Хранительница (Там, за синими морями…) - Елена Кондаурова

— Да нет, не может быть! Я же никогда… — и осеклась, вспомнив, что может и…

— Слушай, Рил, мне Франя рассказал, что ты кое-чего в своей жизни не помнишь. Так вот, я хочу, чтобы ты знала — тебя многому учили. Со стороны это заметно. Но твою силу связали, а сейчас она потихоньку разрывает путы и выходит на волю. Теперь ты поняла?

— Теперь поняла. — Послушно согласилась Рил, хотя до понимания еще было, как до неба. — Значит, я смогу туда вернуться?

— С ума сошла! Это еще зачем?

Рил тяжело вздохнула.

— Уварда, ты бы видела, как он там мучается! Там так страшно, так мерзко! И этот придурок еще! Как ты думаешь, он его там бьет?

— Рил, не вздумай! Если ты там погибнешь, ты и здесь умрешь тоже! Не дури, этот колдун получил то, что заслужил.

Рил упрямо опустила голову.

— Ты знаешь, а ведь он там и из-за меня тоже!

— Не смеши меня! Можно подумать, он кроме тебя никому зла не принес!

Рил хотела возразить, но в комнату вошел Франя, желая узнать, чего это Уварда так задержалась. А через минуту вернулся и Таш с водой. Так что Уварде пришлось идти и готовить отвар, отложив воспитание глупой девчонки на "потом".

Глава 20

Они задержались в избушке Уварды на несколько дней.

Сходив на следующий день к лагерю следопытов, дабы прикинуть, что и как, они обнаружили пустую поляну с вытоптанной травой. То есть князь повернул назад. Это радовало, но, если подумать, что ему еще оставалось делать? После того, как следопыты попытались поймать в болоте Венка, обученных людей у него почти не осталось, а посылать в болото дружинников было глупо. Какие шаги он предпримет теперь, приходилось только гадать. Впрочем, самый первый его шаг был очевиден: граница.

Таш и Франя вместе с увязавшимся за ними Венком сходили и туда. Внимательно посмотрели на увеличенный состав заставы, старательно обыскивающий, а иногда даже раздевающий всех проходящих и проезжающих, и поняли, что через него им идти не стоит.

А куда стоит, они еще и сами не знали, но решение этого вопроса можно было отложить на несколько дней. По крайней мере до тех пор, пока они не будут уверены, что Рил сможет проделать оставшийся путь на своих двоих.

Поправлялась Рил быстро. Уже на следующий день Таш выгнал ее на улицу и вручил в руки большой вандейский кинжал, до того снятый им с убитого следопыта специально для этой цели. Она немного поныла для порядка, что у нее опять не получится, но кинжал понравился, и энтузиазма заметно прибавилось. Потом она старательно швыряла ножи в нарисованную углем на стене Увардиной избушки мишень, затем битых полтора часа пыталась свалить Таша с бревна, и к вечеру была, как взмыленная лошадь. Изъявив настойчивое желание немедленно вымыться, она, в отместку за все издевательства, заставила Таша отнести ее к ручью, на что тот совершенно не обиделся. Напротив, с удовольствием помог ей как с раздеванием, так и с купанием, так что дело закончилось на берегу, в высокой траве, закрывающей их от посторонних глаз.

Полуодетая Рил плела венок, то и дело, примеряя его на бритую голову Таша, которая лежала у нее на коленях. И серьга, блестевшая у него в левом ухе, то и дело попадалась ей под руку. Однажды Таш дал ей понять, что не хочет о ней разговаривать, но с тех пор многое изменилось, и она решилась.

— Таш, а эта серьга?…

Он поднял голову, посмотрел на нее и усмехнулся.

— Решилась все-таки? Это от матери осталось.

Рил вспомнила своей сон, и на сердце волной накатила грусть.

— Она, наверное, добрая была. Ведь ты же добрый.

— Я?!! — Удивление Таша было искренним. — Слышали бы тебя наши! Отправили бы в дурдом.

— Они ничего не понимают! — Возразила Рил. — Я лучше знаю!

Таш совсем не хотел рассказывать ей историю своей жизни. Он даже не думал это делать, но после ее слов ему захотелось не то, чтобы оправдаться… Объяснить! И он с трудом, слово за словом начал выталкивать из себя то, что произошло с ним много лет назад, хотя даже его лучший друг Самконг не знал всех нюансов этой истории. А если честно, то он не знал вообще никаких нюансов. И самой истории тоже не знал.

Мать Таша была из хорошей купеческой семьи, не слишком богатой, но и не бедной. По горской традиции, мужа ей сговорили, когда ей было еще лет десять, тоже из хорошей семьи, с которой у ее родителей были общие дела. Все были довольны, и молодые в том числе. Они жили неподалеку друг от друга и часто встречались. Дело уже шло к свадьбе, до нее оставались считанные недели, и молодые не утерпели. Девственность невесты осталась в одной из многочисленных пещер в живописных осенних горах Грандара.

К сожалению, той свадьбе не суждено было состояться. Таш толком не знал, что произошло, но жениху и его родителям пришлось срочно отказаться от данного семье невесты слова. Отец Таша буквально в тот же день, в который должен был жениться на его матери, пошел в храм богини с совершенно другой женщиной. Возможно, он был не виноват, и так сложились обстоятельства, но сам Таш никогда, ни разу в жизни даже про себя не назвал его отцом.

Его мать осталась одна. Наедине с постыдной тайной и обнаружившейся вскоре беременностью.

— Ты знаешь, Рил, — тяжело говорил Таш, — я никогда не мог понять… Ей было тогда что-то около шестнадцати, у нас рано женятся, и родители ей наверняка предлагали скрыть все это дело и отдать ребенка на воспитание в бездетную семью. Такое не редкость. Конечно, иногда это выходит наружу, и ребенку все равно ставят клеймо, но матери ничего не грозило, семья бы постаралась. Как она могла отказаться?

Действительно, как? Молодая глупая девчонка выставила на позор и всеобщее осуждение себя и свою семью, добровольно поставила себя вне закона. Ради чего? Ради того, чтобы самой растить своего ребенка. Таш, чем дольше жил, тем больше ценил принесенную ради него жертву.

Хотя, когда он был маленький, он, конечно, этого не понимал.

Когда он был маленький, он не помнил дня, чтобы его не били.

Нет, не взрослые, хотя и они норовили обозвать Свигровым отродьем или дать пинка. Били такие же дети, как и он. Били, пинали, дразнили, толкали, лупили, задавали трепку и устраивали взбучку. Так было заведено и так их учили. Взрослые убивали взрослых изгоев, дети — детей. Сначала он обижался, плакал и жаловался маме. Потом перестал. Переступил в себе какую-то черту и перестал быть ребенком. Просто для того, чтобы выжить. У изгоя в этой жизни одна главная задача — выжить, все остальное — потом.

Он обозлился на всех и вся и стал похожим на волчонка. Тощий, лохматый и вечно синий от побоев, он готов был драться всегда и со всеми, и для него было неважно, сколько противников и какого они роста и возраста. Несколько раз его избивали так, что он с трудом доползал до дома, а пару раз и вовсе чуть ли не до смерти. Мама плакала над ним, выхаживала, а потом все начиналось сначала.