ручки. А сейчас подчеркнуто охладевшая к нему жена продавливает ковровую дорожку каблучками шикарнейших туфель от Гуччи, оставляя в ней вмятины. Но разговор идет в родительском доме — какое уж тут сексуальное возбуждение! Теперь это дом моего отца.

Подавлен.

Она уехала рано, под улюлюканье и свист местных обалдуев: они заметили, что в доме происходит что-то необычное, и околачивались под дождем неподалеку, надеясь досадить заезжим чужакам.

— У тебя с Милли все в порядке? — решилась полюбопытствовать сестра, одаряя его фальшивой улыбочкой косметолога со стажем. Ее обожженная солнцем кожа пятидесятилетней женщины теперь требовала защиты и неустанных забот. В речи нет и намека на австралийский акцент, а может, сестра легко меняет его на здешний, миддлсекский.

— Кхм, как всегда. В общем и целом — супер, — с псевдо-аристократической небрежностью бросил Джек, будто подражал Хью Гранту. Его так и подмывало дать сестре пинка.

Ему стала повсюду видеться смерть. Он решил отдохнуть и поехал на денек в Сассекс-Даунз, где первым делом заметил на телефонных проводах трех воронов. В душе царила абсолютная пустота, вакуум. В Хейсе он дважды чуть не попал под машину, потом его чудом не задавили в Хэмпстеде: каждый раз он был в полубессознательном состоянии и не смотрел по сторонам, а водители, в свою очередь, болтали по мобильникам. Однажды утром в небе над Хитом поплыли пышные белые громады облаков; он вспомнил гудевшую на ветру ротационную сушилку для белья и захохотал. Судя по взглядам, которые бросали на него прохожие, его приняли за помешанного.

Несколько дней спустя пришлось ехать с отцом в больницу за обручальным кольцом матери. Из двери с табличкой «Психологическая помощь родным» появилась элегантная молодая женщина в модных туфлях на высоких каблуках. В кабинете шел ремонт: рабочий в белом комбинезоне крепил над дверью уплотнитель. Они с отцом двинулись следом за дамой по низкому длинному коридору, устланному полиэтиленовой пленкой, за которую Доналд то и дело цеплялся ногой.

— Извините за неудобства, но ремонт давно назрел, — сказала дама; на ее нагрудном жетоне значилось имя: Ивонн. Очень привлекательная особа.

— Психологический ремонт тоже, — пошутил Джек, но Ивонн не отреагировала.

Их провели в узкую комнатку с неказистыми креслами, обитыми светло-зеленой тканью; по-видимому, это здесь считается комнатой отдыха. Ивонн ушла за кольцом. Джек и Доналд не обменялись ни словом. На стенах картины — типичный современный ширпотреб: тщательно выписанные зимние пейзажи с угловатыми голыми деревьями. Точно такие пейзажи Джек видел в гостинице. Из коридора долетает смех и посвистывание рабочих. Дневного света нет вообще. На низеньком столике с пластиковой столешницей высится пачка брошюрок, озаглавленных: Что делать после смерти родственника. Джек предпочел бы брошюрку под названием Что делать после смерти, но никто ведь не знает, что происходит после нее, значит, о действиях не может быть и речи. Зато тут не играет назойливая музыка — уже хорошо. Из коридора доносятся голоса рабочих, стук молотков и жужжание дрели.

Вернулась Ивонн, в руках у нее большой коричневый конверт с надписью: «Мойна С. Миддлтон». Она слегка наклонила его, словно сыпала порошок, и что-то упало Доналду в протянутую ладонь.

Отец смотрел на кольцо, будто видел его впервые. Оно и правда казалось меньше, чем в ту пору, когда к нему прилагалась сама Мойна. Пятьдесят пять лет назад Доналд осторожно надел его ей на палец, и оно стало частью его жены. А теперь он не знает, что с ним делать — с маленьким тонким кружочком, золотисто поблескивающим в неоновом свете.

Ивонн мягко, с профессиональной доброжелательностью, словно подбадривая начинающего фокусника, посоветовала Доналду положить кольцо обратно. Он повиновался, и Джек, чувствуя, что отец уже на пределе душевных сил, взял у него пакет.

— Ну что ж, — сказала Ивонн, — если у вас вопросов больше нет, на этом, пожалуй, закончим.

Они пробормотали слова благодарности и вышли, с трудом протиснувшись мимо металлической стремянки; на ней стоял рабочий в белом комбинезоне и, насвистывая себе под нос, «пистолетом» вбивал герметик в щель между стеной и потолком. На ободранной стене местами горбились шматки задубелого обойного клея — следы предыдущего ремонта. От едких запахов у Джека запершило в горле, он почувствовал себя безмерно изнуренным, словно путешественник, вернувшийся из многолетнего странствия.

— Мы с тобой — властелины кольца, — промолвил он.

Отец его не слышал. Он был настолько выбит из колеи, что Джеку пришлось вести его под руку. Они медленно двинулись по главному коридору к ярко освещенному выходу; навстречу катились скрипучие перевозки и шагали встревоженные родственники.

Интересно, как Милли поступит с кольцом, которое двенадцать лет назад он надел ей на палец? Оно же ей теперь ни к чему.

Я уже в аду, мелькнула мысль. Надо из него выбираться.

В Хейсе Джек зашел в огромный, серый, похожий на самолетный, ангар «Лидл», чтобы купить какой-нибудь еды, и там, в залитом неоновым светом молочном отделе, возле секции йогуртов, его охватил приступ горя. Оно поднималось снизу, от пальцев ног сквозь живот прямо к горлу. Джек едва успел прикрыть рукой лицо и, не в силах сдержаться, зарыдал. Он бы и в голос завыл, но очень уж место неподходящее. Плакал он не по Милли и даже не по Яану, нет, он оплакивал мать. Запах металла, исходивший от холодильного прилавка, его блеск и негромкое гудение напоминали морг, хотя он ни разу не бывал в морге. Он никогда больше не увидит мать! Эта мысль не укладывалась в голове. Теперь детство и юность уже бесповоротно остались в прошлом, спектакль окончен, аплодисментов не будет. Только гробовая тишина.