Димитрий Самозванец - Фаддей Булгарин

В толпе народной раздался хохот, все с ужасом оборотились в ту сторону и увидели женщину, бледную, с блуждающими взорами. Она срывала с головы повязку и фату и попирала их ногами; захохотала в другой раз, страшно взглянула на небо, упала без чувств. Чернец, пробиваясь сквозь толпу народа, поспешил к ней на помощь и, взглянув на нее, с отчаянием возопил:

– Калерия!

– Отче Леонид! – сказал купец Федор Конев. – Ты знаешь эту несчастную? Кто она?

– Сестра моя! – отвечал чернец. – Злополучная!

– Перенесем ее в царские палаты и подадим ей помощь! – примолвил Конев.

– Она умерла! – сказал жалобно отец Леонид. – Несчастная жаждала мести, насытилась и не перенесла удара! Она умерла!

– Прости ей, Господи, и спаси душу ее! – примолвил Конев, перекрестясь.

Царица-инокиня Марфа во все царствование Лжедимитрия только однажды показалась народу, в то время, когда он торжественно встретил ее при возвращении из заточения. С тех пор жила она уединенно в келье Девичьего монастыря и виделась только с ближними родственниками. Царь почти ежедневно посещал ее, но без свидетелей. Никто не знал, что она думала о царе, называвшемся сыном ее, но все знали ненависть ее к Годуновым и радость о возвеличении рода ее, Нагих, при новом царе. С ужасом и горестью узнала она о народном восстании и ожидала смерти, простершись пред святыми иконами. Толпы народа шли с воплями к Девичьему монастырю, вломились во двор и остановились под окнами ее кельи. Князь Василий Иванович Шуйский с сонмом думных бояр вошел в келью.

– Успокойся, царица! – сказал он. – Тебе не сделают никакого зла. Ты уже разлучена с миром, и мы требуем только твоего свидетельства для блага церкви и отечества. Подойди к окну!

Царица-инокиня подошла к окну и увидела, что народ тащил за ноги тело ее благодетеля, избавившего ее из тяжкого заточения, осыпавшего милостями род ее.

– Твой ли это сын? – спросил князь Шуйский.

– Тогда надлежало меня спрашивать, когда он был жив, – отвечала царица-инокиня. – Теперь он не мой – а ваш! (149) Она залилась слезами.

– Твой ли он сын? – повторил грозно князь Василий Иванович Шуйский!

– Он благодетель мой! – отвечала Марфа.

– Он благодетель мой! – снова сказала царица-инокиня.

– Говори, твой ли это сын? – воскликнули бояре.

– Пойдем отсюда! – сказал князь Шуйский. – Она не признает его своим сыном!

Михайло Глебович Салтыков громко возгласил к народу:

– Царица-инокиня не признает еретика своим сыном, а зовет только благодетелем! Тащите останки чародея на Лобное место!

Народ с шумом и криком пошел в обратный путь. Между тем в Москве гремели колокола, раздавались выстрелы и повсюду слышны были восклицания:

– Смерть ляхам! Бей, секи, руби, коли!

ГЛАВА IX

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Мнение народное. Суждение современников. (19 мая 1606 года)

На Лобном месте стоял стол, а на нем лежали два окровавленные, обезображенные и обнаженные трупа. Голова Лжедимитрия перевалилась чрез стол, ноги его лежали на груди верного Басманова. На тела наброшена была какая-то странная одежда, в которую наряжались во дворце на игрищах, маски, волынка. Народ толпился вокруг стола и, взглянув, уходил, уступая место другим толпам.

Чернец. Помиловал Бог святую Русь! Погиб лютый чародей, который хотел ниспровергнуть православие!

Купец. Вот-те за то, что хотел закабалить православных полякам, немцам и казакам!

Молодой купец. Закабалил их лукавый, прости, Господи! Уж была резня! Крепко и они защищались в своих домах, да куда силе демонской противу воли Господней. Побили их, как гусей!

Стрелец. А много ли погибло еретиков?

Чернец. Слышно, человек тысяч до двух с их воеводами, панами, попами и всякою сволочью. Вот-те ездили пировать, а пришлось горе горевать!

Посадский. Сказать лучше: ездили наживать, да пришлось и свое проживать. Поживились ребята, что разбивали домы!

Купец. Добро-то у них было не свое, а наше. Ведь расстрига всю казну царскую на них рассыпал.

Ямщик. Сказывают, что он был не расстрига, не чародей, а просто дьявол во плоти. На грех да на беду валяется он здесь третьи сутки! Говорят, что и теперь ночью светит огонь над его мерзким телом, а черти бьют в ладоши да хохочут. Сказывали сторожа из рядов.

Стрелец. Ужель и Басманов отступился от Бога? Он был храбрый воин и милостивый боярин!

Купец. Вестимо, что отступился, когда ему одному чародей верил. Ведь они поклонялись не образам, а этим харям.

Посадский. А что сделалось с поганою его женой?

Мещанин. Осталась жива. Ее перевезли к отцу, в дом Годуновых. Там, слышно, горько плачет.

Купец. Как не плакать по муже!

Мещанин. Нет, плачет она не по муже, а по царстве. Сказывал мне стрелец Игнашка Борьков, что он был вчера на страже в доме тестя чародеева и что видел, как она заливается слезами и вопит: "Хочу быть царицею Московскою!"

Ямщик. Понравилось, небось! Да вот беда: того не берут, чего в руки не дают!

Купец. А кому быть теперь царем? Немцы говорят, что после Годунова да расстриги другой и побоится сесть на Московское государство. Слышно, что боярин князь Иван Федорович Мстиславский сказал: "Пойду в монахи, а не хочу быть царем!"

Церковник. Пустое! Бог не оставит без царя православное царство. Ведь это первое царство на белом свете, а народ без царя, как стадо без пастыря! Что за беда, что Годуновы да расстрига осквернили царские палаты? Русь все останется святою Русью! Недаром пословица: "Тем море не погано, что псы лакали".

Чернец. Сущая правда! Ведь у нас Господь Бог сохранил настоящее царское племя…

Вдруг из толпы вышел молодой парень с балалайкой и сказал:

– Гей, ребята, послушайте песенку! Я вам спою про расстригу и про жену его! – Народ обступил его, а молодой человек стал играть на балалайке и петь:

Ты, Боже, Боже, Спас милостивый! (150)К чему рано над нами прогневался —Сослал нам. Боже, прелестника,Злого расстригу Гришку Отрепьева.Ужели он, расстрига, на царство сел?Называется расстрига прямым царем.Недолго расстрига на царстве сидел.Похотел расстрига женитися;Не у себя-то, расстрига, он в каменной Москве,Брал он, расстрига, в проклятой ЛитвеУ Юрия пана СендомирскогоДочь Маринку Юрьевну,Злую еретницу, безбожницу,На вешний праздник Николин день.

Молодой человек остановился и посмотрел кругом.

– Ну пой, что ли! или песня вся? – закричали из толпы.

Молодой человек снова заиграл на балалайке и запел:

Выходит расстрига на красный крылец,Кричит, ревет зычным голосом:"Гей, еси, ключники мои, приспешники!Приспевайте кушанье разное,А и постное и скоромное,Заутра будет ко мне гость дорогой,Юрья пан с паньею.А в те поры стрельцы догадалися,За то-то слово спохватилися,В Боголюбов монастырь металися,К царице Марфе Федоровне."Царица ты, Марфа Федоровна!Твое ли чадо на царстве сидит,Царевич Димитрий Иванович?"А в те поры царица заплакала,И таковы речи в слезах говорила:"А глупы стрельцы вы, недогадливы!Какое мое чадо на царстве сидит?На царстве у вас сидитРасстрига Гришка, Отрепьева сын.Потерян мой сын Димитрий Иванович,Ни Угличе от тех бояр Годуновых".

Молодой человек снова остановился и стал настраивать балалайку, а в толпе между тем говорили:

– Экой искусник! Как он славно переложил быль в песенку! Вся ли? Да пой, что ли?

Молодой человек снова заиграл и запел:

Тут стрельцы догадалися.Все они собиралися,Ко красному царскому крылечку металисяИ тут в Москве взбунтовалися.Гришка-расстрига догадается,Сам в верхни чердаки убираетсяИ накрепко запирается.А злая его жена, Mаринка-безбожница,Сорокою обернуласяИ из палат она вон вылетела.А Гришка-расстрига в те поры догадлив был,Бросился он с тех чердаков на копья вострыеКо тем стрельцам, удалым молодцам —И тут ему такова смерть приключилася!

– Конец, ребята, и Богу слава! – сказал певец.

– Славно, славно, спасибо! – воскликнули в толпе.

Ямщик. Вот видите, что Маринка-то обернулась сорокою! А то как бы ей уцелеть?

Посадский. Все одна порода, все чародейское племя!

Купец. Надобно было бы пригвоздить к земле этих чародеев осиновым колом на перекрестной дороге, а то, пожалуй, опять встанут! Ведь растерзали плоть, а черти, что сидели в них, остались.