Три стильных детектива - Клод Изнер

Мельхиору почудилось, будто этот странный взгляд пронзил его душу насквозь. Он даже невольно попятился и наткнулся на двоих мужчин, беседовавших возле карликовой пальмы.

– …невероятно рад вас видеть! Я заходил вчера в «Книжную лавку антисемита»[313], подписываюсь под каждым словом в вашей статье – этот Дрейфус понес заслуженное наказание!

– Несомненно, месье, несомненно… А с кем, простите, имею честь?..

– Полковник де Реовиль. Позвольте представить вам мою супругу, мадам Адальберту де Бри, а также месье де Шанльё-Марея, мадемуазель де Жиньяк и аббата Турьера. Друзья мои, это месье Гастон Мери – писатель, журналист и сотрудник месье Эдуара Дрюмона в «Свободном слове». Месье Мери, знакомство с вами для меня честь. Я читал ваш критический обзор под названием «Отголоски чудесного». Вы, стало быть, последователь Камиля Фламмариона[314]? Леопольд, к ноге! Прошу прощения, это я собаке.

Длинноногая африканская борзая только что чуть не опрокинула Жозе-Мариа де Эредиа точным броском и была наказана грозным шипением персидского кота.

Мельхиор Шалюмо прыснул в кулак. Напыщенные вирши Эредиа не вызывали у него восторга, он не простил прославленному поэту строчку «И кречетов полет вдали от родных гекатомб»[315]. Покинув свое убежище, человечек пробрался к хозяйке и бесцеремонно подергал ее за юбку туалета из переливающегося шелка.

– Позвольте вручить вам это приглашение, о королева здешних мест.

Мадам де Камбрези с удивлением воззрилась на коротышку и приняла у него из рук карточку:

Приглашаем Вас присутствовать на благотворительном концерте итальянского тенора Таманьо в пользу Братской лиги детей Франции. Концерт состоится в Опера́ 13 апреля сего года.

– Э-э… весьма польщена, месье…

– Шалюмо, – поклонился Мельхиор. – Не стоит благодарности. Я в Опера́ свой человек, в дождь и в зной на посту. – Отвернувшись от Бланш де Камбрези, он вздрогнул: в гостиную, опираясь на руку Ламбера Паже, вошла кудрявая блондинка со вздернутым носиком.

«Вот уж кого не ожидал тут увидеть… – подумал Мельхиор, окидывая взглядом ее кричаще-яркое платье. – Она что, тоже собирается предсказывать знатным дамам и господам судьбу? Вероятно, на кофейной гуще… – Его сердце забилось сильнее. – А этот-то прифрантился! Чертов Ламбер Паже! И как она могла с ним спутаться? Дурочка, ты заслуживаешь лучшего! И это истинная правда, как то, что Господь правит на небе, а золото – на земле».

Ламбер Паже остановился и заговорил с долговязым поджарым господином, с ног до головы облаченным в алое.

«Оп-ля, антиквар, торгующий струнными инструментами на улице Турнон! И о чем же эта чудилка де Кермарек щебечет с нашим биржевым магнатом?» Задавшись вопросом, Мельхиор просочился между фалдами и оборками и подкрался к беседующим поближе.

– …Всецело разделяю вашу страсть к опере, дорогой мой Ламбер. Недавно меня попросили составить мнение об одном произведении в трех актах. Вы будете удивлены, но либреттистка – не кто иная, как Ольга Вологда! Музыку еще не сочинили, однако же композитор непременно придумает что-нибудь оригинальное. Это будет опера-балет на сюжет из античной мифологии. Либретто, знаете ли, весьма многообещающее, да и сама Ольга Вологда в главной балетной партии будет восхитительна, могу поклясться. Непременно воспользуюсь своим влиянием на директора Опера́ и добьюсь постановки. Разумеется, для мадемуазель там тоже найдется роль, – добавил Максанс де Кермарек, изящно поклонившись спутнице Ламбера Паже.

– А как называется эта опера-балет? – поинтересовался тот.

Ответить антиквар не успел, потому что на всю гостиную прозвучал голос автора «Трофеев»[316]:

– Друзья мои! Просим всех проследовать в парадный зал! Госпожа Эванджелина Бёрд будет беседовать с пророком Иезекиилем!

Сгорающая от любопытства толпа хлынула к дверям и окружила восседающую в центре большого зала предсказательницу. Мельхиор Шалюмо скромно примостился за фикусом. В струящейся тунике госпожа Эванджелина Бёрд была похожа на престарелую царицу Савскую. Она сидела очень прямо, с бесстрастным лицом. Вдруг глаза ее закатились, по телу прошла дрожь, и в зале установилась тишина. Грудь ясновидящей приподнялась в глубоком вздохе, и она заговорила низким вибрирующим голосом, медленно, нараспев:

Безумие в маске прогнившейНачинает кружиться в пляске.Когорты в красных трико маршируют,Хоронят друг друга в землю!Механические птицы несут яйца смерти…

Дыхание Эванджелины Бёрд сделалось глубже, она замолчала. В зале стали раздаваться приглушенные смешки, покашливание, трагически завопил персидский кот, и графиня де Лабинь вскрикнула от неожиданности. Гастон Мери невозмутимо строчил в блокноте. Кто-то толкнул его сзади под руку, он разгневанно обернулся отчитать невежу, но столкнулся нос к носу с Жозе-Мариа де Эредиа, а истинный виновник, Мельхиор Шалюмо, уже исчез среди пышных юбок.

Госпожа Эванджелина Бёрд очнулась от оцепенения, и с ее губ снова стали срываться слова:

Исход, руины,Труп на трупе.Кровью омыто небо,Пылают под ним города́.Пламя! Бушует пламя!

– Впечатляет, – пробормотал Жозе-Мариа де Эредиа. – Уж не вознамерилась ли уважаемая пифия скинуть с пьедестала наших парнасцев[317]?

Мельхиор гулко сглотнул, в животе зашевелилась ледяная глыба. «Она ведьма! Ведьма!» Человечек пошатнулся, схватился за спинку стула…

– Неужели ей можно верить? – взвизгнула мадам де Бри-Реовиль, и уголок рта у нее задергался в нервном тике. – Эта кассандра напугала меня до смерти! Механические птицы, трупы, руины… О чем это? О войне? Об эпидемии чумы? Но ведь доктор Йерсен из Института Пастера уже придумал животворную сыворотку и провел удачные опыты вакцинации!

– В Бомбее за несколько месяцев, с сентября тысяча восемьсот девяносто шестого по февраль девяносто седьмого, от чумы умерло более двенадцати тысяч человек! – сообщила графиня де Лабинь. – Какой ужас!

– Нет никаких причин для беспокойства, – обернулся к ней полковник де Реовиль. – Мы готовы встретить эпидемию во всеоружии, если она доберется до старушки Европы. Правительство уже принимает решительные меры. На улице Дюто склады забиты вакциной – ее хватит, чтобы пресечь на корню эту индийскую заразу.

– Верно, – поддержал Гастон Мери, – таково мнение светил медицины и ведущих специалистов Института Пастера. Что до войны, рано или поздно придется ее начать, если мы хотим получить обратно Эльзас и Лотарингию.

Мельхиор не помнил, как скатился по лестнице и выскочил на улицу Ла-Боэти. Он побрел по городу, не разбирая дороги, не обращая внимания на развороченные мостовые у строящихся зданий, на горы мусора и земли. Гортань перехватил спазм – так, что стало больно дышать. Человечек упал на скамейку и осторожно втянул носом воздух. Его словно накрыло багровым облаком – окружающий мир исчез.

Огонь мчался за беглецами по пятам, набирал скорость, и казалось – им не спастись, уже вспыхнули деревянные двери… Потом одна женщина, жившая по соседству, рассказывала, как из горящего здания, из дыма и пламени, вывалилось чудовище о двух головах, отковыляло подальше и рухнуло на мостовую кучей тряпья. Оно, видимо, попыталось подняться – куча заворочалась, и вдруг над ней во весь рост выпрямилась девочка, ошалело заозиралась. Женщина, конечно, решила, что это ей примерещилось от ужаса и волнения – ведь ни девочку, ни чудовище потом так и не нашли…

Автомобильный клаксон вернул Мельхиора к действительности. В том, что на дворе сейчас апрельский день 1897 года, человечка окончательно убедила острая боль в желудке. Еще выяснилось, что он вымок до нитки – по городу успел пройти ливень, сделав мостовые нарядными, фиолетово-синими. Бледное солнце освещало строительный забор, за которым смутно вырисовывалась громадина Дворца промышленности, предназначенного к слому. На его месте скоро вырастут два монументальных сооружения – Париж уже начал прихорашиваться, готовясь к Всемирной выставке 1900 года. И о вступающей в свои права весне город тоже не забывал – на империалах кативших мимо омнибусов пассажиры щеголяли в соломенных шляпах, а по Елисейским Полям разъезжали экипажи с опущенным верхом.

«О Всемогущий, я так одинок! Отвержен всеми и проклят! Но я готов бросить вызов самому Вельзевулу, лишь бы перевернуть свою жалкую жизнь!»

Путешествие на фиакре всегда было для Мельхиора приключением, и настроение его снова изменилось: он весело окликнул кучера. Тот покривился при виде коротышки, но все же взял его на борт.

Прижимаясь лбом к окну фиакра, маленький человек вскоре забыл о тревогах, которые пророчества ясновидящей всколыхнули в нем. Фиакр покачивался на рессорах, приятно убаюкивая, – ни печалей, ни угрызений совести не осталось, лишь удовольствие от поездки по городу.