Вариант «Бис» - Сергей Анисимов

– Леньку! – заорал он в восторге. – Леньку! Суки!!! Хрен вам!

Несколько пуль проныли совсем близко, еще одна ударилась в броню и отрикошетировала с почти кошачьим мяуканьем, затихающим на самой высокой ноте. Он продолжал поливать огнем затормозившие, пятящиеся фигуры, с радостью видя, как некоторые из них падают, неловко взмахивая руками. Из-за края самоходки, скрытого от него надстройкой, вылетел сержант, тоже что-то орущий и стреляющий на бегу. Борис перескочил через решетки, спрыгнул с высоты на землю, едва удержавшись на ногах, и тоже помчался вперед, опустошая диск автомата в одной длинной, почти непрерывной очереди.

Оказавшийся на пути мужик в зеленой куртке, с растерянным, почти собачьим лицом, выстрелил в него несколько раз из револьвера, но пули только рванули ткань гимнастерки, пропитанной кровью и грязью. Косая пулевая строчка автомата дотянулась до стрелявшего, с разворотом сшибив его на землю. Автомат комбата умолк, как и автомат пехотного сержанта. Выдернув из ножен кинжал и перекинув ППШ стволом в руку, пехотинец широким, мягким движением ушел от удара крепкого эсэсовца, тоже перехватившего свой автомат как дубинку, принял конец его размаха на приклад и в повороте погрузил острие кинжала в подмышку немца, развернув его мимо себя и стряхнув с кинжала уже за спину, назад. Двигался он потрясающе. Второй танкист отшатнулся, и сержант с криком ударил его автомат своим, крест-накрест. Дальше Борис не видел, потому что в него самого вцепился офицер-танкист, с лицом закопченным под негра из «Красных дьяволят». Комбат дважды пытался подсечь его ногу, и оба раза эсэсовец ловко избегал подсечки, сам пытаясь поднять противника на бедро. Рыча и вращая глазами, они крутились стоя, вцепившись один другому в предплечья, наклонившись так, что захлестнутые на занятых руках ремнями бесполезные автоматы били их при каждом рывке железными боками. Борис попытался рвануться назад, чтобы вцепившийся в него немец упал на колени или ослабил хватку, дав возможность хорошо влепить ногой, но тот удержался, а в спину плашмя ударило металлом – комбата прижало к танку, и навалившийся на него эсэсман начал буквально вскарабкиваться сверху, все ниже и ниже пригибая голову старшего лейтенанта к земле.

«Пистолет, – мелькнуло в голове. – Пистолет за пазухой!» Но ни возможности, ни секунды выдернуть пистолет уже не было, обеими согнутыми руками Борис удерживал руки немца, едва-едва не дотягивающиеся до его горла. Немец зарычал, выговаривая губами что-то свое, и старший лейтенант закричал – отчаянно, без слов, рывками ворочаясь уже прижатым к земле, пытаясь выползти из под мускулистого тела врага. Это не могло произойти с ним, потому что это всегда происходило с кем-то другим, потому что Ленька лежал совсем рядом, брошенный, за траками нехотя горящей «сушки», потому что немец был не больше и не сильнее его, потому что это и сейчас происходило с кем-то другим! Руки танкиста дотянулись до его горла, и всех сил Бориса едва хватало, чтобы удерживать его ладони не до конца сведенными, лягаясь изо всех сил, елозя по земле тазом и каждый раз обрушиваясь обратно под тяжестью прижавшегося к нему врага, который, оскалясь и шипя, продолжал давить его шею. Не помня себя, старший лейтенант ударил противника в лицо головой и тут же рванулся вбок, на ходу крутанувшись влево, лицом к немцу. Рука скользнула в узкую щель между его подбородком и плечом, и, провернувшись на ободранном боку, Борис опрокинул эсэсовца в сторону, сам оказавшись почти на его груди, цепким движением оцарапав лицо снизу вверх и зажав голову танкиста в согнутый колесом локоть.

Если бы он не попал на развороте рукой, немец прижал бы его сейчас лицом вниз, и все, конец; но теперь Борис сам изо всех сдавливал его горло, прижимаясь щекой к щеке. Изогнувшись, немец укусил его за плечо, отчаянно задирая неприжатую ногу, пытаясь зацепить его голову икрой, чтобы отодрать от себя. Комбат прижался к танкисту еще сильнее, обдирая брови об дергающиеся вправо и влево петлицы пытающегося вырваться человека.

– Все. Все. Тихо. Тихо… – выговорил он в щеку немца, напрягающего все мышцы, так что багровое лицо округлилось от желваков.

Тот продолжал отчаянно дергаться, короткими рваными движениями пытаясь высвободить руки, но откуда-то сбоку его, лежащего заломанным под Борисом, ударили с размаху сапогом в лицо. Старший лейтенант вскинул голову, не отпуская захват, – это был свой пехотинец в серой шинели с обгорелым низом, он уже заносил примкнутый штык для удара; позади перемещался вбок еще один, на ходу наклоняясь к земле.

– Нет! – выкрикнул Борис пехотинцу, и тот застыл с занесенной винтовкой. Немец замер, тоже глядя на направленный ему в лицо штык. Комбат двумя поворотами головы осмотрел окружающее пространство, увидев только нескольких бегущих солдат и еще одного рядом, волокущего убитого почему-то за ноги. Это были свои.

– Веревка есть?

Солдат отрицательно помотал головой.

– Ладно.

Борис встал с неподвижного танкового офицера, машинальными движениями отряхивая грудь. Тот продолжал лежать смирно, не отрывая глаз от раскачивающегося перед носом кончика штыка.

– Мотострелки?

– Да.

Только сейчас у Бориса включился слух и перепонки наполнились обычным военным шумом: автоматной стрельбой, приглушенным буханьем пушек, шарканьем и топотом человеческих ног. Потом он вспомнил о брате.

– Не трогать его! – сказал он пехотинцу-азиату и, хромая, вприпрыжку обогнул по-прежнему вяло дымящую, но уже без огня «Двести двадцать четвертую». Леня лежал под бортом – слава Богу, еще живой, рядом на корточках сидел немолодой солдат с санитарной сумкой, подсовывал ему что-то под нос.

– Что? – Борис упал на колени рядом, ухватил за рукав.

– Ага, еще один горелый. Руки давай…

– С ним что?

– А-а… – санинструктор махнул корявой ладонью. – Надышался дрянью… Отлежится. Вы его вытащили, товарищ старший?

– Нет. Из его экипажа парень. Откуда вы взялись?

– Откуда, откуда…

Бурча под нос неразборчиво, пехотинец уверенно обработал руки старшего лейтенанта, наложил повязки тонкими бинтами.

– Мотострелки? – опять спросил он.

– Угу… Подождали, как вы закончите, да и послали к вам роту. Жутко было смотреть, какое месиво. Полтора часа земля ходуном ходила. Остальные с танками вперед ушли.

– Полтора часа?

– Да вы что, товарищ старший лейтенант… Контужены?

– Не знаю.

Борису начало казаться, что все вокруг ненастоящее, что люди ходят искусственной походкой, совершают лишние, ненужные движения. Наверное, его действительно контузило, это многое объясняло. Очень осторожно он поднялся, санинструктор посмотрел оценивающе. Подумав, Борис направился туда, откуда пришел, в обход самоходки. Там, где он оставил бойца, стоял теперь младший лейтенант, явный комвзвода, с мрачным усатым солдатом рядом, и поигрывал револьвером перед лицом немца, сидящего теперь, привалившись спиной к мертвому танку. Тот смотрел спокойно, разминая рукой налитую темными пятнами синяков шею и вытирая кровь, капающую из-под носа.

Борис остановился прямо перед немцем, младший лейтенант непроизвольно поставил при этом обе ноги вместе: наверное, недавно из училища.

– Намен?

Немец молчал, изучающе и совершенно спокойно, даже с некоторым любопытством разглядывая его лицо.

– Намен? Шпрехен, ан альтер фекин цигенбак!

Эсэсовец приподнял брови с интересом.

– Что, морда, Гитлер капут? – мрачный солдат вопросительно посмотрел на артиллерийского старлея. Эсэсовцов в плен брать было не принято, но не вовремя появившийся взводный, а теперь еще и перекошенный артиллерист ему помешали.

– Молчит, гнида.

Голос младшего лейтенанта был высокий, но ровный. Что бы сказать, куда бы деть этого…

– Много пленных взяли?

– Мало… После вас возьмешь… Этот вон подполковник зато. Зря косишься, Саен. Этого – живым.

– Я не кошусь.

– Что, действительно подполковник? – Борис машинально удивился, немцу было лет на вид ненамного больше, чем ему.

– Похоже на то.

Лейтенант опустился на корточки рядом с немцем, прищурившись, разглядывая его.

– Намен?

– Hans-Ulrich. Hans-Ulrich Krasovski, – неожиданно сказал эсэсовец.

– Тю! Заговорил. Тогда придется в тыл вести. Саен, кто у нас на посылках сегодня?

– От того, кто на посылках, этот Ульрих сбежит. Дав по башке предварительно…

– Красовский. Поляк, что ли?

– Ja, Krasovski, – немец даже чуть улыбнулся Борису – но не заискивающе, как обычно улыбаются пленные, а нормально, как равному. – Wer sie sind?

– Старший лейтенант Чапчаков.

– Panzer?

– Найн. Ягдпанцер.

– Ja… Kitaeff…

Разговор перестал комбату нравиться совсем. Немец вел себя по-хамски. Попавшему в плен положено робко пытаться расположить к себе конвоиров, чтобы не пристрелили, а не называть по имени командира их полка, который сейчас находился неизвестно где. Почему-то подумалось, что Батя был в таранившей «тигр» самоходке, люки на которой остались закрытыми изнутри.