Понять Россию умом - Сергей Валянский

Но значительно будет хуже, если катастрофа произойдет зимой. Это северные олени умеют добывать себе мох из-под снега, а люди ничего не добудут: леса и поля мертвые, в магазинах же товарные запасы, вопреки уверениям реформаторов, вдвое меньше, чем были в 1990 году. Без электроэнергии не работают насосы, и перестанут работать все отопительные системы. Жители массово включат газ, чтобы согреться, и эти системы не выдержат тоже. Замерзающие голодные люди побегут искать операторов с телекамерами, чтобы пожаловаться, и чтобы помогло государство. Но операторов найти не удастся, потому что местные в таком же положении, как и все жители, да и московские тоже, а у государства нет ресурсов для «помощи» всем.

Возможно, в первые дни будут попытки перекрыть какой-нибудь «Транссиб», но после нескольких демонстративных расстрелов прямо на рельсах это быстро прекратится. Народ разбежится по окрестностям в поисках еды и дров, что неизбежно вызовет стычки. Магазины разграбят, и это ускорит ход событий. Хуже всего дела пойдут в Московской области.

Самое страшное — морозы. Надо понимать, что при морозах для уничтожения полумиллионного города с отключенным энергоснабжением не нужно никакого оружия. Достаточно, чтобы один реактивный истребитель полчаса барражировал над ним на малой высоте. Он выдавит все стекла, и через три дня в городе не останется ни одного живого человека. Тот же результат достижим и без всякого истребителя за месяц: люди вымрут, когда в городе кончится все дерево.

Промелькнуло сообщение, что в январе 2001 года на грани такой ситуации были 30 регионов России, многократно больше, чем в январе 2000 года. Но что страна движется к вымиранию, стало ясно еще несколько лет назад, а потому не надо особо утешаться заявлениями федеральных чиновников, что они «не допустят». Все их намерения «углубить и ускорить» на протяжении многих лет вели только к одному: углублению падения, к его ускорению. Лучше бы они ничего не делали. Министр Шойгу, наверное, хороший и честный человек. Он честно, на всю страну сказал: что вы от меня ждете чудес? Делаем, что можем.

Чудес не будет.

Однажды весной обнаружится, что на поверхности земли лежит двадцать миллионов покойников. Правительство, конечно, побоится объявлять такие числа, и скажет, что погибло двести тысяч. И на захоронение оного одолжит у «Запада» денег. Но одолженного будет мало, да еще половину потратят на выплату гонораров самим себе «за консультации», никого не захоронят, и начнется вообще массовый мор: чума, холера и прочий букет. Придется брать совсем огромный кредит, но и он не пойдет на пользу.

Тут уже станет ясным, что никакой боеспособности у России нет, техника брошена, и никто ни за что не отвечает. Россия вступит в НАТО и правительство подпишет договора о совместном использовании военных объектов на территории России. На перекрестках московских и прочих дорог появятся американские полковые кухни; народ будет очень благодарен. Поскольку отрабатывать кредиты станет некому, под эгидой Штатов будет сформировано «ликвидационное правительство», которое займется описью имущества России и приемом претензий кредиторов. Если кое-кто начнет дележку, не предъявляя претензий, то вся наша территория быстро превратится в стрельбище: нас будут делить «технически», отсекая «конкурентов» от стратегических объектов. Войска сюда вводить не будут, а потому «мировое общественное мнение» не услышит воплей населения.

Сегодня, когда немалое количество наших ракет уже распилено, подзабылись шутки недавних лет. А во времена перестройки любители западного образа жизни часто повторяли, что к России относятся, как в Верхней Вольте с ракетами. И сложилось у людей устойчивое мнение: мы нищие, вроде Верхней Вольты в Африке потому, что у нас есть ракеты. Однако из этой шутки следует другой совершенно непреложный вывод: как только мы останемся без ракет — неважно, в результате их уничтожения или передачи в чужие руки, — к нам сразу же начнут относиться, как просто к Верхней Вольте. Без ракет.

Война решит экономические проблемы Штатов и демографические проблемы России (и не только). А что касается нашей культуры, то при любом исходе противоборства (в котором мы участвуем, как полигон) участь ее предрешена. Никакого развития самобытной культуры не может быть в побежденной, раздробленной, нищей стране. Про американизацию рассказывать не будем (все и так знают), но кстати напомним, что в Китае один письменный язык, иероглифический, которым пользуются народы, говорящие на пятидесяти языках разных языковых семей. Нет ровным счетом никаких препятствий для превращения русского языка в пятьдесят первый китайский язык.

Торможение курса реформ

Все изложенное в сценарии «Продолжение реформ» относится и к первому, и ко второму варианту развития событий. И ведут они в одну и ту же точку. Но во втором варианте, к которому мы сейчас перейдем, имеется некоторое сопротивление курсу реформ. Об этом каждый может судить уверенно, потому что именно этот вариант событий и реализуется сейчас.

Как показывают социологические исследования, большинство народа находится в состоянии пассивного сопротивления курсу реформ.

Но не потому, что они догадываются об истинных целях реформаторов. Просто каждый нутром чует, что реформы ведут к уничтожению лично его. Сопротивление проявляется в том, что производство товаров и услуг продолжается в условиях кризиса неплатежей и многократного снижения реальной заработной платы. Те производители, которые по первому сценарию должны были уже свернуть свое производство, не хотят этого делать. Люди продолжают работать без зарплаты! Подобное нельзя представить себе в рамках западной экономической теории, согласно которой хозяйственная жизнь в России должна была бы прекратиться еще несколько лет назад. Сопротивление видно и в деятельности ряда структур исполнительной власти: они тихо саботируют.

Обобщая факты «протеста», можно сказать, что любая деятельность, направленная на созидание, творчество, выпуск продукции, а не на разрушение, растление и расхищение объективно противостоит «курсу реформ». Независимо от того, осознается это как сопротивление, или нет. Скорее не осознается.

Вариант продолжения реформ с торможением, происходящий в последние десять лет, можно представить себе как скатывание с обрыва, но не простое, а с постоянным застреванием на различных препятствиях. Задержались, покрутились, устойчивость нарушилась. Покатились дальше. Опять застряли, и т. д.

Самое плохое в такой динамике существования заключается в том, что люди теряют чувство опасности. Это — тот самый, уже описанный нами «феномен вареной лягушки». Известно, что лягушки холоднокровные твари, их внутренняя температура соответствует внешней. Если поместить лабораторное животное в воду и нагревать достаточно медленно, то оно успевает выравнивать внутреннюю и внешнюю температуру. И делает это до тех пор, пока не сварится. Но если лягушку сразу поместить в воду с высокой температурой, то эта разность даст сигнал опасности, и она выпрыгнет из воды.

Стремление образовывать локально устойчивые состояния лежит в природе человека. Но особо развито это умение у наших людей, потому что условия у нас всегда экстремальные, а жить хочется. Но сегодня этот эффект может сыграть плохую шутку. Люди на каждом этапе перестройки создавали приемлемые для жизни условия, вместо того, что бы лететь дальше в пропасть. (Правда, не всем удавалось и удается приспособиться, — в чем легко увидеть причину сверхвысокой смертности.) Ситуация плоха также тем, что люди перестали чувствовать историческую перспективу, им уготованную, и теряют драгоценное время, которое могли бы потратить на оптимизацию положения дел.

Поэтому те, кто приспособился (не важно, что у большинства ситуация объективно ухудшилась, они ощущают не абсолютные значения благосостояния, а относительно своего окружения), боятся, что резкие движения нарушат их мирок. И чисто психологически они не хотят и не слышат сообщений о реальных тенденциях, происходящих в обществе. (Действительно, психологам известен такой эффект: когда человек боится услышать что-то страшное для себя, то он перестает это слышать.) А на тех, кто пытается сообщить плохие вещи, они с гневом обрушивают все свое недовольство.

Большинство не может понять, что нет опасности скупки нашей экономики, а есть только опасность ее уничтожения. Ведь для многих рабочих все равно, что производится на их предприятии, и кто будет директором, — японец или американец, лишь бы платили зарплату. Главное выжить сейчас, а «про потом» будем думать потом. И людям не верится, что японец или американец купит их предприятие не для того, чтобы что-то производить, а для того, чтобы закрыть.