Кирилл Лавров - Наталья Старосельская

Но вернемся в Киев. Что же происходило в Театре им. Леси Украинки после отъезда Константина Павловича Хохлова в Ленинград?

Посеянные конфликты продолжали давать свои всходы. Закулисная атмосфера стала другой, все чаще начали проявляться каботинство, интриги, неприязнь. Кирилл Лавров был молод, а в молодости такие вещи воспринимаются более остро, тем более что он ощущал свою гражданскую ответственность за все, происходящее в этих стенах, — он был секретарем комсомольской организации театра, потом членом партийного бюро. Лавров вступил в партию 9 мая 1945 года на волне невероятного энтузиазма и искренней веры в партию, в победившую страну, в ее идеалы. И это чувство жило в нем довольно долго, вызывая непримиримость к циничному и карьеристскому отношению к жизни.

Законы театра вступили для него сначала в противоречие, а затем и в конфликт с законами армейского воспитания и подобного отношения к партии и ее политике — Лавров становился неуступчивым, порой резким и прямолинейным. А может быть, не только в армейской закваске было дело, но и в чертах характера, унаследованных от отца?..

Кирилл Юрьевич подробно рассказал в интервью Елене Горфункель о своем конфликте с директором театра: «Знаете такую актрису Веру Улик? Мы вместе начинали. Она закончила Киевский театральный институт и поступила в наш театр на год позже меня. Она попросила меня дать ей рекомендацию в партию. Я дал. А Гонтарь, директор, вызвал меня и сказал: „Ты что, не знаешь, что она еврейка?“ — „Знаю“. — „Ты что, не знаешь политики нашей партии?“

А я был тогда кретин полнейший. Говорю: „Какой политики? Меня в детстве воспитывали, что партия — это интернациональное образование“.

У Гонтаря была манера выразительно показывать пальцем вверх, на потолок: „Там сейчас существует определенная политика“. — „Виктор Петрович, вы понимаете, что говорите?“ — „А что, ты пойдешь жаловаться? Я скажу, что ничего подобного не говорил. Поверят мне, а не тебе“.

Я выскочил из кабинета, хлопнул дверью и побежал в райком партии. Написал заявление, изложил все, как было, и закончил: „Я с этим человеком работать не могу“.

Началась очень смешная одиссея. Меня каждую неделю вызывали и уговаривали, чтобы я взял заявление обратно. В конце концов, вызывает меня секретарь ЦК компартии Украины по идеологии — огромный кабинет, в нем сидит маленький, едва видный человек: „Витаю вас! Сидайте!“ Минут двадцать говорили о чем угодно, только не о сути дела. Потом он спрашивает: „У вас машина есть?“ — „Нет“. — „Отправьте Кирилла Юрьевича в театр на машине“. Я вышел от него, на этом все закончилось. Видимо, он дал команду: да пошлите вы его к такой-то матери!»

Виктор Петрович Гонтарь был зятем Н. С. Хрущева и чувствовал себя защищенным со всех сторон, но существовало написанное Лавровым заявлением, а чиновники хорошо знают правило: «Что написано пером, того не вырубишь топором», — реагировать было необходимо. Директора пожурили, Веру Улик в партию приняли — тем все и закончилось…

Из Театра им. Леси Украинки она со временем ушла и в конце концов после долгих актерских скитаний оказалась в Москве, в театре «У Никитских ворот». Здесь, у Марка Розовского она сыграла целый ряд блистательных ролей, из которых едва ли не больше других помнятся ее работы в спектаклях «Жизнь и судьба» по Вас. Гроссману и «Спокойной ночи, мама!» Н. Марши.

Почему я так подробно процитировала этот эпизод? Потому что он чрезвычайно важен для всей последующей — до самого конца — жизни Кирилла Лаврова. В те крутые времена подобный конфликт мог навсегда сломать карьеру — и Лавров это хорошо понимал. Казалось бы, райком партии исправил ошибку директора — ну и успокойся, все наладилось! Нет, зло, несправедливость должны быть наказаны; он был убежден в этом, как Дон Кихот, как рыцарь Ланцелот из сказки Евгения Шварца о Драконе. И не будь вот этой черты в Лаврове-человеке, вряд ли настолько живыми и убедительными были бы его герои, в которых несправедливость, неправедность, людская подлость и низость вызывали ярость неприятия и заставляли бросаться в битву за идеалы, за все то, что было воспитано семьей, школой, армией…

Позже он ответит на вопрос Елены Горфункель: «Вы поняли тогда, что имеет смысл бороться за правду?» — «Я всегда старался это делать. Клянусь, никакого стремления куда-то пробраться у меня не было. В театре меня избрали в партбюро (речь идет уже о БДТ. — Н. С.). Потом выдвинули депутатом райсовета. Старался сделать как можно больше, помочь кому-то, а у людей все одно и то же: квартиры, жилье… Потом у Товстоногова кончался срок в Верховном Совете, а по разнорядке был нужен кто-то из творческой интеллигенции. Выбор пал на меня».

Он действительно всю жизнь был в каком-то смысле заложником собственного характера — нетерпимого к любой несправедливости, прямого, честного, и всю жизнь готов был служить людям…

Это — огромная тема жизни Кирилла Юрьевича Лаврова, важная и в чем-то глубоко драматическая. Как справедливо и образно написала в статье после ухода Лаврова Марина Дмитревская: «Кирилл Юрьевич был человеком кристальной порядочности. Но кристалл — это что-то не только прозрачное, кристалл — это еще что-то твердое. Лавров был человеком твердым. Верным. Умел молчать. Умел хранить тайну. Умел дать по морде. Умел презирать. Умел вмешаться и отстоять».

Если бы после этого случая окончательно испортились отношения Кирилла Лаврова только с директором, решительно ничего странного в том бы не было. Но многие актеры осудили своего молодого коллегу: зачем вынес сор из избы? Зачем полез сражаться с ветряными мельницами? Атмосфера в театре день ото дня становилась все хуже. Но деваться было некуда: Кирилл Юрьевич к тому времени был женат на талантливой артистке Валентине Николаевой, пришедшей в театр почти одновременно с ним, выпускнице Школы-студии МХАТ, ученицы С. Блинникова. У них только что родился первенец — сын Сергей, названный в честь деда, Сергея Васильевича, о судьбе которого в ту пору не знали еще ни Юрий Сергеевич, ни Кирилл Юрьевич.

Валентина Александровна Николаева была женщиной мудрой, тонкой, умевшей спокойно и с большим достоинством воспринимать гримасы судьбы. Эта талантливая актриса чрезвычайно ярко заявила о себе в первых же спектаклях Театра им. Леси Украинки, а потом и в спектаклях Г. А. Товстоногова в БДТ (Сергей Юрский вспоминает в своей книге о том, как они партнерствовали в «Синьоре Марио…» Альдо Николаи: «Публике нравилась необычность формы. И еще нравилась непривычная тогда „заграничность“ имен, костюмов, гримов. Нравились актеры. И еще нравился — тут уж придется похвастаться — еще нравился большой рок-н-ролл, который плясали мы с Валей Николаевой. Ах, какие распущенные дети были у синьора Марио — они не хотели учиться, они не хотели трудиться, они хотели иметь много денег и целый день танцевать рок-н-ролл»).

Валентина Александровна была совсем другим человеком, чем ее муж, — и по происхождению, и по природе своей. Корни ее были в деревне Скоморохово (второе название — Паны) под Переславлем-Залесским. Здесь столетиями жили ее предки и по отцовской, и по материнской линии. Дед и бабушка были людьми зажиточными — у деда была лавка в Апраксином Дворе в Петербурге, и на зиму семья перебиралась из деревни в Питер. Бабушка Елизавета Артемьевна не только занималась воспитанием детей, но была не чужда и тем развлечениям, что были приняты в ее кругу — театр, цирк, концерты, званые вечера.

Дед Валентины Александровны много занимался благотворительностью — построил в родной деревне часовню, давал деньги на разного рода мероприятия в пользу бедняков, а после революции, не дожидаясь коллективизации, семья уехала в Петроград. Сын к тому времени уже женился, и они с женой отправились в Москву. Отец Валентины Александровны, Александр Андреевич, работал на авиационном заводе — был очень уважаемым человеком, стахановцем, за свой труд награждался путевками в санатории, и жена отчаянно ревновала, когда он уезжал отдыхать…

Жили они на Пресне. Валентина училась на «отлично», радовала родителей своими успехами, была веселой, красивой, с очень необычной внешностью девушкой. И еще была наблюдательной и склонной к анализу и обобщениям — позже, спустя много десятилетий, она будет рассказывать своей дочери Марии о том, как на ее глазах убивали деревню. С раннего детства памятный мир, где годовой круг свершался красиво, логично и гармонично, трещал по всем швам. Война, которую Валентина с матерью, Ольгой Николаевной, провели в Скоморохове, добила ощущение той счастливой жизни, что девочка помнила и глубоко любила с ранних лет. Ольга Николаевна, обладавшая артистической жилкой, стала коробейницей: она ездила в Москву, покупала какие-то колечки, ленточки, бусы, нитки и отправлялась по близким деревням с песнями, шутками и прибаутками менять свои товары на то, что было необходимо для выживания.