Третья истина - Лина ТриЭС

— Насколько я понимаю, к разрушению ВСЕГО мира этот гимн, при всей своей дерзновенности, все-таки не призывает. Насилье — лишь один, не самый приятный его атрибут, — он вздохнул. — Парадокс в том, что, именно он оказывается нерушимым. Разрушение — тоже насилие.

— Вы о чем? О нынешних… жестокостях, да?

— Это я так, к слову. Я о другом. Ты можешь создать новую, родства не помнящую… как там тебя этот садовник звал, Григорий… Саню, только уничтожив Сашу, в которой живут Елена Александровна, ее дед, Петр Вяземский, — поэт, друг Пушкина, прадед Андрей Вяземский — сенатор и философ, написавший «Наблюдения о человеческом духе…», и многие, многие другие, бывшие цветом нации. Наверное, в таком новом качестве тебе будет легче, удобнее, проще. Но свою миссию на земле ты не выполнишь.

— А у меня, вы думаете, есть миссия?? И у вас?

— Да, есть. И она не в разрушении. В защите.

После долгих раздумий под его выжидательным взглядом, Саша спросила:

— Поль, наверное, Федор Шаховской и Михаил Орлов, декабристы, гордились бы, что у них такой потомок, правда? А бабушка, — что крестник?

Поль усмехнулся:

— Хоть не стыдились бы.

— И бабушка — меня, да? Ну, тогда пусть во мне та ипостась, которую надо разрушить, будут Курнаковы Виктор и Петр Васильевичи.

Поль засмеялся:

— Все ищешь, что бы разнести, воительница? Как с Психеи начала…

— Который раз… — вздохнула Саша.

Он помолчал и серьезно добавил:

— Ты только пойми, я о том, что в твоей душе, говорю. Кричать о своем происхождении на всех перекрестках — не призываю. Ладно, чего это меня понесло сегодня? На, держи, вот еще пастила тебе, вкусная, я пробовал, — и, улыбнувшись, сокрушенно добавил: — Оттого так мало. Ты ж меня знаешь!

— Поль, — не могла успокоиться Саша, — а вы… Виктору и Дмитрию тоже про миссию говорили?

— Нет, не доводилось, — он поглядел на нее, взволнованную и гордую, и без перехода предложил:

— Саша, пойдем-ка по Невскому, на Аничков!

— А помните, вы мне еще давно-давно, в Раздольном обещали показать коней Клодта?

— Представь, помню.

— А теперь мы на них чуть ли не каждый день любуемся! Сбылось, да, Поль?

Ответом была ее любимая улыбка, которая в списке его улыбок называлась у нее «сдерживаемая», и короткое:

— Это — да.

ГЛАВА 8. МАГНИТ ПОПРИТЯГАТЕЛЬНЕЙ…

…Занятия шли неравномерно, нерегулярно. Многих преподавателей еще не было, и потому расписание объявлялось только утром. Внеклассных упражнений не задавали, не хватало бумаги, в классе писали на каких-то обрывках и обертках. Книг тоже было недостаточно. Была и другая причина: в школе приветствовался демократический стиль, даже с некоторым перекосом в пользу учащихся.

Саша помнила курс по всем предметам очень хорошо и на уроках не вслушивалась особенно в объяснения, а просто с удовольствием впитывала школьную атмосферу: доска, парты, чернильницы, пусть, частенько пустующие. Школа вместе с тем непрерывно переживала всплески всяческих событий, компаний под сменяющими друг друга лозунгами: «Горбушки твоей половина спасет бедняцкого сына!», «Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем!», «Трудись и ешь!» «Победим безответственность и хамство!». По каждой проводились бурные митинги, агитбригады подготавливали специальный репертуар, рисовались плакаты… Все это с неслыханной быстротой и энергией развернулось за ту пару недель, что Саша переселилась в школу. Кроме того — ежедневные жаркие споры о будущем коммуны, обсуждения бытового устройства, когда кругом настоящие голод, разруха и нищета… Времени и денег на то, чтобы сначала оборудовать предоставленный старинный особняк, а потом неторопливо въехать, им не давалось. И того и другого было в обрез, следовательно, все надо было делать на ходу, проявляя находчивость и фантазию. Разобраться и принять участие во всем этом на равных Саша не могла, несмотря на все старания. Для нее выявились и дополнительные трудности: не спится в громадной спальне с двадцатью койками, непривычно все время быть на людях… И все-таки интересно…. Она кидалась во все мероприятия с энтузиазмом, сразу привлекшим к ней внимание.

Энтузиазм был тем большим, чем громче в уши шептала политическая совесть: «Хорошо ли: в бурлящем потоке новой жизни самым интересным и главным остаются вечерние встречи с человеком, так естественно носящим свое антиреволюционное прозвище…». Этот человек появлялся каждый вечер крайне изобретательно. То он спрыгивал с решетки пустынного сквера напротив, то оказывался на крыше длинной пристройки и они шли некоторое время параллельно — она по земле, он поверху… Бывало, он возникал под окном, шутливо маскируясь у стеночки, а иногда даже слегка пугал Сашу, внезапно отделяясь от густой тени какого-нибудь проема, в тот момент, когда она уже считала, что сегодня он не придет. Эта таинственная игра, а он, конечно же, и сам ею забавлялся, имела свой результат. Ни один человек в коммуне Сашиного друга не видел, и все были уверены, что просто у Шаховской есть странная привычка прогуливаться вечерами часа два-три невесть где, в одиночку. Нет, в окошко выпрыгивать, как сулил Виконт, ей не приходилось, но ее отлучки замечались и не вызывали нареканий только по причине общей неразберихи после переезда.

Виконт постоянно пребывал в прекрасном настроении, по отдельным репликам она догадывалась, что его поиски подходящей для себя деятельности увенчались успехом. На Сашин вопрос, что же он делает, Виконт, блеснув глазами, убежденно ответил: «Именно то, что неотложно». Но никаких подробностей не рассказал, применив хорошо известную ей формулу: «В следующий раз — обязательно».

Их походы из торжественных и благоговейных свиданий с Петроградом превратились в озорные, веселые, полные смеха и мелких проделок прогулки. Они играли на ходу в буриме, используя для рифм слова из вывесок и афиш, он благосклонно взирал на то, как Саша, таясь от глаз жильцов, закидывала в окна нижних этажей цветы. А однажды, вместо цветов, они оделили неизвестных людей конфетами из большого пакета, принесенного Виконтом, сказочного богатства в такие скудные времена. Он со смехом сказал, что сладости достались ему по ошибке, а случайным даром небес следует делиться.

Он, не делая замечаний, подстраховывал, когда она усаживалась на балюстрады и перила, смеялся до упаду ее сценкам «из школьной жизни», разыгранным в каком-нибудь пустынном скверике, сам рассказывал всякие короткие смешные истории, связанные с местами, где они проходили.

За это время они сделали два необычных приобретения. Одно так и осталось у Виконта, а другого они лишились в тот же день и весьма забавным образом.

Как-то, на Аптекарском они приметили на углу чистенькую белоголовую старушку, застенчиво прятавшую что-то под платком и провожающую редких прохожих робкими взглядами.

— Бьюсь об заклад, — сказал Виконт, когда возвращаясь, они застали старушку в том же положении и на том же углу, — эта дама вознамерилась что-то продать, и крайне заинтересована в результате сделки.

— Почему вы так уверены в таком странном предположении? Может быть, ждет кого-то?

— Потому что, Александрин, когда мне случалось выступать купцом на рынке сбыта, я подавлял порывы вести себя примерно так же. Добивался иного образа действия и оставался в выигрыше.

— Какого же иного?

— Напористого, чтобы не сказать навязчивого. Шучу, конечно. А ждет эта дама понятливых покупателей, — он решительно направился к старушке. — Сударыня, нам нужно именно то, что вы продаете. Он склонился к пожилой даме с хорошо известной Саше ласковой, всепрощающей улыбкой.

— Что Вы? — поразилась дама. — Быть того не может, у вас вид культурного человека. А это такая чепуха, что и показывать стыдно.

— А все-таки, — мягко упорствовал Поль, — разрешите мне судить…

— Бог с вами, смотрите… Там бумага прекрасная. Вы курящий? Вероятно, для этого… — она, покраснела, как редко умеют старушки, и вытащила книжку в расписном переплете, — … делать самодельные папиросы.

— Сонник! Гадатель! О-о! Я об этом мечтал всю жизнь. Понимать людей с первого взгляда, раскалывать их, как орешки… Теперь это осуществимо, благодаря вам. Мадам, прошу вас, — он протянул буквально расцветшей в улыбке от его слов женщине маленькую золотую монетку.

— Не могу и не могу, такого человека обманывать, вы, очевидно, не разобрались, сударь… Это же пятирублевок. Царский… Книга стоит совсем не столько… — шепотом добавила старушка.

— Прошу прощения. — Виконт порылся в кармане и вытащил еще одну монетку.

Старушка растерялась до онемения, попыталась вернуть обе монеты. Но Поль пылко уверил, что эта книга многим необходима как воздух, что жить без нее лично ему было невыносимо плохо, что некоторые книги чрезвычайно дороги, приплел не к случаю прижизненные издания классиков. Осевшая под его напором, смущенная дама взяла деньги и пригласила к себе попить морковного чаю с сахарином.