В окопах Сталинграда - Виктор Платонович Некрасов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Дурно это или хорошо — это уж другой вопрос, но так было.
С этого же дня, самого обыкновенного, ничем не отличающегося от других дней, когда Чекмень выступил со своим докладом, начались в институте события, которые вовлекли Николая в орбиту «большой институтской жизни».
Потом уже, много времени спустя, вспоминая эти дни, Николай, со свойственной ему привычкой обдумывать прошедшее, часто спрашивал себя: что было толчком ко всему тому, что произошло? И почему вдруг именно он оказался в центре этих событий, которые, в конце концов, могли пройти и мимо него?
Часто случается так, что событие — важное, серьезное событие — проходит мимо нас, а потом мы только ахаем и охаем — вот если бы нам вовремя сказали!.. Возможно, такой зацепкой в этом деле послужил мимолетный разговор Николая с Алексеем после собрания. Правда, на следующий день, когда Николай зашел к нему, он оказался чем-то занят, и, может, на этом и закончилось бы участие Николая, а вместе с ним и Левки, и Громобоя, и Черевичного во всей этой истории, — затерлись бы в своих делах. Но тут, как нарочно, подвернулся Хохряков, и, вероятнее всего, если уж искать первопричину, именно с этой встречи все и началось.
Встретились на улице. Хохряков с корзиной в руках, слегка прихрамывая — у него была прострелена левая нога, — торопливо переходил мостовую. Николай догнал его:
— Ты это куда с корзиной?
— В больницу, к жене.
— Больна, что ли?
— Третий месяц уже.
Они подошли к трамвайной остановке. Николай поговорил о жене и ребенке, потом спросил:
— Скажи, а что это за разговоры насчет Никольцева? Он что, действительно уходит от нас?
— А ну их всех… — раздраженно сказал Хохряков. — С трамваями вместе. Опять передачу не примут. Шестой час уже.
Николай удивленно посмотрел на Хохрякова — он таким его никогда не видел. Тот, по-видимому, почувствовал какую-то неловкость. Перехватив корзину в левую руку — трамвай, сплошь обвешанный людьми, появился уже из-за угла, — сказал, точно оправдываясь:
— Ничего не успеваешь за день. Как белка в колесе. — и уже из трамвая, из-за чьих-то спин, крикнул: — Вечером в партбюро буду, заходи.
А часа через два, на семинаре по марксизму, Левка Хорол сообщил Николаю:
— А ты, кажется, прав. Чекмень-то твой целый день сегодня с каким-то типом возился. С низеньким таким, в очках. Заходил в лабораторию стройматериалов, осматривал там все. Очевидно, на место старика.
— А тому известно?
Левка пожал плечами: вероятно.
Сидевший впереди Быстриков, всегда все знавший раньше всех, повернулся и подмигнул хитрым голубым глазом:
— Точно. Старика побоку. Молодым кадром заменяют.
— А ты откуда знаешь?
— Знаю, — загадочно улыбнулся Быстриков и отвернулся.
После семинара Николай зашел в партбюро.
Хохряков, стоя у шкафа, складывал какие-то бумаги. Увидев Николая, кивнул головой — заходи, мол.
Хохрякову было уже сильно за тридцать. В институт он поступил, когда тот находился в эвакуации, прямо из госпиталя. Сейчас учился на третьем курсе. Это был на редкость спокойный (поэтому-то Николай и удивился сегодняшней его раздражительности), сильно окающий волжанин с большими, как у Чапаева, усами и серьезными, немного утомленными глазами. Разговаривая, он всегда тер пальцами нос или лоб и, глядя куда-то в сторону, очень внимательно слушал. На лоснящемся от ветхости пиджаке его, над левым кармашком, приколот был орден Красного Знамени, полученный еще за Халхин-Гол. Других орденов он не носил, хотя имел их, кажется, не один.
Николай сел на стоящий в углу несгораемый ящик — стульев в комнате не было, унесли на какое-то собрание и, как обычно, не принесли обратно.
— Что это за тип с Чекменем ходит? — спросил он. — В очках, лысый. На место Никольцева, да?
— А почему это всех вас так интересует? — вопросом на вопрос ответил Хохряков, продолжая рыться в шкафу.
— Кого — вас?
— Ну, тебя.
— Потому, что в институте упорно говорят, что старика убирают, поэтому и интересуюсь.
— Никто никого не убирает. Разговоры.
Хохряков вынул из шкафа папку и положил ее на стол.
— А что это за человек? — спросил Николай.
— Какой человек?
— Который с Чекменем все ходит. Ты его знаешь?
— Ну, знаю. Супрун его фамилия, доцент, Чекмень его очень хвалит.
Дверь приоткрылась, и в комнату заглянула бритая голова Кагальницкого — председателя профкома.
— Напоминаю о чехословаках, Хохряков.
— Помню, помню. Завтра?
— Завтра, в четыре часа. Не забудь.
Бритая голова исчезла. Хохряков посмотрел на Николая:
— Тебе тоже надо будет. Чехословацкие студенты приезжают. Надень ордена и тому подобное.
— Это зачем?
— Да так уж, для парада. Чтоб видели, кто у нас учится.
— У меня лекции.
— Лекции в четыре кончаются. А они после четырех придут.
Николай ничего не ответил. Хохряков складывал какие-то бумаги в папку.
— Ну так как же? — спросил Николай.
— Это полчаса займет, не больше. От тебя требуется надеть ордена и побриться. И ребятам скажи. А то ходят, как обезьяны.
— Нет, я не об этом. Я о Никольцеве.
Хохряков сел, вздохнул, почесал пальцем нос.
— Ну что Никольцев? Хороший старик Никольцев, знаю…
Николай молчал. Хохряков опять вздохнул:
— Но все вы забываете, что ему все-таки семьдесят лет.
— Иными словами…
— Иными словами… — Хохряков опять почесал нос. — Трудно ему все-таки. И кафедра, и лекции. Семьдесят лет все-таки, не двадцать.
— Иными словами, старика убрать, а на его место этого очкастого?
— Почему? Старик будет по-прежнему читать лекции, а на кафедру… Ты сам понимаешь, трудно ему и то и другое…
— А с ним говорили?
— Чекмень, кажется, говорил.
— Кажется, кажется. Ничего он не говорил.
Николай почувствовал, что начинает раздражаться. Ну чего он мнется? Нос чешет, перебирает бумаги.
— Ничего он не говорил. Ручаюсь тебе. Хочешь, давай сходим к нему? — Николай встал.
Хохряков посмотрел на часы:
— Сейчас не могу. У меня в девять бюро райкома.
— Вот всегда у вас так. Обязательно что-нибудь должно помешать. — Николай посмотрел на Хохрякова. У того был очень усталый вид — худой, осунувшийся, под глазами мешки.
— Ладно, — сказал Хохряков, вставая. — Поговорим. Вот в четверг бюро будет, тогда и поговорим. — Он опять посмотрел на часы. — А теперь, прости, мне надо еще протоколы и ведомости проверить. Мизин такого там наворачивает…
5
Бюро назначено было на шесть, но Чекмень опоздал. Минут двадцать все сидели, разговаривая преимущественно о погоде
