Через невидимые барьеры - Марк Лазаревич Галлай

Да, требовательность Главного конструктора была известна широко – и не только в его КБ («фирме»), но и далеко за его пределами.

И в то же время СП явно стремился своих ближайших сподвижников всячески поднимать. Он не признавал традиций иных конструкторских бюро, где генеральный, нагруженный выше головы всеми существующими проявлениями признательности общества, восседает на недосягаемом пьедестале, а люди, на которых он опирается в работе, пребывают где-то несколькими этажами ниже. У Королева было заведено не так. Все его ближайшие сотрудники были удостоены – естественно, по его представлениям – и званий Героев Социалистического Труда, и Ленинских премий, и высоких ученых и академических степеней, а главное – чего не мог бы утвердить никакой самый высокий государственный акт – занимали рядом с ним положение сподвижников, а не просто исполнителей.

Очевидное стремление СП использовать каждую возможность, чтобы «поднять» свою старую гвардию, проявлялось особенно наглядно, когда кто-то из этой гвардии оказывался в трудном положении юбиляра.

Тут уж Главный прилагал все усилия, чтобы празднование происходило по «перьвому сорту», что в данном случае прежде всего означало – весело!

Вообще, надо сказать, юмор был в традициях всей корпорации советских ракетчиков с самого момента ее зарождения. Даже тот факт, что члены ГИРД – Группы изучения реактивного движения, с которой, вместе с ленинградской ГДЛ, в сущности, началось практическое развитие этой отрасли науки и техники в нашей стране, – вели свои исследования, как сказали бы сейчас, на общественных началах, даже этот факт натолкнул их на расшифровку сокращения ГИРД, несколько отличающуюся от официальной: «Группа инженеров, работающих даром».

По присущей ему способности к восприятию юмористической стороны вещей СП был надежным носителем гирдовских традиций. Немудрено, что не пренебрегал он этим оружием и в дни празднований круглых дат жизни своих ближайших сотрудников.

Язык не поворачивается назвать заседания Совета конструкторского бюро, посвященные чествованию очередного юбиляра, торжественными – настолько легко, весело, шутливо они проходили.

Золотую жилу, к разработке которой охотно прибегала значительная часть выступавших, представляло собой превознесение высоких волевых качеств и поразительной стойкости виновника торжества, каковые его свойства ежедневно проявляют себя в общении с Главным конструктором («Ну а характер нашего Главного конструктора присутствующим описывать, конечно, нет необходимости…»). Эта тема срабатывала беспроигрышно: аплодировал и дружно смеялся весь зал, смеялся и утвердительно кивал головой юбиляр, смеялся вместе со всеми и СП. Казалось, ему даже несколько льстило: вот, мол, какой у него характер – о чем бы ни говорили, а все к нему, этому характеру, возвращаются! Только раз, выслушав выступление академика Александра Юльевича Ишлинского, содержавшее особо острые шпильки по адресу Главного конструктора, СП как бы про себя заметил:

– Кажется, я напрасно дал ему слово…

Впрочем, эта реплика вызвала только новый взрыв веселья в зале («Председатель зажимает критику!..») и, во всяком случае, на содержание последующих выступлений никак не повлияла.

Так же охотно включался СП в атмосферу того, что обычно следовало за торжественной (назовем ее все-таки условно так) частью и деликатно именовалось частью «художественной».

Во время одной из таких «художественных» частей председательствовавший за столом друг юбиляра начал с того, что во всеуслышание обнародовал выдержки из специально по сему случаю составленного документа под шифром «ОИВС» – «Обязательная Инструкция Взявшему Слово». Как всякая уважающая себя инструкция, она состояла преимущественно из пунктов запретительных. В частности, оратору категорически запрещалось прикладывать к слову «заслуги» эпитеты: «исторические», «великие», «эпохальные»; к слову «вклад» – «решающий», «огромный», «непревзойденный», «выдающийся»; к слову «ученый» – «виднейший», «талантливейший», «крупнейший»; к слову «талант» – почти все те же эпитеты, что и к слову «заслуги», и так далее – инструкция была достаточно пространная. Особо строго воспрещалось употребление фразы: «В дни, когда вся страна…»

Как видит читатель, условия были довольно жесткие: попробуйте сформулировать мало-мальски приличный поздравительно-юбилейный тост, обойдясь без этих апробированных терминов! Но СП, встав с бокалом в руке, дисциплинированно приложил все усилия, чтобы не вызвать воплей бдительной аудитории: «Нельзя! Нельзя этого…» Время от времени с преувеличенно подчеркнутым беспокойством осведомлялся у председательствовавшего: «Я, кажется, ничего такого не сказал?..» И не скрывал своего полного удовольствия, когда благополучно закончил речь, успешно обойдя все подводные камни установленного регламента. Сел на свое место и победно оглядел соседей по столу: что, мол, взяли Королева голыми руками? А?..

…Королев легко разгорался, легко увлекался. Его старый сподвижник Михаил Клавдиевич Тихонравов так и сказал, вспоминая СП: «Он был очень возбудимый, увлекающийся человек – в большом и в малом…» И действительно, очень любил он это – с ходу пуститься в разного рода технические фантазии!

Впрочем, иногда не в одни только технические. На одном вечере, посвященном памяти Королева, я сознался, что далеко не сразу научился различать, что в красочных рассказах Сергея Павловича можно было с чистой совестью отнести к жанру документальному, а в чем присутствовали элементы, скажем так, творческой фантазии. Потом, после своего выступления, я подумал, что, пожалуй, обманул аудиторию: вряд ли кто-нибудь, кроме разве самых близких Королеву людей, может поручиться, что научился – сразу или хотя бы не сразу – различать в его «рассказах из жизни» истинное и, так сказать, домышленное. Мне кажется, что сам рассказчик очень развлекался, наблюдая доверчивые лица слушателей очередной своей новеллы, и, пожалуй, еще больше развлекался, видя, как кто-то из этих слушателей пытается – столь же напряженно, сколь и бесплодно – понять, чему тут верить, а чему – нет. Отсюда, я думаю, и определенные трудности, с которыми по сей день не могут разделаться многие биографы Королева.

Но, возвращаясь к его фантазиям технического направления, следует заметить, что предавался он им преимущественно устно: как только дело доходило до эскиза, чертежа, расчета, сразу же превращался не только в сугубого реалиста, но, я бы даже сказал – в педанта и «поверял алгеброй гармонию» весьма придирчиво.

Способность сделать внутренне какой-то шаг раньше всех, о которой я уже говорил, не раз приводила к тому, что его задания казались окружающим (которые такого шага в своем сознании сделать еще не успели) фантастическими, невыполнимыми. И тут, как вспоминают его сотрудники, очень помогала делу манера СП выдавать задания в чрезвычайно детальном, конкретном виде. На листочке бумаги он в таких случаях аккуратно выписывал – что, как и даже кому персонально надлежит делать. Фантазия оборачивалась реальным делом. Обыденность формы компенсировала фантастичность содержания.

Но даже от вспышек чистой – не кажущейся – фантазии, на которые толкала Королева эмоциональность его натуры, почти всегда что-то оставалось – вроде драгоценных крупинок золота из гор промытой породы. Оставалось – и через некоторое время переходило