Обратно к врагам: Автобиографическая повесть - Виктория Бабенко-Вудбери

— Ну, раздевайтесь, — ответил толстяк. — Мы будем спать с вами.

Хотя прохожий на станции уже раньше предупредил нас об этом и по их поведению я тоже чувствовала что-то вроде этого, я все же не верила своим ушам и думала, что не расслышала. Но когда я взглянула на его толстое, безразличное лицо и на то, как он развалился в кресле, мне стало ясно, что он серьезно намерен сделать то, что сказал.

— Ну, это невозможно, — сказала я.

— Еще и как возможно! — ответил он.

— Значит такая расплата за вашу любезность?

— Не болтай ерунды, — сказал он опять. — Раздевайтесь.

— Мы разденемся, когда вы уйдете! — сказала я твердо и в то же время почувствовала, как от негодования кровь уже приливает к моим щекам.

— Мы остаемся! — сказал он.

Несколько мгновений я взвешивала ситуацию, как отделаться от этих американцев. И тут я вспомнила Роберта с его сияющими от счастья глазами, его невинный, чистый, почти детский смех, его юность, бодрость и любовь к человечеству. И вдруг я преобразилась: и приподнятым от восторга голосом я начала говорить об американской армии, которая освободила нас от фашистского ига, об американской демократии и о мире, который принесли они миллионам людей… Наконец я сказала, что не будут же они, МП, представители справедливого режима, так низки, чтобы запятнать эту доблестную честь американского народа, используя безвыходное положение двух беженцев…

— Закройся! — прервал меня толстяк. — Довольно. Раздевайся!

Нина начала плакать. Его коллега, который до сих пор сидел молча, что-то прошептал ему на ухо, показывая на Нину. Но толстяк только отмахнулся. Затем он встал, подошел ко мне, схватил меня в свои крепкие руки и бросил на постель.

— Раздевайся, — кричал он, стаскивая с меня пальто.

Мой туфель соскользнул с ноги, я схватила его и со всей силы бросила в МП. Но туфель пролетел мимо. Толстяк выругался. И тут другая мысль осенила меня:

— Я больна, — сказала я. — Сифилис!

— Ты врешь! — ответил толстяк, а его коллега что-то быстро опять заговорил ему. Может, он поверил мне и боялся заразиться.

— Ты врешь! — опять закричал толстяк. — Завтра я поведу тебя к нашему врачу на обследование. И если ты не больна, тогда я тебе покажу!

Как только я освободилась от него, я подбежала и со всей силы рванула дверь, распахнула ее настежь и что было мочи закричала:

— Уходите! Уходите!

Оба американца не ожидали этого. Они схватили свои жакеты и быстро ушли. Это случилось так неожиданно, что мы с Ниной не поверили своим глазам. Все же мы тотчас заперлись и, измученные от усталости и напряжения, не раздеваясь повалились на постель и через короткое время уснули.

На следующее утро я проснулась поздно. Я взглянула на Нину — она уже не спала. Ее глаза неподвижно глядели на закрытые гардинами окна, и слезы тихо текли по ее щекам. О чем она думала? Может, она теперь жалела, что ушла со мной?

Я быстро вскочила с постели и раздвинула шторы. Яркий солнечный свет наполнил комнату.

— Так вот какая свобода, — еле слышно сказала она. — Вот какая американская демократия.

— Забудь это, Нина. Ведь мы знаем и других американцев. Помнишь? Роберт, или тот, который хотел тебя украсть?

Но Нина все еще печально глядела в пустоту. На меня тоже нашла грусть. Вчерашняя сцена слишком ясно предстала перед глазами. И теперь я почувствовала, что то впечатление об американцах, которое осталось от Роберта, исчезло навсегда. То, что произошло вчера здесь в этой комнате, была тоже Америка — вторая сторона медали.

— Ну что ж! Еще шаг через грязь! — сказала я.

Мы с Ниной долго мылись, как бы стараясь очиститься от унижения и обиды, опять отдыхали и завтракали, пользуясь удобством комнаты. Только после полудня мы пошли к станции. Нужно двигаться дальше. Наша следующая цель была Мариенбад, по адресу, который нам дал Каминский. На станции нам сказали, что в Мариенбад ходит местный поезд и что это совсем недалеко отсюда.

Около пяти часов пополудни мы прибыли в Мариенбад. Тут же на перроне мы спросили, как найти гостиницу «Золотой замок».

— Едьте трамваем до конца, затем идите через лесок в гору. Эта дорога и приведет вас туда, — объяснили нам.

Трамваем мы доехали до последней остановки. Потом по дороге, которая вела через сосновый лес, начали подыматься в гору. Через каких-то полчаса мы вышли на поляну, где стояло небольшое замкообразное здание. У входа нас встретил пожилой приветливый швейцар и спросил, что нам угодно. Я подала ему конверт от Каминского. Он взял конверт и ушел, оставив нас у входа. Через несколько минут он возвратился с пожилым мужчиной в американской офицерской форме и молодой красивой девушкой. Мужчина был брат Каминского.

— Да, я знаю, — сказал он. — Вы хотите в Германию.

В подтверждение я кивнула головой.

— Вы можете остаться здесь, пока не найдете людей, которые помогут вам перейти границу. В Мариенбаде много беженцев. Вы также будете здесь питаться. Комнатка была, конечно, скромная. Высокая двуспальная кровать занимала большую часть места. Здесь был умывальник и туалетный стол с зеркалом и скамейкой. Было тесновато, но зато все — безупречной чистоты. Раньше, вероятно, здесь помещалась горничная или служащий гостиницы. Но мы с Ниной были очень рады любому убежищу. Наконец, покой. Без американских МПистов, требующих вознаграждения за милость. К сожалению, комната не отапливалась, а было уже довольно прохладно. Но высокие пуховики в накрахмаленных пододеяльниках и белые, как снег, подушки обещали теплый и уютный сон.

Но как только мы с Ниной сняли пальто и немного помылись, в дверь постучали. Та же девушка вошла и сказала:

— Наш хозяин хочет пригласить вас на чай. Придете?

— Да, с удовольствием, — ответила я.

— Я зайду за вами через полчаса, — сказала она.

Через полчаса мы вошли в роскошный салон. На полу лежали дорогие персидские ковры. На одной из стен висел огромный расшитый гобелен. Мебель была старинная. На разных причудливых столиках и этажерках лежали блестящие серебряные и медные тарелки и коробочки. А на накрытом для чая столе, вокруг тяжелого медного русского самовара, поблескивало серебро уютом и теплотой.

Кроме офицера, у камина в мягких креслах с высокими спинками сидели две пожилые дамы. Их руки и шеи украшали дорогие кольца и ожерелья — свидетельства иного мира. Мира, где царила традиция установившихся привычек и обычаев. Когда-то это был также мир моих бабушек и прабабушек. Но теперь нам с Ниной он был так далек, что даже воспоминания о нем были тусклы и неясны.