Потом была победа - Михаил Иванович Барышев

Голос ее боязливо дрогнул и глаза ворохнулись по сторонам. Я понял, если сейчас уж скользнет из осоки на берег, Сашка кинется сломя голову бежать прочь.

Я с интересом разглядывал проворную темную ленту и голову, настороженно поднятую над водой. Уж в самом деле был очень большим. Это, наверное, был какой-нибудь патриарх ужиного царства, уж-богатырь, удачно поселившийся неподалеку от шлюза, где всегда имелось вдоволь рыбы.

— Схватил! — крикнула Сашка. — Проклятый!

Вобла, попавшая в пасть ужа, отчаянно трепыхнулась и затихла. Уж стал неторопливо заглатывать ее.

— Каждый день сюда плавает, — сказала Сашка. — Будто в столовую… Сколько рыбы поел, проклятый!

— Как работа? — перебил я Сашку, чтобы снять боязливые нотки в ее голосе.

— Привыкаю, — невесело ответила она. — Клавдия Николаевна придирается. Все ей не так.

Сашка вздохнула, и мне стало ее немного жаль. Трудно доставалась ей первая практика. В рыбоводном хозяйстве Сашку не уважали. Рыбачки осуждали ее за то, что Сашка изо дня в день ходила в стареньком трикотажном костюме, который то ли был мал по размеру, то ли сел от многочисленных стирок. Линялый трикотаж обтягивал Сашку на манер циркового трико. Все выпуклости на ее теле выделялись с такой откровенностью, что рыбачки, до глаз закутанные в платки, не раз совестили Сашку:

— Срамота одна у тебя, а не одежда… Стыд ты, девка, потеряла.

Сашка в ответ упрямо встряхивала головой и так же упрямо носила тесный костюм.

Демобилизованные матросы, работающие на насосной станции в полкилометре от шлюза, обижались на Сашку, что она не ходила с ними на танцы в деревню и не разрешала провожать после кино.

Главный рыбовод не уважала Сашку за то, что та не умела грести, за то, что тайком выпускала в канал молодь, которую нужно было заформалинить в стеклянной банке. Сердилась и строго выговаривала, когда Сашка забывала чистить кутцы у шлюза и лишний раз взять пробу на зоопланктон.

Вместо этого Сашка возилась со своими посадками.

Она посадила возле мазанки пяток тополей, хилых светлокожих прутиков с вялыми листками. Вкопанные в ямы на пустой глине, они клонились от каждого порыва ветра, безвольно томились в полуденной жаре, а ночами мерзли от прохладного дыхания реки. Сашка ухаживала за ними, как за младенцами. Старательно поливала их, носила ведрами навоз с главной усадьбы, каждый день рыхлила землю вокруг корней. Только благодаря таким героическим усилиям на топольках робко зазеленели листья и кое-где на стволах даже проклюнулись зародышки будущих веток.

Мне Сашка нравилась. Помню, на второй день по приезде я уселся на бетонном откосе шлюза. Сашка подсела ко мне и, недоверчиво оглядев темными глазами, спросила:

— Правда, вы из самой Москвы?

Я ответил, что правда.

— А я в Москве еще не была, — вздохнула Сашка и, ковырнув землю носком истрепанного кеда, доверительно сообщила: — Как кончу институт, так в первый же отпуск поеду… Все сама посмотрю… Три годика еще ждать.

Однажды, наблюдая, как практикантка старательно возится со своими топольками, я спросил:

— Почему ты в рыбный пошла, Саша? Может быть, тебе лучше было в сельскохозяйственный?

Она не спеша вылила из ведра остаток воды под крайний тополек и рассудительно ответила:

— Я думала о сельскохозяйственном, а потом решила, что лучше рыбный.

— Почему так?

— Я же родом из Баскунчака… Слыхали про такие места?

Про места я слыхал, но объяснение Саши не понял. Она досадливо тряхнула головой и начала растолковывать:

— Соль у нас там… Кругом соль. И земля и озера, какие есть, насквозь соленые. В рот если воду нечаянно взять, три дня горчит… Ни одной рыбки у нас нет. Даже самой малюсенькой. Вот мне и захотелось в рыбный… Чтобы в каждой речке, в каждом озере было много рыбы. Выучусь, может, и для Баскунчака что-нибудь придумаю… Теперь ведь спутники запускают… Озеро можно плотиной перегородить…

В бессвязных словах Сашки я расслышал ее мечту, простую и хорошую. Жить для людей, делать для людей. Чтобы в соленых озерах плескалась рыба, чтобы расходились на зорьке у берегов тревожные круги и рыбацкие лодки стыли на зеркальной глади. Вода была прохладная и чистая, как шлифованный хрусталь, и ее можно было досыта пить в жаркий день…

— За что тебя главный рыбовод позавчера ругала? — спросил я Сашку.

— Ни за что… Вон стоит, как стояла. — Сашка кивнула на мазанку. — Грозилась с практики отчислить.

На стене мазанки я увидел бурые подпалины. Оказывается, два дня назад Сашка едва не сожгла дежурку. Поставив на керогаз чайник, она, по обыкновению, старательно занялась поливкой тополей. Про чайник вспомнила лишь тогда, когда из мазанки повалил дым. Хорошо, у шлюза оказались рабочие. Они оттащили Сашку, которая хотела плеснуть на керосин ведро воды, и бросили на огонь брезент.

— Что мазанке сделалось? — сказала Сашка. — Добуду известки и побелю стенку. В выходной побелю, чтобы главная не придиралась… Нравится ей человека истреблять.

Конечно, Сашку надо было учить уму-разуму. Но, право, главному рыбоводу не стоило попрекать ее топольками, если Сашка припаздывала взять очередную пробу. Не стоило Клавдии Николаевне сердиться, если Сашка выпускала мальков. Ведь их можно было снова поймать сачком у шлюза. И ничего страшного не было для рыбоводной науки, если в банке с формалином вместо десятка мальков оказалось два.

Надо же было понимать, что Сашке не просто ездить в ильмень по узкому каналу, где на берегах грелись ужи. Полутораметровые страшилища с чешуйчатой кожей, которым ничего не стоило сползти в воду и приплыть к лодке…

— Одни вы понимаете, что я хорошая, — вздохнула Сашка.

Я ответил, что сразу все не узнается, что и другие скоро тоже поймут.

— Не все, — убежденно сказала она, — главная не разглядит. У нее, Олег Петрович, душа без глаз… Пойду мальков формалинить, а то опять скрипеть будет. Велела к приезду сделать.

Несмотря на вздохи и унылость в голосе, темные, как антрацит, глаза Сашки с утра до вечера задорно сверкали, и челка на лбу неприручаемо встряхивалась при каждом движении.

Проводив Сашку взглядом, я подумал, что костюм ей все-таки нужно носить размера на два побольше.

Я дождался главного рыбовода, и вопреки убеждению Сашки, та охотно согласилась взять меня на «Мартышку».

— Послезавтра поедем… Баркас у нас ходкий, за два дня обернемся… — сказала она, и мы пошли по тропинке к главной усадьбе.

Метров через двести нас остановил истошный крик:

— Спасите! Спа-си-те!

На мгновение мы остолбенели, потом главный рыбовод сказала упавшим голосом:

— Клочкина! Пропади она пропадом…

А меня ноги понесли, как лося, вспугнутого охотником.

Когда я выскочил на бровку канала, я увидел метрах в десяти от