История моей матери - Семен Бронин

Она расслышала явственно только проклятую первую фразу, остальные проскочили мимо как в тумане. Урицкий продолжал говорить - она испытала вдруг неизъяснимо злое и враждебное чувство к нему, будто он всему был причиной,- не помня себя вскочила, ударила его в грудь, снова оттолкнула, выбежала в пустой коридор, там только кое-как опомнилась, но в кабинет не вернулась, извинения просить не стала, а пошла прямиком домой, где заперлась, зарылась в подушки, как черепаха в панцирь: чтоб никого не видеть и не слышать. Она даже не спрашивала себя, зачем и под влиянием какой ссоры Яков сделал это и почему не взял письма обратно,- никому ни о чем не сказала и старалась ни о чем не думать: до того было тошно...

И она по-прежнему испытывала к Урицкому то недоброе чувство: "Еще один комкор, дающий мне советы!" Но теперь она знала, почему так зла на него. Теперь если б она и захотела, то не смогла бы вырваться из чересчур тесных объятий новой родины: на Тружениковском переулке сидели заложниками два самых дорогих ей существа, мать и Жанна, и она сама их сюда вызвала - с ведома и с подачи Урицкого...

Но это была минута слабости. В конце концов, не они ее, а она их выбрала. И не столько их, сколько идею, которой, на словах во всяком случае, поклонялись и они тоже. Идея не может быть скомпрометирована плохими исполнителями: они не могут даже отбросить тень на ее белизну и сияние. Другое дело, что идея сама по себе может быть верна или не очень, но когда вы обручаетесь с ней и ввязываетесь в драку, у вас нет времени ставить ее под сомнение - это дело более поздних раздумий, несущих с собой переоценку и пересмотр прежних решений или только их части.

12

Это была с самого начала необычная поездка. Со стороны могло показаться, что ее просто высылали с глаз долой за ненадобностью, но конечно же дело было не так - скорее ее командировка была результатом нервозности, царящей в Управлении, где вовсю шли служебные расследования, готовящие почву для поголовных снятий с должностей и завершающих их кровавых репрессий.

Ее послали одну. Она должна была и собирать сведения и передавать их по рации, которую ей же предстояло смастерить на месте. Так засылали опытных разведчиков с большим стажем, которые одни заменяют собой целые агентурные сети или начинают плести их на местах - так безопаснее, потому что чем больше людей знает о готовящейся операции, тем больше шансов за то, что она станет известна и тем, кому знать этого не следует. На международном жаргоне такие агенты назывались "потерянными детьми" - имя, подходившее ей в особенности.

- Что больше всего вас интересует? - спросила она Урицкого.

- Все,- отвечал он.- Какая помощь оказывается Франко, сколько увидите самолетов, танков - все одним словом...

С одной стороны - все, с другой - одна. Звучало это не очень убедительно, но с приказами не спорят - их даже не обсуждают. Ей хоть дали на этот раз приличную сумму денег. Она стала собираться в дорогу. Родные ее были в какой-то мере обеспечены: им шла половина ее жалования. Жоржетта получила на себя и на Жанну санаторную путевку: поездка в санаторий в те годы была событием. Хоть тут все было относительно спокойно - она поехала.

Путь ее лежал через Таллинн (тогда Ревель) в Копенгаген, после которого надо было искать дорогу в Испанию - как и в каком качестве, ей надлежало решить на месте в зависимости от обстоятельств. Последняя встреча со своими была в Дании - там ей должны были дать новый и окончательный паспорт, не замаранный советскими визами при въезде и выезде, которые могли привлечь к себе внимание полиции. После этого личные контакты с коллегами обрывались, и она должна была наладить связь с Управлением по радио.

Первое препятствие возникло на советской границе. Ее багаж иностранки, побывавшей в Союзе,- осматривали двое: мужчина-таможенник отнесся к ней снисходительно и перебирал ее вещи с видимым (хотя, возможно, и мнимым) добродушием - зато женщина была сверх меры бдительна и придирчива. Ей не понравился бульварный французский роман, который Рене везла с собой: на обложке была изображена сцена, которую она посчитала непристойной,-мужчина во фраке говорил что-то женщине в вечернем платье, которое таможенница, по незнанию туалетов высшего света и полусвета, приняла за ночную рубашку. Она отказалась пропустить эту книгу как неприличную и не подлежащую передвижению через границу. Между тем именно в этой книге был ключ для шифровки: человек, собиравший ее, помнится, сказал еще, что эту-то книгу никто ни в чем не заподозрит.

- Я эту книгу к вывозу не разрешаю,- сказала таможенница самым безапелляционным тоном и отложила ее, чтоб не забыть, в сторону.- И не жалуйтесь - скажите спасибо, что вас при въезде с ней не завернули: я бы точно это сделала! - и принялась с удвоенным усердием проглядывать остальное: нет ли там другой порнографии...

Приключение было не столь безобидно и анекдотично, как могло, на первый взгляд, показаться. Найти на месте второй экземпляр французского романа 1896 года издания было практически невозможно - во всяком случае, пришлось бы все бросить и только этим и заниматься, а обратиться к таможенному начальству означало раскрыть себя уже на границе. Рене попыталась воззвать к логике таможенников.

- Непонятно,- сказала она, обращаясь преимущественно к мужчине и стараясь говорить по-русски хуже, чем умела,- какой смысл задерживать в стране книгу, которую вы считаете вредной. Пусть она за рубежом и оказывает свое тлетворное действие...

Но обращаться к логике в таких обстоятельствах значит лишь злить проверяющего: по-первых, таким образом как бы ставятся под сомнение его умственные способности, во-вторых, ему заранее известно, что всякое логическое обоснование лишь прикрывает какой-то интерес, порок или выгоду (как оно было и в данном случае).

- Мы в ваших советах не нуждаемся! - отрезала женщина и пригрозила: Погодите, я еще не все у вас проверила!

Тут, слава богу, вмешался ее коллега: она перегибала палку, а это всегда вызывает противодействие.

- Что ты привязалась к книжке? - спросил он.- Не видишь, как она над ней трясется. Дорога, наверно? - спросил он Рене.

- Как память,- отвечала правду она.

- А ты посмотри, что тут нарисовано,- предложила напарница.- Сразу на обложке. Хоть бы куда в середину тиснули!

- Ну и что они тут нарисовали? - Таможенник даже очки напялил - до того смотрел невооруженным глазом.- Молодой человек переговоры ведет. Очень культурно: на расстоянии, рук не распускает... Не знаю только, почему она в сорочке. Наверно, так у них принято.

- Это не сорочка.- Рене невольно перешла на свой обычный русский, который был, впрочем, не намного лучше.- Так иногда выглядят вечерние платья.

Таможенница глядела в оба глаза - не на иллюстрацию, а на то, как иностранка охмуряет ее товарища.

- Какое вечернее платье?! Что вы мне глаза заливаете?! Что я не вижу, что на ней даже нижнего белья нету?! Где линия? Которая трусы обозначает?!

Рене разозлилась:

- Во Франции нижнее белье не всегда надевают,- сказала она - ей в отместку нравоучительно.- В жару в особенности.

Таможенница изумилась:

- Так и ходят?! Грязным задом трясут?!

- Почему грязным? Моются,- возразила ядовитая иностранка.

- А мы, значит, не моемся?! - Таможенница не обозлилась от обиды, а расстроилась: клин, как известно, вышибают клином.

- Погодите вы, с вашими подробностями,- вмешался таможенник, решивший взять дело в свои руки.- Тут в корень смотреть надо. Может, там ничего нехорошего и нет. Что тут происходит вообще? О чем они говорят? На каком языке? - Он глянул на обложку.

- На французском.

- И о чем они договариваются?

Рене конечно же не читала книги: знала только страницы, отведенные для шифровки, да и в них не вникала в смысл, но угроза подстегнула ее фантазию.

- Он ей жениться обещал и пропал с концами. Так можно сказать по-русски?

- Можно. Дальше что?

- А тут он снова пришел, а она не знает: уйдет ли или захочет продолжить отношения.

- Поэтому и штаны надеть забыла? - сообразил тот.- Видишь,- сказал он другой,- не все так, как поначалу кажется. У них тоже несчастья бывают - не одни увеселения.- Он поглядел с последним сомнением на француженку.- А зачем она вам, книга эта? Прочли, ума набрались - можно и оставить?

- Не дочитала! - Рене испугалась, что наспех возведенное ею здание рухнет с другого конца.- Я же говорю: неясно, захочет ли жить с ней. Он говорил ей, что она его не устраивает, но окончательного отказа не было.-Это, в какой-то мере, было изложение ее случая - поэтому прозвучало убедительно и искренне. (Лучший способ врать - это, как известно, говорить правду, только не всю правду и не одну только правду, почему на суде и уточняют эти подробности.)

- Ладно, выясни. Хотя если уже были сомнения, то дело, можешь считать, хреновое. Знаешь, что такое по-русски - хреновое?

- Нет,- искренне отвечала Рене.