Хромые кони - Мик Геррон

Ривер прикидывал в уме расстояние между стулом Лэма и окном. Шторка не станет серьезным препятствием. Если правильно рассчитать усилие, Лэм превратится в лепешку на тротуаре, вроде пиццы, вместо того чтобы сделать очередной вздох и продолжать:

— Но ведь у тебя же дедуля! Что ж, мои, мать твою, поздравления — со службы тебя не выперли. Но и удовольствия от нее ты получать не будешь. Ни теперь, ни в дальнейшем. — Он побарабанил двумя пальцами по столешнице. — Указание сверху, Картрайт. Сожалею, но правила устанавливаю не я.

Желтозубая улыбка, сопровождавшая эти слова, не содержала и намека на сожаление.

— Чушь собачья, — сказал Ривер.

— А вот и нет. Знаешь, что такое чушь собачья? Сто двадцать убитых и покалеченных. Тридцать миллионов фунтов материального ущерба. Два с половиной миллиарда доходов от туризма — коту под хвост. И все по твоей милости. Вот что такое чушь собачья.

— Но ведь этого не произошло, — сказал Ривер Картрайт.

— Да неужели? А запись с камеры наблюдения, на которой этот гаврик дергает за шнур? Они в Риджентс-Парке до сих пор время от времени ее просматривают, чтобы напоминать себе, чем оборачивается безалаберное отношение к делу.

— Это был просто тренинг.

— Который ты превратил в шапито. Ты единолично завалил Кингс-Кросс.

— На двадцать минут. Через двадцать минут там уже все снова заработало.

— Ты завалил Кингс-Кросс, Картрайт. В час пик. Ты превратил аттестацию в шапито.

Риверу отчетливо показалось, что Лэм находит это забавным.

— Никто не погиб, — сказал он.

— Один инсульт. Одна сломанная нога. Три…

— Инсульт так и так бы случился. Старик же.

— Шестьдесят два года.

— Вот именно.

— Мэр требовал твоей головы на блюде.

— Мэр был на седьмом небе от радости. Он теперь может рассуждать о недочетах в интеграции меньшинств и максимальном укреплении безопасности. Как всамделишный политик.

— По-твоему, это хорошо?

— Бывает хуже. Учитывая, что он придурок.

— Давай говорить предметно, — сказал Лэм. — Ты думаешь, что поступил хорошо, превратив Контору в мячик для пинг-понга между политиками? Благодаря своему… как бы это обозвать? — слуховому дальтонизму?

«Синяя рубашка, белая футболка».

«Белая рубашка, синяя футболка…»

— Я слышал то, что я слышал, — сказал Ривер.

— Мне насрать на то, что ты слышал. Ты облажался. И поэтому теперь ты не в Риджентс-Парке, а здесь. И впереди у тебя теперь не блестящая карьера, а — угадай что? — нудная офисная работа на должности, созданной исключительно ради того, чтобы тебя больше было не видно и не слышно. И даже эту должность ты получил только стараниями своего дедули. — Снова желтозубый оскал. — Знаешь, почему наш офис называют Слау-башней? — продолжал Лэм.

— Знаю.

— Потому что он с тем же успехом мог бы находиться…

— В Слау, да. И я также знаю, как нас называют.

— Нас называют слабаками, — сказал Лэм, будто не слышал Ривера. — Слау-башня — слабаки. Остроумно?

— Полагаю, зависит от того, что понимать под…

— Ты спрашивал, когда тебя пошлют на серьезное задание.

Ривер прикусил язык.

— Так вот, это будет не раньше, чем все позабудут о том, как ты завалил Кингс-Кросс.

Ривер молчал.

— Это будет не раньше, чем все позабудут, что ты пополнил ряды слабаков.

Ривер молчал.

— А до того времени — как до Луны на жопе, — уточнил Лэм, словно такое уточнение было необходимо.

Ривер повернулся на выход. Но ему нужно было знать еще одну вещь.

— Три — чего? — спросил он.

— Чего «три — чего»?

— Вы сказали, там было еще три чего-то. На Кингс-Кросс. Чего именно?

— Приступа паники, — ответил Лэм. — Три приступа паники.

Ривер кивнул.

— Не считая твоего, — добавил Лэм.

И это был самый серьезный разговор, состоявшийся между Ривером и Джексоном Лэмом.

Вплоть до сегодняшнего.

* * *

Джед Моди в конце концов тоже заявится. Как обычно, на пару часов позже остальных. Замечаний ему никто не делал, потому что всем было абсолютно все равно; к тому же никому не хотелось сойтись с ним поближе с плохой стороны, а с какой стороны к нему ни подойди, она практически неизменно оказывалась именно той самой. Больше всего Моди любил те дни, когда кому-то приходило в голову засидеться на автобусной остановке через дорогу или на парапете одной из клумб жилого комплекса «Барбикан» напротив. Если такое случалось, Моди шел разбираться, хотя никакого повода для серьезного беспокойства никогда не было: либо детвора из районной школы, либо бездомный, присевший отдохнуть. Но кто бы это ни был, Моди выбирался наружу и, жуя жвачку, усаживался рядом. Он не заводил разговор, он просто сидел рядом и жевал. Этого оказывалось достаточно. И в течение минут пяти по возвращении Моди выглядел чуть менее угрюмым; не настолько, чтобы с ним захотелось вдруг пообщаться, но, по крайней мере, расходясь с ним на лестнице, можно было почти не опасаться, что он поставит подножку.

Моди не скрывал, что ненавидит быть среди слабаков. Когда-то Джед Моди был одним из Псов, и косяк его был всем хорошо известен: он позволил одной чернильной душе обвести себя вокруг пальца и свалить, прихватив мегатонну казенных фунтов. Не самый блестящий момент в карьере Пса (сотрудника собственной безопасности Конторы), даже если не учитывать последовавшей чернушной развязки. Таким образом, теперь Моди постоянно являлся с опозданием, и попробовал бы кто ему что сказать. Никто и не пробовал. Потому что всем было до лампочки.

Но пока что Моди еще не пришел, а Ривер Картрайт по-прежнему находился наверху, в кабинете Джексона Лэма.

* * *

Который откинулся на стуле и сложил на груди руки. Несмотря на отсутствие какого-либо звукового сопровождения, сомнения в том, что он только что пернул, быстро рассеивались. Лэм печально покачал головой, словно возлагал вину на Ривера, и сказал:

— Ты ведь даже не знаешь, кто он такой, правда?

Голова Ривера все еще была наполовину занята Кингс-Кроссом.

— Имеете в виду Хобдена? — спросил он.

— Ты, наверное, еще в школу ходил, когда он был знаменитостью.

— Кое-что смутно помню. Он ведь был коммунистом, так?

— Его поколение — там все были коммунистами. Учи историю.

— Вы же с ним примерно одного возраста, да?

Лэм проигнорировал это замечание.

— Знаешь, в холодной войне были свои плюсы. В конце концов, подростковое недовольство окружающей действительностью лучше выражать вступлением в ряды компартии, чем ношением холодного оружия. Лучше уж ходить на бесконечные заседания в пивных. И маршировать в защиту убеждений, ради которых нормальный человек даже из постели бы не вылез.

— Пардон, пропустил. А есть цифровая копия на диске?

Вместо ответа Лэм отвел глаза и теперь глядел