Избранное - Юхан Борген

Но тут открылась дверь. На пороге стоял Хоген, в шляпе. Острое личико было белым, как порошок, к которому он прибегнул, чтобы набраться храбрости.

— А известно ли вам, что мы с вашим жильцом и другом… — Голос его прерывался… — Заключили договор… Он ведь художник… Вы не знали? — Теперь Хоген повернулся к Бёрге, в его взгляде была мольба: «Помогите мне выбраться отсюда подобру-поздорову…» и в то же время злоба. — Скажи мне, и твои рассказы тоже пишет он?

Вилфред проснулся, сознавая все, что произошло. Слышно было, как бушует ураган. Ночь еще не миновала.

Неужели кто-то поет?

И тут всплыло воспоминание: Бёрге переводит взгляд с Хогена на Вилфреда, с Вилфреда на Хогена, протестующий и молящий взгляд, — не может быть, чтобы на свете было одно только предательство… И Маргрета — она встала с места, едва Хоген появился в дверях, словно чуя какую-то беду. И у обоих во взгляде протест и мольба.

И этот Хоген, в ту же минуту сникший, не потому, что причинил зло другим, а потому, что из-за вечной неуверенности в себе и тяге к самоуничижению выдал себя.

Потом он ушел. А Вилфред снова спросил:

— Он вам друг?

Нет, нет, он им не друг, собственно, его привела поэтесса… Но они не спросили, что означал вопрос Хогена, пишет ли Вилфред за Бёрге. А он, Вилфред, — он и не мог бы оправдаться, тут было слишком много всего, слишком много накручено другой лжи: картины, датский язык, его фамилия, «Северный полюс», Рене…

Славные люди, эти двое. Он видел, как они стоят в дверном проеме, быть может, он лишил их последней веры… Но кто это поет?

Среди воя ветра слышался голос, тонкий девичий голосок. Вилфред лежал в кровати, весь дрожа, и сквозь пелену мыслей прислушивался к голосу. Вдруг кто-то свистнул, а потом снова запел:

В скорлупке по морю приплылК нам Вилли, парень ловкий…

Он откинулся на кровати, уступая отчаянию. У него было забрезжила надежда, и он поверил в нее. А потом перестал верить, потому что его обступили дурные предзнаменования. Теперь ему безразлично, что думают Бёрге и Маргрета, — выдал он их дурацкую тайну или нет. Он уже не помнит, когда в его жизни что-то было правдой.

Только теперь он наконец понял, что за окном в самом деле кто-то поет. Ночь все еще продолжалась, та самая ночь, и пение казалось неправдоподобным. И все же это была та самая ночь. За один день лопнули все связи.

И тут он снова услышал песенку — идиотский стишок:

…Купите по дешевке!

Порыв ветра смел песенку. Одним прыжком Вилфред соскочил с кровати. На дворе было все еще темно. У дверей никого не оказалось, он босиком обошел дом вокруг. Кто-то двинулся ему навстречу.

— Ты можешь поговорить со мной? — спросила женщина.

— Кто это?

— Ирена.

Она протянула ему обе руки — холодные как лед. Он ввел девушку в дом, зажег свет. Налил ей и себе по стакану, закурил сигарету и дал прикурить девушке. Мирная жизнь кончилась, он это предчувствовал еще раньше.

— Ты меня помнишь? — спросила она с ноткой кокетства. Она дрожала в легком весеннем костюмчике — он помнил этот костюм. Когда-то он питал к ней мимолетную маленькую слабость. — Мне пришлось спеть эту песенку, — сказала она, как бы оправдываясь. — Сначала я свистнула.

— Откуда ты узнала, где я живу? — спросил он.

— Они ничего не знают, — живо отозвалась она. Ему стало немного стыдно: она угадала суть его вопроса. — А я-то откуда узнала? — продолжала она. — Я тебя случайно увидела на дороге. Я тут вроде как бы работаю в одном доме… — Она неопределенно кивнула в сторону окна.

Они помолчали, покурили. Он размышлял, с какой целью она пришла. Она казалась какой-то взъерошенной в своем легком костюмчике.

— Могу я тебе чем-нибудь помочь? — осторожно спросил он.

— Это я пришла тебе помочь! — рассмеялась она. Она возбужденно подалась вперед на плетеном стуле. Стул скрипнул. Она испуганно вздрогнула. Порывистый ветер сотрясал деревья. — Они ищут тебя.

— Кто?

— Они. Я пришла предупредить тебя об этом.

— Кто «они»?

— Это из-за денег, — продолжала она. — Ты сбежал с деньгами. А других сцапали.

— Игроков?

— А Эгона нет. И еще карточки — членские билеты, ты их тоже прихватил.

— Ну и что с того? — Оба говорили быстро, задыхаясь: вопрос — ответ, вопрос — ответ. — Ну и что? — повторил он. Чего она добивается?

Она приняла обиженный вид.

— Я пришла тебе помочь.

— Допустим, — холодно сказал он, наполняя стаканы. — Что до этих проклятых карточек, я могу сказать, где они. А деньги…

— Что с деньгами? — Вопрос прозвучал слишком поспешно.

— Я их истратил. Прошло много месяцев.

— А где карточки?

С виду она была не опасна, не похожа на отчаявшегося, загнанного человека, какой она должна была бы выглядеть, будь она орудием шантажа. Он не торопясь объяснил ей, где зарыты остатки членских билетов «Северного полюса». Но ни словом не обмолвился, что там они не все. Только теперь он понял, зачем их зарыл: чтобы иметь резерв, чтобы те не добрались до денег, в случае если…

— Можешь нарисовать, как пройти? — спросила она. Он загорелся, взял бумагу, карандаш, нарисовал план. Она рассеянно сунула бумажку в карман. — Те картины, это ведь не он, не Хоген, их написал. А ты боишься сказать.

— Чего мне бояться?

— Эгона! — Она опять заторопилась.

Он на секунду задумался.

— Почему Эгона?

— Он тебя ненавидит. — Теперь следует поразмыслить. Закурив сигарету, Вилфред сделал вид, что размышляет. — Ты этого не знал? — спросила она.

— Чего именно?

— Что он ее любит. Всегда любил. А она им вертела, как хотела, гоняла туда-сюда, да еще заставляла прислуживать своим любовникам, сука проклятая…

Его поразила ненависть, звучавшая в ее голосе. Она казалась такой беспомощной, такой невинной в своем легком костюмчике. Но худые руки нервно сжимались.

— Так это Эгон охотится за деньгами? — спросил он.

— За тобой! — быстро возразила она. И протянула стакан.

— А деньги?

— Значит, они у тебя?

Он спрашивал, чтобы выиграть время. Но с ней не пришлось долго возиться.

— Ты ловка! — рассмеялся он. — Выходит, если я дам тебе деньги, которые, по твоим расчетам, у меня есть, ты не расскажешь Эгону, где я живу?

— Ты думаешь, я тебя шантажирую? — произнесла она с расстановкой.

— Да, — ответил он.

Знакомая картина: они как две кошки или как собака и кошка — один отступил, другой наступает… Но в ее взгляде появилась растерянность, опровергавшая все его подозрения. Она отставила нетронутый стакан.

— Я хотела помочь тебе.

Ее растерянность была неподдельной, это от него не ускользнуло.

Он приподнялся, погладил ее по голове. Она отпрянула.

— Не надо! — выкрикнула она.

— Боишься?

— Это ты боишься. — Как две кошки. В их паре нет трусливо преследующей собаки. — Ты боишься Эгона. Всегда боялся, — сказала она. — Ты мошенничал в карты.

Она выпалила это единым духом, как что-то заранее заготовленное.

Стало быть, ее все-таки кто-то подослал и она чье-то орудие. Он торопливо размышлял о деньгах, о том, какую роль он сам может сыграть в этой игре.

— А полиция? — спросил он.

— Ну конечно, — возбужденно сказала она. — Они тоже ищут их, всех ищут: нас, тебя… Не понимаешь ты, что ли! Они искали совсем другое… порошок… кокаин. Не понимаешь ты, что ли?

Теперь она говорила почти с мольбой, словно молила: только бы с кем-нибудь заодно, только бы не в одиночку.

— Если ты заявишь о картинах…

— Я не заявлю о картинах.

— Они не верят в это! — сказала она беспомощно. — Эгон не верит.

И, глядя, как она сидит, стискивая стакан, который он ей налил, он поверил ей. Все ясно. Они думают, он явится в полицию, чтобы вернуть себе картины, они думают, он клюнет на приманку, они думают, он их выдаст. Обокрал их и выдаст. Они думают… Эгон думает, что он воспользуется случаем, чтобы спасти свою шкуру, а их отправить за решетку. Да, вот в чем все дело: они боятся. И полны лютой ненависти. Эгон, темнокудрый любовник, полон ненависти и страха.

— Я ведь сказал, где найти карточки, — устало произнес Вилфред.

— Мы проверим, — сказала она.

— Кто это «мы»? — живо спросил он.

— Они не посылали меня, — ответила она. — Но я встречаюсь с ними, они расспрашивают. — И опять в ее взгляде появилась растерянность. И он вдруг понял: тому, кто пойман, не уйти.

— Ты сказала, что где-то работаешь?

Она пожала плечами, худенькими плечами в легком костюмчике. Она успокоилась. Рассказала об арестах, о том, что Адель получила срок — восемнадцать месяцев, за сводничество, незаконную торговлю, за игру и еще бог весть за что. Она сказала об этом со злорадством, каким-то детским, несмотря на всю ее серьезность. А Мадам и впрямь дама из хорошего общества. Ей дали большой срок.