Лик Победы - Вера Камша

Они молча перебрались в дедов кабинет. Угрюмый лакей принес корзину с запыленными бутылками, но Ойген покачал головой и послал драгуна за своей флягой. У другого это выглядело бы оскорблением, у Райнштайнера – обычной предосторожностью.

– Герцог, – бергер на треть наполнил стаканы чем-то темным и пахнущим горечью, – эта комната прослушиваема?

– Насколько мне известно, нет.

– В таком случае прошу, – Райнштайнер указал на стол, заставленный холодными закусками. – Я налил нам настойку темной полыни. В моей родине это весьма любимый напиток. В малых количествах он благотворно действует на желудок и на голову.

– В таком случае его следует пить всем, – не выдержал Робер. – Наши головы нужно лечить, и немедленно.

– Не могу не согласиться, – медленно произнес барон. – Должен вам заметить, Эпинэ, вы не могли выбрать худшего времени, чтобы вернуться.

– Не вы первый мне об этом говорите, – усмехнулся Робер, поднимая стакан.

– Я должен увозить вас из Эпинэ как можно быстрее, – сообщил барон, умело разрезая оленину. – Глупость, благородство и золото способны творить чудеса даже по отдельности, но когда они объединяются, мир оказывается на краю.

– Я не совсем вас понимаю.

– Готов пояснить. Глупость Манриков, благородство таких, как вы, и гайифское золото могут породить зверя, который пожрет многих и многих, хотя вы, без сомнения, не разделяете моего мнения.

«Без сомнения»… Это Райнштайнеры живут без сомнений. Ненависть бергеров к Гаунау и Дриксен – залог их верности Олларам. Альдо тоже не сомневается, и дед не сомневался, а Эгмонт? Он сделал, что от него требовали, но ни веры в победу, ни уверенности в своей правоте у бедняги не было. А Эгмонт не жил в Агарисе и не воевал в Сагранне…

– Я понимаю, что вы не имеете особого желания говорить, – Ойген Райнштайнер отхлебнул своей настойки, – тогда буду говорить я. Я хочу, чтобы вы понимали мою позицию.

Бергер уставился на Робера, и тот устало кивнул. Пусть говорит, о чем хочет.

– Я видел прошлой зимой генерала Вейзеля, он состоит в родстве с моей матерью, урожденной фок Ротшпейер. Господин генерал любезно рассказал мне о кагетской военной кампании. Это было произведение искусства.

С точки зрения Райнштайнера, безусловно, но Робер никогда не забудет заляпанную грязью глыбу и торчащие из-под нее женские ноги, лохмотья и цепь. «Шил, шил шила, киска крыску задушила…»

– Я преклоняюсь перед военным гением маршала Алвы, – сообщил барон Райнштайнер, – но я не доверяю тому, что он говорит. Рокэ Алва обманывает всех. И тех, кто ищет в нем все известные церкви грехи и пороки, и тех, кто на него молится. Первый маршал Талига совершенно вменяем и ничего не делает зря. Он отпустил вас, вызвав тем самым цепь событий. Одно из них – ваше возвращение в неблагонадежную провинцию.

– Вы можете мне не верить, барон, но я не сторонник восстания.

– Отчего же, – какие у Ойгена холодные глаза, еще холодней, чем у Придда. – Я готов поверить, что вы не имеете дурных намерений, но ваше присутствие в Эпинэ весьма нежелательно. Более того, хотите вы или нет, вы подталкиваете противников его величества к действиям.

Барон прав, он заложник покойного деда, потому его и выманили в Талиг.

– Я был вызван подложным письмом.

Зачем он это сказал? Это похоже на попытку оправдаться, но ему оправдания не нужны, да и не помогут они. Робер Эпинэ – мятежник, скрывающийся от правосудия, да и обвинения, выдвинутые Адгемаром, никто не отменял. Равно как и его признания.

– Насколько я понял, вы приехали утром? – Ойген был по-прежнему невозмутим. – Ваше здоровье, герцог.

– Вы полагаете, оно мне понадобится?

– Есть вещи, которые нужны всем и всегда. Я был бы благодарен вам за рассказ о том, как вы оказались в Эпинэ. Насколько я понял, вы прибыли один.

Попробовать соврать, чтоб ему поверили, или сказать правду, чтоб не поверили наверняка?

– Я выехал в… – как же в Бергмарке называют Золотую Ночь? – Меня проводила Осенняя Охота, барон. Я встретил ее в Алатских горах.

– И на рассвете она рассыпались желтыми листьями?

– Увы…

– Я и не думал, что вы назовете тех, кто вам помогал. Более того, не уверен, хочу ли я это знать.

Белокурый барон не верит в Осенних Всадников, и его можно понять. Робер и сам не верил в то, что с ним случилось.

– Другой истории вы не услышите.

– Таможенные посты и драгунские разъезды проявили беспечность, – белые зубы впились в мясо. На гербе Райнштайнеров красовался стоящий на камне лис, но Ойген был более крупным зверем, – но я не намерен исправлять все ошибки губернатора Сабве.

Здесь был бы уместен вопрос о том, что господин Райнштайнер намерен делать. Барон явно ждал вопроса, не дождался и усмехнулся тонкими розовыми губами.

– Я лично отвезу вас в Олларию, герцог. Я не могу доверить вашу безопасность никому, так как вы – очень заметная карта в начавшейся игре. Не удивлюсь, если некие силы, давайте называть их «зимними всадниками», – Райнштайнер с победным видом улыбнулся, – постараются нам помешать, но у них ничего не получится. Мы выедем завтра днем. Если дожди позволят переправиться через Данар, дорога займет у нас неделю. Если стихии не будут благоприятствовать нашему путешествию, я доставлю вас в безопасное место.

Яснее выразиться нельзя. В Эпинэ его убьют, но у Ойгена Райнштайнера особое мнение. Скорее всего, дожди помешают бергеру доставить пленника в Олларию, и ему придется дожидаться решения своей участи или в Бергмарке, или в Варасте. Райнштайнер никогда не пойдет на сделку с союзниками Хайнриха, кем бы они ни были, но Манрики и Колиньяры ему тоже не друзья. Робер поднял стакан.

– Благодарю вас за участие, барон, но я в самом деле устал. Вы не могли бы меня где-нибудь запереть? Я хотел бы выспаться перед новой дорогой.

– Разумеется. Комнаты готовы, вам будет предоставлено все необходимое.

– Смогу я попрощаться с матерью?

– Это зависит от воли врача и милости Создателя. Надеюсь, утром маркизе Эр-При станет лучше.

Когда Робер выходил, Ойген Райнштайнер невозмутимо кромсал ножом очередной кусок мяса.

Глава 11

Эпинэ

Высоченные волны одна за другой бросались на выраставшую из глубин башню и разбивали увенчанные пенными шлемами головы. Капли крови подхватывал ветер и уносил к низким стремительным облакам. Облака, камни и птицы, с резкими криками носящиеся над ревущим морем, были черными, небо и волны – темно-красными, как вино или кровь.

– Бессмысленно, – произнес усталый голос, – но стихии не имеют привычки думать.