Русская история. 800 редчайших иллюстраций [без иллюстраций] - Василий Ключевский

Меры против них. Обе формы, в какие выродилось крестьянское право перехода, а не самое это право, московское правительство с конца XVI в. старалось стеснить или даже уничтожить. И побеги, и свозы, не улучшая положения крестьян, сопровождались важными неудобствами для государства и государственного хозяйства, а особенно для сельских обществ с круговой порукой и для обязанных службой мелких землевладельцев. Крестьянский выход превратился в одностороннюю привилегию или в игру крупных землевладельцев, не поддерживавшую свободу крестьян, но сильно вредившую интересам государства. Сельские общества казенных крестьян, теряя своих тяглецов, становились неисправными податными плательщиками; мелкие служилые землевладельцы, лишаясь рабочих рук, переставали быть исправными ратниками. Наконец, крестьянские свозы и побеги косвенно содействовали переходу тяглых крестьян в класс холопов.

Судебник 1497 г., определяя условия крестьянского выхода, назначает только срок для него с уплатой пожилого за двор. В Судебнике 1550 г. встречаем важное добавление: «а который крестьянин с пашни продастся кому в полную в холопи, и он выйдет бессрочно и пожилого с него нет». Крестьянин, запутанный свозами в своих долговых обязательствах, разрушивший свое хозяйство побегами, невольно мог искать выхода из своих затруднений в этой добавке Судебника. Но, становясь полным холопом, тяглый крестьянин переставал быть податным плательщиком, пропадал для казны.

Против этих невыгодных последствий крестьянского выхода и было направлено московское законодательство конца XVI и начала XVII в. В царствование Бориса Годунова 28 ноября 1601 г. издан был указ, по которому дозволялось вывозить крестьян друг у друга только мелким землевладельцам, служилым людям второстепенных и низших чинов, и то не более двух крестьян зараз; землевладельцы Московского уезда, в большинстве люди высших чинов и крупные вотчинники, равно церковные учреждения, а также черные и дворцовые волости совсем лишены были права вывозить чьих-либо крестьян на свои земли. Этот указ является мерой, направленной против землевладельцев в пользу крестьян: он гласит, что царь позволил давать крестьянам выход по причине налогов и взысканий, которыми землевладельцы их обременяли. Указ начинается объявлением о дозволении выхода крестьянам, а далее ведет речь вовсе не о выходе, а о вывозе крестьян землевладельцами: под выходом разумели уже только вывоз, которым заменился выход. Указ 24 ноября 1602 г. повторил прошлогоднее ограничение вывоза, но мотивировал его не каким-либо общим законом, прежде изданным, а желанием прекратить бои и грабежи, которыми обыкновенно сопровождался своз крестьян одним землевладельцем у другого. Так как эти беспорядки происходили от нежелания землевладельцев отпускать перезываемых крестьян, то оба указа, и 1601 г., и 1602 г., надобно понимать в том смысле, что они определяют, кому у кого дается право вывозить крестьян, т. е. вывозить без согласия их владельцев, только по соглашению с вывозимыми крестьянами. Следовательно, вывоз крестьян с дозволения их владельцев был признан постоянным правилом, изъятие из которого допускалось этими указами как временная мера, только на те два года, когда они были изданы. Притом второй указ дозволял вывозить крестьян «во крестьяне-ж», т. е. даже в дозволенных границах вывоз не мог выводить крестьян из их тяглого состояния: крестьянин и у нового владельца должен был оставаться крестьянином, не переходя в нетяглые дворовые люди. При первом самозванце указом 1 февраля 1606 г. прямо запрещен был переход крестьян в холопство. В продолжение 1601–1603 гг. на Руси были неурожаи. Это заставило многих крестьян бежать от своих землевладельцев, отказавшихся поддерживать их хозяйство в голодные годы. Многие беглецы, принятые другими землевладельцами, поступили к ним в холопство. Указ 1 февраля предписывал всех крестьян, бежавших до голодных лет и отдавшихся в холопство, возвращать к старым владельцам по-прежнему в крестьянство. Этим отменялась статья Судебника 1550 г., дозволявшая крестьянам продаваться с пашни в холопство. Крестьяне, бежавшие от своих землевладельцев, отказавшихся кормить их в голодные годы, не возвращались на прежние места, оставаясь в том состоянии, в какое вступили после побега.

Все эти указы не признают крестьян прикрепленными ни к земле, ни к землевладельцам, не касаются и права выхода, а говорят только о крестьянах свозных и беглых. Не отменяя права выхода, законодательство направлялось только против невыгодных для государственного порядка последствий этого права: 1) оно старалось прекратить переход крестьян в нетяглое состояние, в холопство; 2) оно пыталось уничтожить игру в крестьян, какую вели крупные землевладельцы, сманивая их с земель казенных крестьянских обществ или мелких землевладельцев; наконец, 3) по искам землевладельцев оно преследовало незаконные побеги крестьян, нарушавшие право собственности землевладельцев. Такое отношение законодательства, не вмешивавшегося в юридическое существо сделок землевладельцев с крестьянами, а только стремившегося предотвратить злоупотребления, поддерживало чисто гражданский характер этих сделок. На то же указывает и пятилетняя исковая давность, установленная законом 1 февраля 1606 г. для дел о крестьянских побегах: «а на беглых крестьян… дале пяти лет суда не давати».

Законодательные меры против беглых крестьян завершились указом 9 марта 1607 г., который впервые попытался вывести крестьянские побеги из области гражданских правонарушений, преследуемых по частному почину потерпевшего, превратив их в уголовное преступление, в вопрос государственного порядка: розыск и возврат беглых крестьян независимо от исков землевладельцев он возложил на областную администрацию под страхом тяжкой ответственности за неисполнение этой новой для нее обязанности, а за прием беглых, прежде безнаказанный, назначил сверх вознаграждения потерпевшему землевладельцу большой штраф в пользу казны по 10 рублей (около 100 рублей на наши деньги) за каждый двор или за одинокого крестьянина, а подговоривший к побегу сверх денежной пени подвергался еще торговой казни (кнут). Однако и этот указ допустил давность для исков о беглых крестьянах, только удлиненную до 15 лет. Зато он прямо признал личное, а не поземельное прикрепление владельческих крестьян: тем из них, которые за 15 лет до указа записаны в поземельных описях, в писцовых книгах 1592–1593 гг., указано «быть за теми, за кем писаны». Однако указ или не удался, или понят был только в смысле запрещения крестьянских побегов и вывозов, а не как отмена законного выхода крестьян. Крестьянские порядные и после того совершались на прежних условиях; самое допущение 15-летней исковой давности для беглых поддерживало за крестьянскими поземельными договорами характер чисто гражданских отношений. Указ был издан, когда разгоралась Смута, несомненно помешавшая его действию. Он затягивал узел обязательных отношений крестьян к господам, когда колебались все основы государственного порядка, когда тяглые и несвободные классы сбрасывали с плеч свои старые обязательства и еще менее стеснялись новыми.

Владельческие крестьяне в начале XVII в. Таким образом, вопрос о владельческих крестьянах до конца Смуты оставался нерешенным. Хозяйственная зависимость их от землевладельцев все усиливалась, фактически лишая их права выхода. Но законодательство не отменяло этого права прямо и решительно, а только стесняло невыгодные для государства формы, в которые оно вырождалось; не установляя крепостной неволи крестьян, оно старалось пресекать нарушения законных отношений между обеими сторонами. Такое положение дела помогло к началу XVII в. укорениться среди землевладельцев взгляду на крестьян, как на своих крепостных. Выражение этого взгляда встречаем уже в царствование Бориса Годунова в известии современного наблюдателя, иноземца Шиля, который писал, что еще при прежних государях московских землевладельцы привыкли считать своих крестьян за крепостных. Согласно с этим взглядом, во второй половине XVI в. землевладельцы в своих духовных приказывают своим крестьянам наравне с дворовыми людьми работать на их вдов до смерти последних.

К исходу Смуты выяснились в вопросе две идеи: 1) о необходимости прекратить выход, т. е. вывоз крестьян без согласия их владельцев, как главный источник беспорядков и злоупотреблений в сельской жизни и 2) о том, что владельческий крестьянин если и крепок, то не земле, а землевладельцу. Запрещения крестьянского выхода требуют и договор Салтыкова с Сигизмундом 4 февраля 1610 г., и договор московских бояр с ним же 17 августа того же года, и земский приговор ополчения Ляпунова (30 июня 1611 г.), которое собралось под Москвой выручить ее из рук поляков. Мысль о личном прикреплении настойчиво выступает в ряде вкладных монастырских грамот начала XVII в., в которых вкладчики на случай выкупа вкладной вотчины родичами ставят им условие: что монастырские власти крестьян посадят, дворов устроят, пашни распашут, лесу расчистят и сенных покосов раскосят, взять за то по их сказке, во что то вотчинное строение стало, «а посаженных крестьян вывести вон в троицкие вотчины». Но это была не норма, а только терпимая законом практика, которая всегда могла быть отменена судом. В 1622 г. Ларионов продал Маматову свою вотчину с условием, что в случае выкупа ее родичами Ларионов оплачивает ссуды, выданные Маматовым посаженным им крестьянам, «а крестьян (Маматову) вывести вон, а буде тех крестьян с вотчиною отсудят вотчичу», то на Ларионове взять за крестьян, за человека и за животы, смотря по крестьянским животам. Эта оговорка показывает, что в начале третьего десятилетия XVII в. вопрос о личной крестьянской крепости не был решен даже в принципе.