Буря Жнеца - Стивен Эриксон

– Я тебе уже говорил, ведьма: цепи меня не удержат.

– Ты же хочешь сразиться с императором?

– А если вот этот убьет его первым? – воскликнул Карса, сильно дернув Икария (тот удивленно вздрогнул).

– И в этом вся проблема? Вот почему ты калечишь чемпионов? Безмозглый бычара, больше никто не станет драться с тобой.

– Ты хочешь встретиться с Императором Руладом до меня? – спросил Икарий.

– Я не прошу твоего соизволения, Джаг.

– Тем не менее ты его получаешь. Карса Орлонг, добро пожаловать к Руладу.

Карса сверкнул глазами на Икария; тот, хотя был не таким высоким, сумел встретить взгляд Тоблакая, не задирая головы.

И тут случилось что-то странное. Семар Дев увидела: глаза Карсы чуть расширились. Он внимательно уставился на Икария. – Да, – сказал он недовольно. – Теперь я вижу.

– Рад слышать, – отозвался Икарий.

– Что ты видишь? – спросила Семар.

Таралек Виид позади нее застонал, закашлялся, перекатился на бок. Его начало рвать.

Карса отпустил руку Джага и сделал шаг назад. – Ты держишь слово?

Икарий слегка поклонился: – Как может быть иначе?

– Верно. Икарий, я свидетельствую.

Джаг поклонился еще раз.

– Руки прочь от меча!

Крик заставил всех повернуться. Шестеро стражников – летерийцев подходили к обнаженным оружием.

Карса фыркнул: – Детишки, я возвращаюсь во двор. Прочь с дороги.

Они расступились, словно тростники перед носом ладьи. Тоблакай двинулся к казармам, стража пошла следом, пытаясь не отстать от широко шагавшего великана.

Семар Дев пялилась вслед; неожиданно для себя она громко взвизгнула – и тут же прикрыла рот руками.

– Ты этим напомнила мне Старшего Оценщика, – с улыбкой сказал Икарий. Его взор скользнул мимо. – О да, вот и он. Словно мой личный стервятник. Ведьма, если я позову его жестом – как думаешь, подойдет?

Семар покачала головой. Ее все еще захлестывала волна облегчения; от пережитого ужаса руки дрожали. – Нет, он предпочитает поклоняться на расстоянии.

– Поклоняться? Этот человек заблуждается. Семар Дев, ты просветишь его?

– Как скажешь. Икарий, это не поможет. Видишь ли, его народ помнит тебя.

– Да неужели? – Глаза Икария сузились. Старший Оценщик заметил обращенное на него внимание бога и начал кланяться.

«О духи, как я вообще могла заинтересоваться этим монахом? Отсветы фанатического поклонения не способны очаровывать; в них чувствуется только наглая непримиримость, они блестят словно ножи одномерных суждений».

– Может быть, – заметил Икарий, – мне все-таки стоит поговорить с ним.

– Он убежит.

– Тогда во дворе казарм…

– Там ты сумеешь загнать его в угол?

Джаг рассмеялся: – Это будет доказательством моего всемогущества.

Возбуждение Сиррюна Канара было подобно кипящему котлу, с которого вот-вот соскочит крышка; однако он сдерживал себя на всем долгом пути к криптам Пятого Крыла. Воздух там весьма сырой, плесень на ходу проникает в подошвы сапог, холод запускает щупальца в сердцевину костей.

Таково будет место жительства Томада и Уруфи в ближайшие два месяца. Сиррюн не мог радоваться сильнее. В свете фонарей, которые несли стражники, он различал – с превеликим удовлетворением – характерное выражение на лицах Эдур. Оно свойственно всем пленникам: отупение, неверие, шок и страх мелькали, сменяя друг друга, пока все не вытеснило тупое нежелание признавать реальность.

Сегодня ночью он сможет ублажить себя в постели; вот этот момент стал как бы прелюдией к желанию. Он уснет успокоенным, он будет доволен миром. Своим миром.

Они прошли всю длину нижнего коридора. Сиррюн жестами приказал посадить Томада в левую камеру, а Уруфь в противоположную. Женщина Эдур бросила последний взгляд на супруга, повернулась и пошла за тремя стражниками. За ними двинулся и Сиррюн.

– Я знаю, что ты более опасна, – сказал он, когда стражник наклонился, прилаживая браслет кандалов на ее лодыжку. – Пока мы здесь, тут есть и тени.

– Твою участь решат другие, – бросила она.

Он немного помолчал. – Посетителей не будет.

– Да.

– Шок прошел?

Женщина поглядела на него с явным презрением.

– В таком месте, – продолжал он, – приходит отчаяние.

– Уйди, мерзавец.

Сиррюн ухмыльнулся: – Снимите плащ. Почему один Томад должен страдать от холода?

Она оттолкнула стражника и сама расстегнула фибулу.

– Вы были достаточно глупы, чтобы забыть про Дар Эдур, – сказал он. – Теперь получайте, – он повел рукой, показывая на крошечную камеру, влажный потолок, потоки воды на стенах, – дар Летера. Надеюсь, получите наслаждение.

Не дождавшись ответа, Сиррюн отвернулся. – Идемте, – сказал он стражникам, – оставим их тьме.

Едва затихли последние отзвуки шагов, Пернатая Ведьма вылезла из служившей ей убежищем каморки. В ее личный мир прибыли гости. Незваные. Это ее коридоры; неровные плиты под ногами, скользкие стены, которых можно коснуться руками, волглый воздух, запах гнили, сама темнота – все это принадлежит ей.

Томад и Уруфь Сенгары. Уруфь, некогда владевшая Пернатой Ведьмой. Да, в этом видится справедливость. Пернатая Ведьма – летерийка… кто сможет отныне усомниться, что серый прилив сменился отливом?

Она прокралась в коридор – мокасины бесшумно ступали по скользкому полу – и замерла в нерешительности. Хочется ли ей поглядеть на них? Высмеять жалкое падение? Искушение было сильным; но нет, лучше остаться незримой, неведомой им.

Ага, они переговариваются. Она подошла подслушать.

… ненадолго, – сказал Томад. – Это вернее всего иного освободит нам руки. Жена, Ханнан Мосаг свяжется с женщинами, будет выкован союз…

– Не будь так уверен, – отвечала Уруфь. – Мы не забыли истину о безграничности амбиций Короля-Ведуна. Во всем виноват…

– Не надо об этом. Выбора нет.

– Возможно. Но неизбежны уступки, это сложно, ибо мы не верим ему. О, слово он даст, не сомневаюсь. Как ты сказал, выбора нет. Но какова цена слову Мосага? Его душа отравлена. Он все еще жаждет меча и даруемой им силы. Мы не позволим. Он не коснется его. Никогда!

Послышался скрежет цепей. Томад подал голос: – Он не казался безумцем, Уруфь.

– Нет, тихо ответила она. – Не казался.

– Он был прав в своем гневе.

– Да.

– Как и мы на Сепике, когда увидели, сколь глубоко пал наш род. Их нищета, их отказ от воли, гордости, традиций. Когда-то они были Тисте Эдур! Знай мы заранее…

– Мы не тронули бы их, муж?

Молчание.

– Нет, – ответил наконец Томад. – Месть малазанам была необходима. Но месть за нас, не за падших сородичей. Рулад не понял.

– Нет, он понял. Томад, сородичи страдали в трюмах. Страдали в казематах. Рулад все понял правильно. Мы карали их за неудачи. Это тоже месть. Месть против родной крови.

Голос Томада наполнился горечью: – Когда мы выносили приговор, жена, ты промолчала. Давай, потешь себя лживой мудростью. Если мне придется выслушивать вот такое – предпочитаю тишину.

– Что же, муженек. Ты ее получишь.

Пернатая Ведьма пошевелилась. Да, нужно известить Ханнана Мосага. Но что он сделает? Будет искать помощи женщин Эдур? Она надеялась на обратное. Если у Пернатой Ведьмы есть враг, так это они. Равен ли им по силам Король-Ведун? Разве что в умении обманывать. Он ослабел. Но если у него есть тайные союзники?

Ей нужно переговорить со Странником. С ее богом.

Ей нужно выбить некоторые… уступки.

Улыбнувшись, Ведьма скользнула в коридор.

Участь Томада и Уруфи облаком пробежала по ее рассудку, едва ли оставив след.

Подземный тоннель Старого Дворца простирался почти до соединения Главного канала с каналом Ползуна. В трех местах его перегораживали кирпичные стены; Ханнан Мосаг оставлял их нетронутыми, искажая реальность при помощи Куральд Эмурланна всякий раз, когда проходил здесь. Как делал и сейчас, ведя за собой Брутена Трану.

Сторонники Короля-Ведуна некоторое время прятали воина, пока сам Мосаг производил приготовления (а это была нелегкая работа). Не то чтобы дворец кишел поисковыми партиями – лихорадка смущения и страха стала настоящей эпидемией, люди пропадали с устрашающей регулярностью… а еще чаще пропадали Тисте Эдур. Нет, настоящая трудность таилась в самом Брутене Тране.

«Муж сильной воли. Но это послужит нам на пользу… если удастся вбить ему в череп мысль о пагубности спешки. Воину нужна определенность, верно. Но важны также время и место, а готово еще не всё».

Ханнан Мосаг вел Брутена в комнату в самом конце тоннеля. Восьмиугольник грубо сложенных стен. Восьмиугольный купол сверху, выложенный давно потускневшими листами меди Он навис над головами, словно Эдур очутились в лачуге.