Вампир Лестат - Энн Райс

Кроме того, было еще и очень тревожное послание от Роже.

Он писал, что Париж охвачен революционным безумием, что короля Людовика заставили признать Национальную Ассамблею. Люди всех сословий как никогда тесно объединились в борьбе против него. Роже послал помощника на юг, чтобы тот повидал мою семью, своими глазами взглянул на обстановку в тех местах и определил, насколько сильны там революционные настроения.

Я немедленно ответил на оба письма, чувствуя себя чрезвычайно обеспокоенным и совершенно беспомощным.

После того как я отправил весь свой багаж в Каир, меня вдруг охватил страх при мысли о том, что все, что имело для меня ценность и от чего зависела моя жизнь, находится в страшной опасности. Однако внешне я ничуть не изменился и успешно продолжал играть роль благородного путешествующего джентльмена. Хотя внутри демон-охотник, гроза узких ночных улочек, чувствовал себя безнадежно потерянным.

Я, конечно же, уговаривал сам себя, доказывая необходимость этой поездки на юг, в Египет, в страну пышного древнего великолепия и вечных ценностей. Я говорил себе, что Египет настолько заворожит и очарует меня, что поможет забыть о происходящем в Париже.

Однако в голову мне пришла еще одна связанная с этой поездкой мысль: Египет, как ни одна другая страна на свете, был местом, где смерть пользовалась любовью и почитанием.

Наконец из глубин Аравийской пустыни, словно бесплотный дух, появилась Габриэль, и мы отплыли вместе.

Нам понадобился почти месяц, чтобы добраться до Каира, а в гостинице для европейцев вместе с багажом меня ждала странная посылка.

Я мгновенно узнал почерк Элени, но никак не мог понять, почему она прислала мне эту посылку. Примерно четверть часа я сидел, тупо на нее уставившись, и в голове у меня была абсолютная пустота.

От Роже не было ни слова.

Почему Роже не написал мне? Что в этой посылке? Почему она здесь? Отрывочные мысли крутились у меня в мозгу.

Наконец до меня дошло, что я вот уже час сижу в комнате, заваленной всякого рода чемоданами и пакетами, не спуская глаз с посылки, и что Габриэль, у которой, видимо, еще не возникло желание в очередной раз исчезнуть, пристально смотрит на меня.

– Пожалуйста, оставь меня одного, – прошептал я.

– Хорошо. Если ты так хочешь… – ответила она.

Мне было очень важно вскрыть посылку, вскрыть и узнать, что в ней находится. Но мне вдруг показалось важным и другое: представить себе, что эта унылая комната – та самая комната в маленьком деревенском кабачке в Оверни.

– Я видел тебя во сне, – вслух произнес я, глядя на посылку. – Мне снилось, что мы вместе путешествуем по миру, только ты и я, и что мы оба сильны, чисты и безмятежны. Мне снилось, что мы пьем кровь только негодяев и преступников, как делал это Мариус, а когда оглядываемся вокруг себя, то испытываем печаль и благоговейный страх перед тайнами, которые открылись нам и которыми мы владеем. Но мы полны сил. Мы собираемся жить вечно. И мы беседовали с тобой, наши «разговоры» продолжались, и не было им конца.

Я хотел сказать еще что-то, но горло перехватило, разум мой отказывался произносить слова. Я протянул руку и взял письмо, соскользнувшее с отполированного дерева.

«Как я и опасалась, все закончилось наихудшим образом. Наш Старший Друг, выведенный из себя выходками Нашего Скрипача, в конце концов посадил его под замок в вашем собственном жилище. В камеру ему была дана скрипка, но Скрипачу отрубили руки.

Вы же знаете, что, когда речь идет о таких, как мы, восстановление конечностей не представляет проблемы. Однако в данном случае Наш Старший Друг спрятал конечности, о которых я вам говорила, и приказал на пять ночей лишить нашего раненого пропитания.

В конце концов, после того как вся труппа обратилась к Нашему Старшему Другу, умоляя его возвратить Н. все, что ему принадлежит, просьба была исполнена.

Однако Н., обезумевший от голода и боли – подобные испытания способны полностью изменить какой угодно характер, – погрузился в непроницаемое молчание и оставался в таком состоянии довольно-таки долгое время.

Наконец он пришел к нам и заговорил только лишь затем, чтобы сообщить, что, как положено смертному, он привел в порядок все свои дела. Для нас приготовлены несколько новых, только что им написанных пьес. А мы в свою очередь должны все вместе подготовить для него где-нибудь за городом настоящий древний шабаш и непременно с ритуальным костром. Если же мы этого не сделаем, он превратит в свой погребальный костер весь театр.

Наш Старший Друг скрепя сердце согласился исполнить его просьбу. Уверяю вас, такого шабаша вам никогда не приходилось видеть. Когда мы встали в ритуальный круг и запели со всем доступным нам артистизмом древние гимны, то в своих париках и черных гофрированных танцевальных костюмах вампиров выглядели истинными посланцами ада.

– Нам следовало бы сделать это на бульваре, – сказал он. – Да, вот еще. Пошлите это моему создателю.

И с этими словами он вложил в мои руки скрипку. Мы начали танец, призванный помочь в достижении положенного состояния исступления, и я уверена, что никто из нас никогда прежде не был так тронут и не испытывал такого ужаса, такого горя и печали. Он вошел в огонь.

Понимаю, как подействует на вас эта новость. Но поверьте, что мы действительно сделали все, что было в наших силах, чтобы предотвратить это печальное событие. Наш Старший Друг был вне себя от горя. Думаю, вам также следует знать, что по возвращении в Париж мы обнаружили, что Н. распорядился о том, чтобы отныне театр официально носил название «Театр вампиров». К моменту нашего приезда эти слова уже были написаны на фасаде. А поскольку героями лучших пьес всегда были вампиры, оборотни и другие не менее сверхъестественные существа, публика считает новое название очень даже удачным, и никому в голову не приходит его изменить. Оно как нельзя лучше подходит для современного Парижа».

Когда много часов спустя я вышел на улицу, то увидел прячущегося в тени прекрасного бледного призрака – некое подобие юного французского путешественника, одетого в испачканную землей белую рубашку и коричневые кожаные башмаки. Лицо его скрывала надвинутая на глаза соломенная шляпа с широкими полями.

Я, конечно же, сразу узнал ее и вспомнил, что когда-то мы с нею очень любили друг друга, но на какое-то мгновение мне показалось, что я ее почти совсем не знаю или не в силах поверить, что это действительно она.

По-моему, я хотел сказать ей что-то обидное, чтобы ранить и оттолкнуть ее от себя. Но она приблизилась и пошла рядом со мной, и я промолчал. Я просто дал ей письмо, чтобы ничего не объяснять. Она прочла его и обняла меня, совсем как когда-то очень давно, и мы зашагали рядом по темным улицам.