Русские дети. 48 рассказов о детях - Роман Валерьевич Сенчин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Карту собирались приобрести сразу, в первые дни. Вельке почему-то, едва он оказался в Берлине, стало легче дышать, и главный из врачей, высокий, как директор школы, в ромбовидных удивительных очках, вставлял в разговор «карашо!», и поехали все вместе, и с папой и с мамой, в зоопарк, у входа были козы, воздушные, прыгучие, будто компьютерные, потом вдруг высунул голову из-за дерева статный жираф, окинул Вельку строгим взором, тут и скрутило живот, как никогда ещё не крутило, и Велька даже вышел из себя, очнулся вечером в постели, и под розовым кисельным потолком плавали лицо тёти Клары, лицо мамы, незнакомое усатое чьё-то лицо, а за ним хитрая физиономия жирафа: поездки далеко от дома на том прекратились, и о карте забыли.
Вечером Велька развернул карту, вооружился лупой, ли ней кой, карандашом. Он совсем недавно пристрастился к толстому атласу Петербурга, которым папу премировали на работе. Каждая страница карты повторялась рядом в виде фотографии из космоса, со спутника, и Велька даже видел детскую площадку в своём дворе, хотя, например, мама утверждала, что это просто тень тучи, а площадка выглядела бы не так. Только по этому большому атласу Велька выяснил, что живёт на Казанском острове (мама с папой и бабушкой об этом даже не знали!), а Митя и Люда, хотя и в пяти минутах ходьбы через один крошечный мост, уже на Коломенском острове. Едва Велька нырнул с лупой в хитросплетение улиц и маленьких немецких букв, голова закружилась, заболели внутри и заслезились глаза… однако Велька успел мельком исследовать район вокруг дома тёти Клары и обнаружил, что за тем парком, куда он ходит с папой, начинается лес с большими озёрами, а за ними – хоккейный дворец! «Да… надо же. И дорожка проложена. Но это часа полтора идти…» – «Мама говорит, что мне уже скоро будет лучше». – «Да-да, лучше… конечно». – «Смотри, мы можем с нашего моста идти прямо, не сворачивать». – «Да, так и пойдём». Тут голос папы споткнулся, папа покраснел, странно булькнул горлом, закашлял и быстро вышел из комнаты.
Во всех домиках в городке у ратуши уже кипела жизнь, стены их украшались гирляндами, на крыши заселялся сказочный народ: грустил одинокий ангел, спешил вдаль сизый лось, влёк за собой сани с двумя Николаусами, белочка в клетчатой жилетке щёлкала орехи (то есть примеривалась, но папа сказал, что она заводная и с открытием городка её запустят), лиса и волк подозрительно смотрели друг на друга, ожидая, когда станут ясны их роли в задуманной сценке. Рабочие в синих коротких куртках поверх обычной одежды ходили туда-сюда с инструментами, тянули чёрные и синие провода и шланги, а на крыше одного из крайних домиков даже сидел запросто неофициальный живой мальчик, чуть старше Вельки, и держал в руках большую отвёртку. В тот же день прогуливались тут вечером, и сбоку от ратуши Велька заметил тихую платформу, на которой покоились две защитного цвета громадные трубы, ни дать ни взять военно-космические ракеты: с папиной помощью удалось опознать в них башни для картонного замка, который бодро начали монтировать уже с утра, и Велька вновь видел того же мальчика, худенького, лохматого, в расстёгнутой не по погоде тужурке и даже без шапки: он деловито сновал среди рабочих и по-прежнему держал в руках какой-то инструмент.
Утренние походы к врачам прекратились, а Велька забыл, унося из игровой комнаты оставленных другими детьми мягких медведя и черепаху, принести свою игрушку взамен. Но мама сказала, что на днях ещё будет возможность. Живот болел и расстраивался гораздо больше обычного, и Вельке всё чаще приходилось совершать по загнутому буквой «Г» коридору экспедиции в туалетную комнату, которая располагалась выше уровня остальной квартиры, нужно было подняться по трём ступенькам, а само санитарное приспособление внутри туалетной находилось ещё на одном возвышении, в одну ступеньку, а под самым потолком блестело маленькое окошечко, за ним небо, ясные, резкие крики птиц. Одна как-то раз даже попыталась шумно втиснуться в форточку, под которой восседал Велька, не пролезла, противно фыркнула и упорхнула, обронив Вельке на колени мятое перо: оно было мокрым и дурно пахло, и Вельку стошнило.
Мама объясняла, что болит потому, что Вельке стали давать меньше лекарств: дело на поправку, надо лишь немного потерпеть, пройти ещё немного процедур, и всё пройдёт. В туалет теперь приходилось вставать и ночью, иногда и дважды. Тётя Клара прибегала с металлическим ночным горшком в руке, на коричневом побитом боку его виднелась наполовину соскобленная оса. Горшок забраковали, и мама переехала на кушетку в комнату Вельки, провожала его ночью до уборной и ждала сама в смежной ванной комнате, и однажды Велька, не целиком выпутавшийся из сна, задремал прямо на унитазе, и ему показалось, что мама поёт. Что-то незнакомое, протяжное, каким-то новым, хотя и похожим на свой глубоким голосом, что-то про ночную реку и плывущие по ней венки, про то, как девица плетёт венок из ромашек… Велька очнулся: мама действительно пела за дверью, и почему-то погасли в уборной лампы, дышала тяжёлая тёплая темнота, лишь в окошке под потолком вспыхивало с равными промежутками жёлтое пятно, и мамин голос, казалось, приходит из глубокого космоса,