Реквием по Марии - Вера Львовна Малева

Он был до того рассержен, что можно было подумать: еще мгновение — и набросится на нее с кулаками. Она с ужасом посмотрела на него.

— Не отдаешь себе отчета в том, что своим отказом убиваешь меня и разрушаешь собственную жизнь?

Мария почувствовала, что начинает терять равновесие, что тоже готова взорваться. Он подбежал к ней и взял в ладони ее обмякшие и жарко пылающие — словно в лихорадке — руки.

— Мисси, умоляю тебя. Ты должна сделать это!

— Неужели все так плохо? — пробормотала она.

— Да, — с усилием выдавил он. — Я уже подписал контракт от твоего имени. Был вынужден так поступить.

Какое-то мгновение она пыталась не вникать в смысл слов, которые он произнес. Однако постепенно ее огромные черные глаза, столь лучистые в светлые в радостные минуты, подернулись туманной пеленой. Страх, замешательство, гнев привели к тому, что взгляд ее погас.

— Неужели ты это сделал, Густав? Неужели ты вообще способен на такой поступок?! Но как же можно? Разве я какой-то неодушевленный предмет? Домашнее животное, лишенная речи кукла? Да и вообще возможно ли такое? Хотя чему я удивляюсь? Но ты, ты! Как осмелился ты? Таким образом предать меня? Меня, которую знают чуть ли не во всем мире! Что скажут люди, в свое время поддерживавшие меня, которые помогали мне и до сих пор остались моими друзьями?

— Друзья? Весь мир? Ха-ха! Где они, эти друзья? Кому из них есть до тебя дело? Выбрось из головы пустые бредни! Перед нами одна проблема: как бы выжить, пережить эти времена!

— Не хочу выживать! После того что узнала в эти несколько минут, лучше умереть!

Произнесла эти слова Мария с пугающим, каким-то отрешенным спокойствием. И только глаза, затянутые прозрачной пеленой слез, выдавали всю ее боль, душевные муки.

— Играть в этом фильме я не буду. А сейчас уходи, оставь меня!

Какое-то время он пребывал в нерешительности. Не знал, то делать, как поступить. Видел и понимал всю силу ее отчаяния. Жалел ее. Но положение, в котором он оказался, в которое был втянут или сам подставил голову — сейчас он толком не мог в этом разобраться, — было отчаянным. Только понимал, что оказался между молотом и наковальней и может быть раздавлен, если не найдет какой-то выход. Прежде всего не мог себе представить, что она до такой степени заупрямится. И новый прилив ярости накатил на него. Он вышел, громко хлопнув дверью, и вскоре Мария услышала стук дверцы машины и шум заводимого мотора.

И только теперь полностью предалась отчаянию. Вся боль, все страхи, все, что навалилось на нее в годы после отъезда из родного дома, вся эта тяжкая, мучительная ноша свалилась сейчас на душу и полностью спутала мысли. Она с трудом добрела до спальни, сжалась в комок в углу постели, маленькая, раздавленная, бессильная. Долго заливалась слезами, безутешно рыдала. Но постепенно рыдания перешли в тяжкие вздохи и к ней вернулась возможность мыслить более или менее здраво. Да, на свете было столько людей, любивших ее, восхищавшихся ею, неизменно встречавших ее появление восторженными аплодисментами. И в то же время она так одинока, так неприкаянна. Снова набежали слезы, но она справилась с ними. Обязана была справиться. Еще чего придумала: жаловаться на судьбу, болеть своей крохотной болью в то время, как вся вселенная — единая, сплошная боль. Да, но ее боль для нее так же велика и необъятна, поскольку боль эта — ее, ее вселенной. Подумалось о героинях, чью боль она выражала на сцене, об их душевных муках, которые пыталась передать, чтоб они были разделены многими другими. Совсем еще недавно публика, газеты прославляли ее: «Великая певица и непревзойденная трагическая актриса с поразительной правдоподобностью умеет передать внутреннее состояние своих героинь. Мария не играет — живет на сцене, каждый раз обнажая все новые уголки человеческой души, заставляя нас плакать над чужой болью, над чужой несчастной судьбой». Размышляя сейчас, когда нервное потрясение немного ослабло, она говорила себе, что сделанное ею до сих пор все еще далеко от совершенства. Какие тут разные характеры? Какие различные судьбы? Горести всех ее героинь, вся их боль — одна-единственная, извечная женская доля. И как никогда доселе, ощутила всех своих героинь рядом с собой, и все они были так понятны ей, так близки!

Фреда распорядилась накрыть стол к обеду, однако никто к нему не вышел. Она подождала немного, надеясь, что хозяин или хозяйка позовут ее, но когда тишина, царившая в спальне, показалась ей устрашающей, вошла к Марии, не дожидаясь ответа на легкий стук в дверь.

— Aber… — начала она и тут же осеклась, заметив, как та осунулась, как небрежно одета, как измята постель. Однако вопреки ожиданиям, Мария держалась спокойно. Даже казалась хладнокровной, правда, углубленной в свои мысли. И мысли эти тоже были спокойные, разве слегка грустные.

— Пора навести в комнате порядок, — пробормотала все же Фреда. — И надеть на себя что-нибудь поприличнее. Вдруг кто-нибудь придет и застанет в таком виде?

— Кто сейчас к нам ходит, Фреда? Скажешь такое…

— А если не ходят, значит, нужно целый день не умываться и не причесываться? Отсюда, осмелюсь заметить, недалеко до полной депрессии. Я, может, тоже не согласна с некоторыми. Но в определенной степени вынуждена признать их правоту. Сейчас главное — выжить.

Что доказывало вполне реальную вещь: добрейшей, честнейшей Фреде не чужды некоторые человеческие слабости, как, например, нескромность или чрезмерное любопытство.

— Поскольку не может же, — продолжала она, — все это длиться бесконечно. Хотя бы потому, что противно божьим законам. Давай, Мария, поднимайся. Пойди прими ванну. Пока еще есть возможность, потому что кто знает, то будет завтра-послезавтра. Причешись, надень красивое платье. И сразу же лучше себя почувствуешь.

Фреда говорила с ней как с ребенком, к тому же называла просто по имени, что случалось крайне редко и было верным признаком волнения или озабоченности.

— Божьи законы, — пробормотала Мария. — Кто сейчас их придерживается?

Но к совету Фреды прислушалась. Приняла