Дымная река - Амитав Гош
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— И что потом?
— Они убить женщину и уплыть. — Комптон сурово поджал губы, покачал головой. — Мистер Модди плохой, делать много зла. Оставьте его, А-Нил, берегитесь. Все, кто с ним рядом, пострадают за его дела.
Нил, раздумывая, помолчал.
— Может, вы и правы, — наконец сказал он. — Но вот какая штука: почти все, кто ему близок, его любят. И я в их числе, потому что узнал, какое у него большое и доброе сердце. И этим он отличается от всяких Бернэмов, Дентов, Фердун-джи и прочих. Попомните мои слова: они-то ничего не потеряют. А вот Бахрам-джи лишится всего, и причиной тому его душа.
— Вы верный человек, А-Нил, — усмехнулся Комптон.
— Индусы вообще очень верные, и это, наверное, наш самый большой недостаток. У нас считается грехом предать того, с кем вместе ел соль.
Печатник рассмеялся.
— Вот как? Ладно, в нашу следующую встречу накормлю вас солью.
— Не хлопочите, — улыбнулся Нил. — Я уже отведал вашей соли.
Комптон поклонился.
— Цзой гинь, А-Нил.
— Цзой гинь, Комптон. Прощайте.
Вечером, упаковав пожитки, Нил распечатал конверт, полученный от Комптона. Он раз-другой перечитал письмо комиссара Линя и, поддавшись порыву, перевел несколько фрагментов на бенгали, записав их в «Хрестоматию».
Небесный путь один для всех, он не понуждает ради собственного блага чинить зло другим. Все люди схожи: любят жизнь и ненавидят то, что ей угрожает. Двадцать тысяч лиг разделяют наши страны, но Небесный путь одинаков для всех, и устремления наши ничем не разнятся, ибо на свете нет слепца, не умеющего отличить плоды жизни и смерти, пользы и вреда.
Всех обитающих в пределах четырех морей Двор Поднебесной считает одной большой семьей, и благостыня нашего великого императора, подобно небесам, укрывает все сущее, даже в самом дальнем уголке ничто не лишено его любви и заботы. В порту Кантон торговля процветала со дня его основания. Почти сто тридцать лет существуют добрые и взаимовыгодные отношения между коренными жителями и чужеземцами из заморских краев.
Но есть род злонамеренных иностранцев, кои производят и сбывают опий, ради барышей обрекая глупцов на гибель. Сперва число пристрастников было невелико, но порок распространялся, и отрава проникала все глубже. Дабы навеки покончить со злом, мы ввели чрезвычайно суровые наказания продавцам и покупателям опия.
Оказалось, злодеи производят ядовитое зелье в местах, пребывающих под вашим правлением. Конечно, это происходит не с вашего благословения и далеко не во всех подвластных вам землях. Мы знаем, что в Англии и доминионах курение опия запрещено строго-настрого. Стало быть, вам ведомо, насколько сие зелье губительно. Но достойно ли отвести напасть от себя и направить ее на другие народы? Как смеют жадные до наживы торговцы потчевать наших людей смертоносной отравой? Если б какая-нибудь нация явилась в Англию и стала обольщать ваших подданных опием, вы бы, Ваше Величество, вполне справедливо возненавидели ее всей душой. Насколько нам известно, вы, Ваше Величество, человек доброго сердца, который не сделает другим того, чего не желает себе. Надобно запретить не курение, но продажу опия, а еще лучше — его производство, что уничтожило бы порчу на корню. Если же вы не решитесь пресечь сей губительный поток, народ ваш предстанет алчным себялюбцем, коему нет дела до других. Сие противно человеческой природе и уводит с Небесного пути.
Может, так и было задумано, что курс лодок, увозивших последних чужеземцев, пролегал мимо площадки для уничтожения сданного опия. Знай об этом Бахрам, он бы задернул шторку на окошке своей каюты, а теперь не успел даже зажмуриться и увидел, как сотни рабочих, точно муравьи, туда-сюда снуют, разбивая ящики и отправляя их содержимое в огромный чан.
Пояснять, чем они заняты, не требовалось; Бахрам, полжизни возивший эти ящики из древесины манго, узнал их даже издали. Вспомнились шторм в Бенгальском заливе и попытка спасти драгоценный груз, чуть не стоившая ему жизни; вспомнилось, сколько сил было потрачено на сбор огромной партии и связанные с нею надежды. Смотреть было тяжело, и все равно Бахрам не мог отвести взгляд от рабочих, по пояс в опийной слякоти топтавшихся в чане. Казалось, топчут его самого, превращая в темную жижу, которую потом сольют в канавы.
От желания опия саднило горло, ломило голову и грудь, но на виду у слуг не закуришь, придется ждать до «Анахиты». Бахрам лег на койку и стал отсчитывать часы.
Только после полуночи он наконец-то был один в своей каюте. Бахрам отворил иллюминатор, запер дверь и приготовил трубку. У него жутко тряслись руки, но после первой затяжки дрожь прошла и весь он расслабился.
Ночь выдалась душная и безветренная; Бахрам снял пропитавшиеся потом кошти и седре и, оставшись в одних рейтузах, улегся в койку.
В иллюминатор виднелись хребты и вершины Гонконга, на фоне яркой луны читавшиеся силуэтами. Рядом со шхуной то и дело проплывали лодки, слышались плеск воды под веслами, смех и ворчанье лодочниц. Знакомые звуки эти казались эхом минувшего, и Бахрам ничуть не удивился, услыхав, что кто-то его окликает:
— Мистер Барри! Мистер Барри!
Выглянув в иллюминатор, он увидел сампан, подплывший к корме «Анахиты». Паренек в лодке опирался на весло, островерхая шляпа затеняла его лицо.
— Иди, мистер Барри, — прошептал он, боясь, видимо, разбудить корабельную команду, но Бахрам слышал его отчетливо. — Иди, она тебя ждать. — Мальчишка показал на плетеную кабинку. — Там.
В случае пожара или иного бедствия иллюминатор мог служить спасательным люком, под ним стоял застекленный ящик, в котором хранилась веревочная лестница. Закрепив крюки на раме, Бахрам распустил ее за борт. Парень ухватил нижнюю перекладину, Бахрам пролез в иллюминатор и очень осторожно стал спускаться.
— Давай, мистер Барри, давай!
Ощутив под ногами днище, Бахрам выпустил лестницу и оттолкнулся от борта шхуны.
Мальчишка опять показал на кабинку:
— Туда, мистер Барри. Она тебя ждать.
Бахрам нырнул под бамбуковый навес, и тотчас чья-то рука коснулась его голой груди. Он вмиг узнал эти огрубелые пальцы.
— Чимей?
В ответ раздалось хихиканье. Во тьме Бахрам распахнул объятья:
— Чимей, приди!
Потом, как бывало прежде, они улеглись на носу лодки, глядя на дрожащее отражение яркой луны. Отблески его озаряли лицо Чимей, в воде облик ее
