Вихри Валгаллы - Василий Звягинцев

В динамике послышался нервный смешок Воронцова.

— У тебя под руками кто из судового комсостава есть?

— Да здесь их уйма. Стоят, подняв руки. Адмирала я только что под домашний арест отправил. А вон, похоже, командир линкора. Коммодор по званию.

— Скажи, пусть сыграет отбой боевой тревоги. Артиллеристам «дробь», стволы вернуть в диаметральную, заряженные пушки не разряжать, просто открыть затворы. Курс прежний, скорость снизить до десяти узлов. Я сейчас подойду…

Когда к Шульгину подвели Гуденеффа, Сашка сидел на леерном ограждении мостика, оплетя ногами металлическую стойку и с наслаждением курил, осматривая сияющее море и расстилающуюся внизу палубу линкора. «Удалось ведь, а, черт возьми, удалось! — думал он. — Звездный час у вас, Александр Иванович, и никуда не денешься!»

Коммодор внешне выглядел совершенно спокойным. А что уж он при этом чувствовал…

— Угощайтесь, сэр, — протянул ему портсигар Сашка. И поделился радостью: — I made it[7], как говорится.

— Не смею отрицать. Хотя, гореть мне в аду, не представляю, как это возможно. — Гуденефф взял сигарету.

— Обычный абордаж. Только с другой стороны. Сверху… — Шульгин показал пальцем, откуда именно.

— На чем это вы прилетели? Никогда таких чертовых мельниц не видел.

— Вы сейчас скомандуйте вот что… — Шульгин повторил полученную от Воронцова инструкцию, — а потом я с удовольствием удовлетворю ваше любопытство. Время у нас будет.

«Валгалла» подошла к «Эмперор оф Индиа» раньше, чем остальные четыре линкора эскадры успели кое-как исправить полученные от воздушного налета повреждения, убрать с палуб тела убитых и немного наладить систему управления огнем. Из-за принявшего через пробоину в корме несколько тысяч тонн воды «Бенбоу» отряд не мог держать ход выше четырнадцати узлов. А эскадра Колчака, применяя прежнюю тактику, отгоняла их редкими залпами, но теперь на близких недолетах, в сторону крымского берега.

Воронцов подвел пароход к борту застопорившего ход линкора и высадил на него в полном соответствии с правилами призовую партию в составе двух рот Корниловской дивизии. Десантники были вооружены автоматами «АКСУ», более подходящими для действий на корабле, чем длинные винтовки. Офицеры рассыпались по палубе и отсекам, взяли под охрану крюйт-камеры, кубрики с ружейными пирамидами, артиллерийские казематы и орудийные башни. Редкие и разрозненные попытки сопротивления подавлялись решительно, но в общем беззлобно. Слишком велика была радость победы, неслыханной с времен Гангута, походов Ушакова и Сенявина. Да и британские моряки не испытывали слишком большого желания драться с хорошо вооруженным и настроенным весьма серьезно противником. Об отчаянности белогвардейских офицеров были наслышаны все, особенно те из моряков, которым довелось ходить в Крым и Одессу годом раньше. Кое-кто помнил и лихую атаку русским крейсером «Аскольд» галлиполийских фортов в шестнадцатом году. А вид трупов своих товарищей, которых санитары начали выносить с боевых постов, укладывать длинными рядами на шканцах и накрывать брезентом, вызывал у оставшихся в живых скорее чувство благодарности своей более счастливой судьбе, чем жажду самопожертвования.

Самой ходовой фразой у рядовых матросов была: «У короля много», которой на флоте его величества принято провожать тонущий корабль. Девиз «Погибаю, но не сдаюсь» популярностью здесь не пользовался, да за двести лет непрерывных побед британского флота он как-то и не успел войти в обиход.

Шульгин представил Воронцову коммодора Гуденеффа. Дмитрий поднес ладонь к козырьку фуражки, представился.

— Вы неплохо сражались, — произнес он традиционную вежливую фразу, — однако бог не счел возможным даровать вам победу.

Командир линкора скептически усмехнулся и тоже отдал честь, не по-нашему выворачивая ладонь.

— Только за каким чертом вы полезли в Севастополь? — продолжил Воронцов. — Один ваш писатель говорил: «Не все, что можно делать безнаказанно, следует делать». Вообразили, что русского флота больше не существует и вам можно вести себя здесь, как в Занзибаре или Шанхае?

— Я не адмирал пока еще, сэр, и теперь уже вряд ли им стану. Мое дело — выполнять приказы. Но в частном порядке скажу: мне это дело не нравилось с самого начала. Мы ведь были союзниками в великой войне. Увы, интуиция меня не подвела.

— Хорошо быть умным раньше, как моя жена потом. — Шульгин постарался как можно адекватнее перевести эту поговорку на английский.

— Только я все равно не понимаю, как вам это удалось. Даже при том, что стреляли вы лучше и на ваших самолетах очень мощные бомбы. Тут какое-то совершенно другое качество…

— Не все же нам Цусима, иногда можно и мыс Сарыч. — Воронцов показал рукой в сторону невидимого крымского берега. — Теперь это название наверняка войдет в историю…

— Как символ позора английского флота?

— Скорее всего как символ самонадеянной глупости его командиров, — жестко ответил Воронцов. — Только сейчас у вас еще есть выбор. От имени своего адмирала передайте по эскадре приказ идти в Севастополь и там разоружиться. По радио, «ратьером», сигнальными флагами — как угодно.

Лицо коммодора напряглось, словно нервно сжатый кулак.

Шульгину его стало жалко. Сашка был довольно чувствительным человеком и чужое унижение переживал почти как свое. А Воронцову — нет. Здесь сказывалась разница их профессий и жизненного опыта.

— Такого приказа я отдать не могу. Лучше умереть. Погибших в бою рано или поздно история извиняет, а так… Ваш адмирал Небогатов не оправдается никогда.

— Дался вам Небогатов. Во-первых, он уже, наверное, умер. Во-вторых, выхода у него действительно в тот момент не было. В-третьих, вину за Цусиму лично я возлагаю на вас, на Англию. Вы выпустили из бутылки японского джинна и еще пострадаете от него больше нашего. Командуйте…

— Нет!

— Воля ваша. Честь вы, возможно, и сохраните. Только для кого? Вы готовы подписать официальный отказ от предложения интернироваться, будучи напавшей стороной?

— Согласен. Безусловно, согласен. — Коммодор отчего-то увидел в этом предложении выгодный для себя шанс.

— О’кей, — кивнул Шульгин, протягивая Гуденеффу офицерскую полевую книжку, в которой он уже успел набросать по-английски текст.

— А почему бы вам самому не передать этот приказ? Якобы от имени командующего? — спросил вдруг коммодор с таким видом, будто нашел идеальное для всех решение.

Шульгин издевательски рассмеялся, а Воронцов ответил серьезно:

— Именно поэтому, дорогой капитан. Мы здесь с полковником люди чести. Не желаем, чтобы вы потом обвинили нас в фальсификации. Вам же еще мемуары писать, там вы и оттянетесь насчет коварных и подлых славян… Нет уж, каждый пусть сам утирает свои сопли…

— Так что, согласны подтвердить свой героизм? — спросил Шульгин, снова поднимая блокнот.

Коммодор нервно расписался.

— Ты этого хотел, Жорж Данден, — усмехнулся Сашка. — Теперь смотрите… Письма семьям покойников, которые пока еще живы, я заставлю писать лично вас!

Эскадра Колчака к этому моменту окончательно вышла за пределы досягаемости английских орудий. Наперехват линкоров снова пошел «Беспокойный», неся на мачте трехфлажный сигнал и дублируя его «ратьером».

Ответом на предложение спустить флаг был беспорядочный огонь бортовых казематов ставшего головным «Центуриона».

— Еще раз жаль. У вас на эскадре очень безрассудные ребята…

Воронцов посмотрел на часы, снова козырнул и по старой флотской привычке заскользил вниз по поручням трапов, почти не касаясь ногами ступенек. Перемахнул с палубы линкора на борт «Валгаллы», и пароход, взбурлив воду винтами, быстро стал удаляться.

— Наблюдайте, коммодор, наблюдайте, — повторил Шульгин. С севера, стремительно увеличиваясь в размерах, шли «Чайки». — Мы договорились, что сдаваться никто не желает…

Сашка, изображая стоическую невозмутимость, снова сунул в рот сигару.

— Да, капитан, я забыл вам предложить. — Он достал из заднего кармана плоскую титановую фляжку. — Глоток коньяку сейчас не помешает.

Истребитель Губанова вычертил петлю точно над фок-мачтой «Центуриона», ушел, словно резвясь, далеко в море, там развернулся и помчался назад на бреющем полете. В паре километров от линкора его самолет свечкой взвился вверх, но перед этим выпустил из-под фюзеляжа полупрозрачный дымный жгут.

Противокорабельная ракета «Экзосет», точно такая, какой аргентинский лейтенант сжег 6 мая 1982 года английский эсминец «Шеффилд» в бою у Фолклендских островов, вонзилась в высокий борт линкора сразу за второй башней. Страшный взрыв трехсоткилограммового кумулятивного заряда не только пробил главный броневой пояс, но и сорвал десятидюймовые стальные плиты с креплений вместе с тиковой прокладкой и вспорол тонкие листы основной обшивки. В образовавшуюся брешь хлынула вода, разливаясь по угольным ямам, коффердамам и продольным коридорам корпуса.