Нравственный образ истории - Георгий Михайлов

«Понизовскими» назывались те города, что располагались по течению Волги вниз от Нижнего Новгорода, а те, что были вверх от Костромы, звались «Заволжскими». Так вот, в Заволжских землях, в Ярославле прежде всего, активно действовали эмиссары «Семибоярщины». Они тоже призывали не сноситься с казаками, но при этом агитировали за присягу королевичу Владиславу. Казаки же, стремясь унять посланцев боярских и одновременно не пустить в Заволжье людей Пожарского, послали туда атамана Просовецкого. Узнав о том, князь Дмитрий Михайлович переменил первоначальный план похода. Прежде чем двинуть рати через Суздаль на Москву, он направил передовой отряд своего родича, Лопаты-Пожарского, к Ярославлю, и тот занял город до подхода Просовецкого в марте 1612 года. Лёд на реках ещё стоял, зимние дороги не размокли. По правому берегу Волги Пожарский занял Балахну, Юрьевец, Кинешму и Кострому. Из Костромы он послал отряд в Суздаль, чтобы казаки «Просовецкие Суздалю никакие пакости не зделали». Первого апреля он был уже в Ярославле, где остановился надолго. «Надо было, - пишет А.Д.Нечволодов, - окончательно образовать свою рать, определить отношения с казаками и, наконец, создать прочную правительственную власть над всем Государством».

Троицкий игумен Дионисий уведомил Пожарского и Минина о «новом воровстве» казаков под Москвою. В их полках Заруцкий с Трубецким учинили «крестное целование» Псковскому вору Сидорке - Лжедмитрию Третьему или десятому в легионе самозванцев. И вместе с тем, Дионисий, скорбя, сообщил о кончине Священномученика патриарха Гермогена, «твердого адаманта и непоколебимого столпа» Православной веры. Летописец говорит, что поляки и бояре, узнав о Нижегородском ополчении, всполошились и стали требовать от патриарха грамоты к Пожарскому, чтоб он своей духовной властью запретил князю собирать войско под страхом святительского проклятия. Но исповедник Гермоген им в ответ изрёк: «Да будет те благословени, которые идут на очищение Московского государства; а вы окаянные Московские изменники, будете прокляты». И за это враги «начаша морити его гладом и умориша его гладною смертию, и предаст свою праведную душу в руце Божии в лето 7120 (1612) году, месяца февраля в 17 день [ровно через год после пожара на Страстной], и погребен бысть на Москве в монастыре Чуда Архистратига Михаила». По одному из польских источников, Священномученик Гермоген был удушен злодеями.

Узнав о Московских событиях, Земский Совет Минина и Пожарского издал 7 апреля грамоту «О всеобщем ополчении городов на защиту Отечества». В этой грамоте, в частности, говорилось, что «старые же заводчики великому злу, атаманы и казаки, которые служили в Тушине лжеименитому царю, умысля своим воровством с их начальником, с Иваном Заруцким... Прокофья Ляпунова убили, и учали совершати вся злая по своему казацкому воровскому обычаю... целовали крест на том, что без совету [Вору], который ныне во Пскове, и Марине и сыну ее не служити; ныне же, позабыв... целовали крест вору Сидорку, именуя его бывшим своим царем... Как сатана омрачи очи их!»

Сей грамотой Пожарский тщился образумить прежде всего самих казаков, но те не понимали добрых слов. Когда же в разных городах (в Ярославле в первую очередь) к их отрядам применили силу, тогда многие казаки от воровства отстали и примкнули к ополчению.

Между тем в Новгороде князь Одоевский и Якоб Делагарди объявили Татищеву, что ожидают прибытия брата нового короля Швеции, Густава-Адольфа. Карл IX умер. А брат Густава-Адольфа был ни кто иной, как королевич Карл-Филипп, изъявивший, как мы помним, желание перейти в Православие и сделаться Русским Царём. Сами ведь приглашали. Степан Татищев (посол Пожарского) по возвращении доложил: «В Нове городе добра нечево ждати».

Зато Трубецкой с Заруцким 6 июня прислали в Ярославль повинную грамоту. Они каялись, «что своровали, целовав крест Сидорке Псковскому... а теперь они сыскали, что это прямой вор и отстали от него». И хотя всем было ясно, что пройдохи лгут из хитрости, всё-таки это была победа. Под Москвою конных казаков, умелых, закалённых в боях, было больше едва ли не вдвое, чем пеших воинов Пожарского. Безусловно, дух Нижегородского ополчения стоил куда дороже, но подчинённость казацких масс на тот момент имела решающее значение.

В конце июля прибыло посольство из Новгорода с предложением, чтобы «быти Московскому государству в соединении вместе с Ноугородским... и быти б под одним государем», то есть под Карлом-Филиппом. Князь Дмитрий Михайлович пристыдил сих посланцев самозванного «царства Ноугородского», рассказал им историю всех измен последнего времени и закончил словами: «Государя не нашей Православной веры... не хотим». Оболенский с послами новгородскими расчувствовались пламенной речью Пожарского, выразили единодушную приверженность Православию и решили: «В Швецию послов не слать, но чтобы не разрывать с ними [щведами], отписать Якобу Делагарди, пусть, мол, Филипп сначала крестится в веру греческую, а там и о престоле разговор будет». Так это дело и заглохло, а Минин с Пожарским получили хорошую поддержку. Теперь с северо-запада никто не угрожал. Новгородцы замирились, казаки отпали от Сидорки Псковского, и можно было приступать к освобождению Москвы.

В Ярославле, разумеется, не обошлось без заговора. Заруцкий с Трубецким послали опытных злодеев «Обреска» да «Степанка» с заданием «како бы убити в Ярославле князя Дмитрея Михайловича Пожарсково». При большом скоплении народа убийцы нанесли удар, но промахнулись. Бог сохранил Заступника Отечества. Рану получил другой человек, да и то не опасную. Пожарский же пойманных злодеев помиловал, восхитив своим великодушием даже врагов.

А к Москве тем временем подходил Ходкевич. Ждать, оставаясь в стороне, было уже нельзя. Гетман шёл на прорыв, чтобы соединиться с осаждёнными в Кремле поляками. 27 июля Пожарский выступил из Ярославля во главе ополчения городов. Отойдя на 29 вёрст, он отпустил основную рать под начальством Минина и князя Хованского, а сам, взяв малую дружину, отправился в Суздаль. Там, в Спасо-Евфимьевской обители он, по обычаю русскому, помолился у гробов своих предков и далее поспешил в Троице-Сергиеву Лавру. «По всем данным, - пишет А.Д.Нечволодов, - именно в это время, он [князь Пожарский] и Козьма Минин получили благословение [Ростовского] Борисоглебского затворника Преподобного Иринарха, вручившего им для укрепления Нижегородского ополчения и одоления врагов свой медный поклонный крест».

Заслышав о приближении Пожарского, Заруцкий заявил, что не желает иметь дело с Земщиной, и побежал. «И пришед на Коломну, Маринку взяша и с Воренком, с ее сыном, и Коломну град выграбиша». Трубецкой же остался под Москвою, но тоже далеко не в дружественном расположении к Минину и Пожарскому.

Ходкевич был уже близко, и Князь Дмитрий Михайлович решил, не дожидаясь договора с казаками, идти наперерез гетману, чтобы прикрыть столицу с запада. 19 августа ополчение подошло к Москве, а 20-го Пожарский занял Арбатские ворота. Трубецкой звал его стать рядом с ним у Яузских ворот, но князь Дмитрий и Козьма Минин держались мнения - «вместе с казаками не стаивати». Тогда, говорит летописец, «Трубецкой и казаки начаша на князь Дмитрея... и на Кузьму и на ратных людей нелюбовь держати за то, что к ним в таборы не пошли».

«С какой целью, - задаётся вопросом И.Е.Забелин, - Трубецкой звал ополчение стоять в своих таборах у Яузских ворот, с восточной стороны, когда всем было известно, что Ходкевич идёт с запасами по Можайской дороге с запада, и следовательно, легко может пробраться прямо в Кремль, куда назначались запасы. Ясно, что здесь крылась измена... Видимо, Трубецкой всё ещё думал о королевиче и короле и вовсе не думал очищать Государство от поляков».

После всего сказанного можно не останавливаться на перепетиях дальнейших событий и жертвах, понесённых честным ополчением по вине Трубецкого и его атаманов - то смело мчавшихся на врага, то изменнически уклонявшихся от сражения, когда ополченцам требовалась их поддержка. Иногда же простые казаки (люди русские), видя лукавство своих начальников, не выдерживали и массами бросались на подмогу братьям. В итоге двухмесячных осенних боёв Ходкевич был отброшен от Москвы. Гонсевский бежал намного раньше, оставив гарнизон на пана Струся. Храбрый Струсь держался в Китай-городе до последней возможности. Но силы поляков уже истощились.

Трубецкой препирался с Пожарским о чести, требовал добычи для своих людей. Князь Дмитрий Михайлович не торговался. Он исполнял обет, данный всеми, кто отозвался на клич Минина, и для себя ничего не желал. Он сознавал свою силу, заключённую в благодати Божией, и это обращало его скромность в подлинное величие. Такими же, осенёнными благодатью, в большинстве являлись и его ратники. Казаки чувствовали силу духа «земцев» и постепенно покорялись ей.