Через невидимые барьеры - Марк Лазаревич Галлай
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В отличие от юбилеев, празднование которых проходит (точнее начинается) в этом же зале и о которых я уже рассказывал, в День космонавтики обстановка здесь серьезная, торжественная. После сравнительно короткого, но почти всегда очень интересного и насыщенного информацией доклада (написав это, я подумал, что связать краткость и информативность доклада, возможно, правильнее было не словом «но», а словами «и потому»), после этого доклада следовало несколько коротких выступлений, и на том дело обычно и заканчивалось – длинные заседания, хотя бы и торжественные, не в стиле фирмы: тут привыкли работать. Особенно долго заседать у них нет времени.
К тому же на этих ежегодных традиционных собраниях интересное заключалось не только в том, что услышишь (хотя, повторяю, услышанное почти всегда бывало содержательно), но и в том, кого увидишь. Здесь собирался тот самый мозговой трест, который руководил всем этим делом – полетами в космос. Я бы сказал «цвет космонавтики», если бы не читал выражение «цвет» тысячи раз, в том числе нередко и применительно к таким делам, в которых особого цветения не наблюдалось…
И все-таки главное, чем отличались празднования Дня космонавтики в КБ Королева, состояло не в выдаваемой информации и даже не в составе присутствующих, а в той необычной атмосфере, которая без промаха доходила до глубины души каждого, кто там был, включая персон, по своему характеру весьма ироничных (таких в космонавтике, как в любом творческом, требующем активного мышления деле, хватает) и потому, казалось бы, плохо приспособленных к восприятию торжественного.
Проникнуться подобной атмосферой иногда, наверное, нужно. Без этого не потянет человек напряженную работу. Впрочем, я думаю, что помимо такого, что ли, утилитарного смысла этого собрания было в нем и нечто, отвечающее более скрытым, глубинным потребностям духовной жизни людей, – то самое, что отличает настоящее торжество от того, что принято называть «мероприятием».
В начале января 1966 года он лег в больницу на легкую операцию («Ерундовая вообще-то операция… Через две недели буду на месте…»). Разумеется, ничего хорошего в этом не было – всегда неприятно, когда человек болеет, да еще резать его, беднягу, будут, – но и особых опасений ситуация не вызывала: через две недели…
И громом среди ясного неба в тот холодный зимний вечер прозвучали для меня слова нашего общего с СП друга, летчика-испытателя, а в прошлом известного планериста (отсюда и его стародавнее доброе знакомство с СП) Сергея Анохина:
– Слушай, Марк, не знаю даже, как сказать тебе: Сергей Павлович умер…
Он умер через двое суток после дня своего рождения, когда ему исполнилось 59 лет. Всего пятьдесят девять!..
После того как прошло первое всеобщее оцепенение, вызванное страшным известием, пошли, как всегда, размышления живых о живом. И вопрос, с которого едва ли не каждый начинал эти размышления, звучал одинаково:
– Как его заменить?!
В сущности, это был не столько даже вопрос, сколько восклицание: все отдавали себе отчет, что заменить его нелегко. Особенно если говорить не только о Главном конструкторе КБ, но и, прежде всего, о лидере направления.
Но, каюсь, меня в те мрачные дни больше всего одолевал не этот вопрос (не мне предстояло подбирать кадры и намечать пути дальнейшего развития космонавтики в нашей стране). Мне думалось прежде всего о человеческой судьбе Сергея Павловича, обо всем его удивительном жизненном пути. Событий этого пути, наверное, хватило бы на добрый десяток полноценных, насыщенных биографий. И если о доставшихся на его долю испытаниях – вплоть до лесоповала на Колыме – можно было сказать, что подобное испытали многие сотни тысяч людей, то такие взлеты, как у него, – удел считаных по пальцам одной руки избранников судьбы…
Хотя при чем здесь судьба?
Свою судьбу этот человек сделал себе сам.
В последний месяц его жизни я видел его три раза. Один раз – по делу, а дважды – в связи с событиями: печальным и радостным.
Печальное – это были похороны его друга и соратника, заместителя Главного конструктора Леонида Александровича Воскресенского. Одного из тех двух человек, которые находились у перископов в пультовой бункера на космодроме в день пуска «Востока».
Королев был глубоко потрясен потерей. Стоял сумрачный, казалось, даже как-то потемневший, непривычно молчаливый и тихий, в окружении своих помощников и заместителей. Кому могло прийти в голову, что меньше чем через месяц в гробу будет лежать он сам…
А второе событие последних недель его жизни, при котором мне довелось присутствовать, было радостное: 23 декабря 1965 года отмечалось шестидесятилетие Павла Владимировича Цыбина – известного конструктора, приложившего руку к созданию едва ли не всех известных современной технике видов летательных аппаратов, начиная с планеров. Кстати, мое собственное знакомство с Павлом Владимировичем, поначалу заочное, состоялось как раз на основе дел планерных: именно им был построен одноместный учебный планер ПЦ-3, на котором я в далеком 1934 году впервые поднялся самостоятельно в воздух.
На юбилее Цыбина председательствовал Королев. И все было как всегда: речи, шутки, вольные комментарии ораторов по поводу характера Главного и немыслимых страданий, которые сей характер приносит дорогому юбиляру. Как всегда… То есть это так нам тогда казалось, что как всегда. На самом деле все было далеко не как всегда: СП вел вечер в последний раз.
А потом, после обязательной «художественной» части, когда все было исправно съедено и выпито, он вышел со всей компанией на улицу, рассаживал веселых (существенно более веселых, чем они были, когда приступали к «художественной» части) гостей по автобусам, бросался снежками и получал снежки в ответ…
Так и запомнилась та ночь: густо валящий снег, яркий свет автомобильных фар, запах мороза, смех, галдеж, и среди всего этого – СП, радующийся, веселящийся, очень свой среди своих…
Ему оставалось
