Русские дети. 48 рассказов о детях - Роман Валерьевич Сенчин

Кажется, вечером как раз перед этим случаем Велька подслушал, возясь в своей комнате с пластилином, разговор родителей, кусочек которого как бы оторвался от остального разговора и был занесён сквозняком. «Герр Вайс говорит, шансы тридцать процентов». – «Ему хватит», – папа отвечал уверенно, жёстко, немного незнакомым голосом. Родители в последние дни говорили иначе, одновременно громче и тише, словно у них внутри сломались и зажили собственной чехардой рукоятки, отвечающие за уровень шума. «Тридцать процентов – это много. Ему хватит… он сможет, он очень сильный».

Велька тогда не сообразил (тугодум!), о ком сказано «сильный», но он хорошо стоял по математике, лучше всех в классе, и точно знал, что тридцать процентов – это немного. Хотел даже выйти и сказать папе, но пластилиновая фигурка (Велька лепил телевизионную башню) скомкалась в руке, и нижняя её, основная часть, как раз, наверное, по высоте тридцать процентов, собрала на себя остальной истончённый пластилин, и время тоже скомкалось, чтобы опять расправиться вот здесь, в тёмной ночной уборной, острой пружиной, и Велька вскрикнул, и мама тоже вскрикнула: она тоже задремала и что-то впрямь напевала сквозь дрёму. Дни стали путаться, Велька теперь долго спал после обеда, просыпался уже в сумерках, и сами собой прекратились долгие прогулки за железнодорожное полотно, а у ратуши поставили огромного, в рост картонного замка, Николауса, и он почти тут же приснился, словно был поставлен сразу во сне. Проценты были нарисованы в витринах всех магазинов, разные, с хвостиками и с рожками, красные и зелёные, Велька ловил их и складывал, но проценты скоро превысили цифру сто, а скоро и тысячу и затерялись.

На кухне у тёти Клары висел большой картонный календарь: они с Велькой уже несколько дней назад обвели синим карандашом тот понедельник, в который, за месяц до праздника, открывался праздничный городок. Мама зашла на кухню с двумя пакетами молока: синим и зелёным. «Мама, а что ещё будет на ярмарке? Сосиски в полметра…» – «Ещё, я помню, банан в шоколаде… Сразу его попробуем! И много-много игрушек. Ангелы, вертепы…» – «Вертепы? Это что?» – «Ты просто забыл. Возьми-ка ту книгу…»

Рядом с календарём висела старинная картинка: семья на лужайке у дома, дом горит, но семья довольная: потому что удалось спасти всех, у мальчика на руках собака, а у девочки поменьше – котёнок. Вокруг понедельника, обведённого синим, между мамой, тётей Кларой и папой возникла мгновенная вспышка на немецком, Велька не понял, в чём дело и кто за кого. Люди иногда могут поссориться безо всякой причины в одну минуту, так однажды на дне рождения Вельки Люда и Ксана сразу, едва познакомившись, зашипели друг на друга, Ксана кинула в Люду клубок, тот размотался, а Велька так и не сообразил, как их помирить, и предоставил разбираться самим.

В последнее воскресенье с утра мама с папой умчались по делам, а с Велькой ненадолго – у него всё расстраивался желудок и с новой силой слезились глаза – вышла к сказочному городку тётя Клара. Всё было готово, в некоторых домиках уже кипела жизнь, створки их распахнулись, и продавцы раскладывали завтрашние товары: домик с разной формы и величины звёздами (плоские картонные и тоже картонные, но с фонарями внутри, стеклянные, даже железные, выгнутые, словно снятые с рыцаря) – домик с вязаными шапками и шарфами – домик, полный мелкого хрустального блеска и звона. По всем углам городка раскрыли гостеприимные глотки щелкунчики в виде урн, в окошке нового – не домика, а небольшого киоска, довезённого, похоже, буквально вчера, стояла гора кружек с изображением ратуши и ёлки перед ней, причём ратуша была нарисована очень похоже, а елка не очень, тщедушная. Настоящая стояла громадная, высотой с замок, перепоясанная лунами и звёздами, красными и белыми лентами, увешанная шарами величиной с арбуз, и мир по её краям был расплывчатым и зудящим, как всё в последние дни, но саму ёлку Велька видел чётко, без болезненных искажений, с прозрачной ясностью: она словно продолжала вот прямо сейчас расти, захватывала дух, рвалась в небо и будто дышала навстречу.

Родителей встретили у дома, они быстро шли с большими белыми свертками, папа сутулый больше обычного, весь в чёрном, и высокий его цилиндр непонятно как держался на голове, под опасным углом наклонился к асфальту. Мама, наоборот, спешила, откинувшись немного назад, выставив, словно для обороны, руки в муфте, неловко выбрасывая перед собой ноги в сафьяновых сапожках. «Завтра открывается городок! – воскликнул Велька. – Папа, мама, пойдём сразу… с утра?» – «Нет-нет, – быстро замотал головой папа. – Утром у тебя ещё процедура. На праздник не сразу… вечером». – «Ты говорил – сразу», – растерялся Велька и почувствовал, как дёрнулась нижняя губа. «Это тоже будет сразу… просто утром надо в больницу… Ты почти поправился, осталось главное… недолго, не переживай». – «Он и не переживает. Правда, Велька?»

Конечно, он не переживал и даже не заметил, как прокатилось воскресенье. Можно было смотреть телевизор и включить компьютер, но Велька больше слонялся по квартире, несколько раз, даже без необходимости, доходил до туалета, отмечая, что в одну сторону получается «Г», а в другую немецкая L, но с развёрнутым хвостиком, смотрел в окно… Вечером даже ощутил бодрость, на удивление плотно поужинал макаронами с жареной оранжевой рыбой, сам выжимал на неё сок из нелюбимого, вообще-то, лимона. «Завтра», – говорил папа в телефон в темноте коридора. Старые часы сухо отламывали дольки времени, зашёл полосатый упитанный кот, мельком глянул на место, где могла быть кукушка, но там лишь болталась пустая пружина. Никакого кота не было… ах, это тёте Кларе доверили на две недели соседи, уехавшие в отпуск. Вы подружитесь. Можно поставить аудиосказку или почитать, но недолго, завтра рано вставать. «Завтра», – вновь звучало из коридора, в полусне, Велька сам себе тоже напомнил – «Завтра!» – и улыбнулся. Дверь чуть скрипнула, кот пересёк бледный луч, чем-то шуркнул.

Павел Крусанов

Как исчезают люди

…реки, которые нас уносят, наши дети легко переходят вброд.

Дмитрий Григорьев

– Стоять! – Под ворота, ловко прогнув спину, просочилась кошка, но Рухлядьев был настороже. – Куда прёшь, блошиная шкура!

Кошка замерла – не успев обрести естественную форму, она выглядела необычно длинной, словно бы ещё текущей. Воспользовавшись замешательством нарушителя, Рухлядьев вскочил со стула и вылетел из каморки наружу. Кошка, округлив от ужаса глаза, сиганула прочь.

– Вот тварь, – огорчённый скорым