У черты - Юрий Гончаров

– А это правда, что про отца Аркадия написано в газетах: создал подпольную организацию, собирали оружие, готовились поднять восстание, захватить Москву? Москву! Белая армия с казачьими полчищами не смогла в гражданскую Москву взять, неужели кучка подпольщиков сумела бы в нынешнее время это сделать?

Спрашивая, Антон чувствовал, что он может не скрывать своих сомнений, Наум ответит именно так, как думает.

– Кто ж может точно про это сказать? – пожал худыми плечами Наум. По губам его скользнула легкая полуусмешка. – Только там знают, что и как на самом деле, – выразительно дернул он головой в сторону, намекая на то серое бетонное здание на одной из тихих боковых улиц города, куда увозили всех арестованных.

Помолчав, Наум проговорил, как бы думая вслух:

– Может быть, что-то действительно есть… Отец его учился в Германии, еще при царе… Работал в Бельгии, Англии. Знает языки, много друзей за границей. Переписывается… Но отец его не дворянин, не из богатой семьи, сам себе дорогу к образованию прокладывал…

Тут же Наум возразил самому себе:

– Но происхождение не главное. У Мальвы отец из беднейших слоев, с шестнадцати лет в партии, в большевистском подполье. В гражданскую на Южном фронте над политотделом начальствовал, друг Фрунзе. А тоже арестован как враг. И тоже будто бы мятеж затевал, покушения на Сталина и Ворошилова готовил…

Наум вдруг резко оборвал свои размышления, будто спохватившись – зачем он так откровенничает перед Антоном? Секретарь комсомольского комитета школы с рядовым, тем более только что принятым комсомольцем, восьмиклассником, должен говорить совсем по-другому.

– Тебя Корчагин хочет видеть, – вспомнил он. – Что-то хочет тебе хорошее предложить. Зайди в комитет, он сейчас там.

– А кто такой Корчагин?

– Инструктор райкома. Он к нашей организации прикреплен, наставник наш.

До начала уроков еще было время. Антон вошел в небольшую комнату комитета под лестницей на второй этаж. Когда-то в ней хранились пионерские горны, барабаны и отрядные знамена. Потом поставили большой бильярд с желтыми шарами из пластмассы. Потом какое-то время тут помещался буфет с продажей на большой перемене бутербродов с сыром, колбасой и сладкого кофе. Но для буфета эта тесная комнатушка явно не подходила, буфет перевели в гулкий каменный подвал. Теперь эту невзрачную комнатушку, в которой постоянно горел электрический свет, иначе в ней было бы совсем темно, занимал комсомольский комитет – с бюстами Ленина и Сталина на обтянутых кумачом тумбочках, просторным столом – тоже под кумачовым покрывалом. Еще в ней были стальной несгораемый сейф, в котором хранились комитетские деловые бумаги, резиновый штампик об уплате членских взносов, и десятка полтора стульев у стен – для заседаний комитетчиков. Сейчас на этих стульях сидели старшеклассницы, игроки школьной волейбольной команды, человек десять. Антон не раз видел их в игре в спортивном зале и на летних городских площадках, «болел» за их победы. Часто они их одерживали, команда была сильная, мастеровитая. Но в последнее время стали, к досаде и огорчению всей школы, проигрывать. Игроки те же, но что-то разладилось, исчез прежний боевой дух.

За столом Антон увидел веселого, улыбающегося парня с косым зачесом светлых волос, в зеленом полувоенном кителе с комсомольским значком над клапаном нагрудного кармана. Это и был Корчагин, как понял Антон, инструктор райкома. Когда Антона принимали в райкоме – он был среди тех, кто знаменовал собой руководство, сидел за столом с бюстом Ленина по правую руку от первого секретаря.

– Здравствуй! Проходи, садись, мы уже заканчиваем, – бросил он отворившему дверь Антону, мельком взглянув на него, и продолжил свой разговор с волейболистками. – Еще раз вас уверяю – тогда, прошлым летом, мы ничего не могли сделать, хотя пытались, изо всех сил пытались. Но места на сборы были уже давно распределены, деньги за проживание заплачены. А без денег – кто бы вас там поселил, стал бы кормить?

– Захотели бы по-настоящему – нашли бы, как сделать. И деньги бы нашли. Наши шефы, завод Коминтерна, дали бы. Не такие уж и большие деньги требовались, – сказала сердито одна из волейболисток. – А раз тренировки не состоялись, то чего ж вы хотите, вот и результат: городское первенство продули. А могли бы выиграть, это факт!

– Верю, могли! – согласился Корчагин. – Райком в вас верит. Потому так и поддерживаем. Вот вам тоже факт, как говорится, налицо: про вас мы не забыли, без всяких ваших напоминаний все время нажимали на все педали – и добились. В зимние каникулы поедете обязательно. На целые две недели. Условия даже лучше будут: проживание в настоящих гостиничных номерах, при каждом номере – туалет, душ, горячая и холодная вода. И помыться, и постирать в любое время. Питание трехразовое, высококалорийное; молоко, сметана, фрукты. Представляете, среди зимы, снег кругом, а у вас на столе яблоки, виноград. Вечером – бесплатное кино, артисты будут приезжать. Но только уж потом извольте отдачу: первое место на городских соревнованиях! Договорились? Устраивают вас такие условия?

Девушки одобрительно зашумели. Хмурое выражение на их лицах сменилось улыбками.

– Ну и лады! – положил Корчагин на стол перед собой кисти рук, закрывая этим жестом разговор. – А сейчас идите, скоро уже звонок. Про завтрашнее собрание не забывайте, оно важное. Чтоб все как одна присутствовали!

Девушки еще толпились в дверях, выходя. Корчагин повернулся к Антону:

– Садись поближе, вот сюда, – показал он на стул, стоявший у самого стола. – Ну, здравствуй теперь по-настоящему! – крепко пожал он руку Антону. Он смотрел ему прямо в глаза, весело, широко, по-дружески улыбаясь, точно они с Антоном были давними приятелями, много времени не встречались и вот наконец сошлись, и Корчагин просто не может сдержать чувств, как ему радостно снова видеть Антона, с ним разговаривать.

– В райкоме тебя уже поздравили со званием комсомольца, но я тебя еще раз хочу поздравить, от себя лично. Рад за тебя, очень рад. Это большой шаг в жизни, по себе знаю. Многое в человеке меняет. Когда я стал комсомольцем, я в вагонном депо при слесаре в подручных ходил. Чумазый, как черт, ящик инструментов тяжеленный, от земли не оторвешь. И вот вручили мне в райкоме комсомольский билет, держу я его – и не знаю от радости, что делать – плясать, кувыркаться? Пришел в депо, мне мастерюги пожилые говорят: Колюха, выпить по этому поводу надо. Ставь! Раньше с получки я с ними, бывало, стопку-другую опрокидывал, надо же было марку держать, чтоб за взрослого считали. А тут им говорю, причем – без всякого притворства, по-чистому, вот как у меня на душе, на совести: мне, говорю, денег на поллитровку не жалко, я вам и литр могу поставить, пейте, раз уж так хочется, но только я с вами, извиняйте, не сяду. Раньше садился, а теперь нет. Теперь я комсомолец, как это я буду водкой наливаться, зачем? Комсомольцы себя дурманом не травят, ни табак не смолят, ни алкоголь не хлещут. Они аж рты поразинули. Не поверили, что я всерьез. А я сказал – и будто отрезало, с тех пор, ни одной цигарки не скрутил, ни к рюмке ни одной не приложился. Даже на праздники… Вот как меня мораль-то комсомольская проняла!.. Извини за длинное отступление, – перебил он себя, – но когда я таких юнцов вижу, как ты, еще совсем зеленых, всегда те свои годы вспоминаю… Сейчас жизнь куда легче, налаженней, вы и учитесь нормально, и живете, и все у вас как у людей, а тогда, лет восемь – десять назад, – опять обратился он к своей памяти, – у меня и у сверстников все иначе было. Мы фэзэушничали, а это значит – учишься и работаешь одновременно. Хоть и сокращенные часы нам, пацанве, а попробуй потянуть два таких воза – ученье и работу в депо! Она ведь не с булками, не с пирогами, а с железом, сила большая нужна. А какая у нас сила была, у мальчишек, откуда она? В столовке одна крупяная баланда каждый день, да на второе две ложки опять же перловки вареной. Вставали – шести еще нет. Самое большое желание у меня было даже не нажраться досыта, а выспаться. И никак это не получалось. В общежитии разве спать спокойно дадут? Полночь-заполночь, а все хороводятся, один, нализавшись, песню орет, другой на гармошке играет. На дворе ночь давно, а ему, видишь, ли, приспичило на гармошке играть!.. Ну, ладно, что было – то уплыло. Я вот про что хотел с тобой поговорить. – На лице Корчагина как бы прибавилось света и дружеской ласки. – В скором времени райком курсы пионервожатых для летних лагерей открывает. Хотим и тебя зачислить. Сам понимаешь, отбор строгий, не любой-каждый на них попасть может, берем только надежных, дисциплинированных. Что не подведут. Звание вожатого не уронят. Мы тобою после приема поинтересовались и видим – по всем качествам ты годишься, получится из тебя для пионеров вожак. Курсы трехмесячные, послушаешь лекции, научат тебя всему, что должен вожатый знать и уметь: и как игры с пионерами устраивать, и какие беседы проводить, и как в поход ребят повести, чтоб всем интересно, полезно было, да чтоб целыми и невредимыми все назад вернулись. Словом, всем премудростям. А летом на два месяца в Чертухино, в детский оздоровительный лагерь. Ты в Чертухино бывал? Прекрасное место. Лагерь на крутой горе, в старинных барских домах, внизу речка, на той стороне дремучий лес. Олени дикие бродят. У лагеря свои лодки, целая флотилия. Заплывали на пять, на десять километров вверх по реке. Вылазки в лес за орехами, ягодами. Каждую неделю по вечерам пионерские костры с песнями, танцами, разной самодеятельностью… Вожатым полагается форма: рубашка защитного цвета, такие же брюки, портупейный ремень через плечо. Питание бесплатное. Да еще деньги получишь, зарплату. Получал когда-нибудь зарплату? За два месяца солидная сумма набежит. Зимнюю шапку из меха или ботинки с галошами можно купить. Я тебя даже не спрашиваю – согласен ли ты на курсы, заранее знаю – согласен, кто ж от таких удовольствий откажется!