Песнь жизни - Александра Лисина

Тирриниэль успел вовремя подхватить безвольно осевшее тело и, испытав кратковременный приступ дикого ужаса, с запоздалым облегчением вздохнул: ничего страшного. Просто обморок.

– Темная Бездна! – почти простонал он в пустоту, с благоговейным ужасом осознавая масштабы случившегося и торопливо осматривая измученного внука, чтобы убедиться, что тот ничуть не пострадал. – Какой дар!! Какой невероятный дар!! Едва ли наполовину резерв истратил! Немного поспать, и снова сможет творить… просто поразительная стойкость! Боги, боги, боги!! Ну, почему он – не мой сын?!!..

Глава 3

Линнувиэль пришел в себя на рассвете.

Некоторое время он просто лежал с закрытыми глазами, силясь сообразить, каким образом оказался в чистой постели, если сам ее не разбирал, и вообще – рухнул в беспамятстве где-то у противоположной стены. Как раз после того, как в окно ворвался кто-то злой и шипящий проклятия не хуже разъяренного демона Черных Земель, да еще и врезал по лбу так, что все остальные события помнятся лишь чередой каких-то смутно знакомых картин.

Он помнил высокий потолок, куда с пронзительным жужжанием взвилась потревоженная на подоконнике муха… медленно расползающуюся лужу на дощатом полу… порванную на груди рубаху, под которой чьи-то удивительно сильные пальцы ловко ощупывают рану. Затем – короткая вспышка боли и дикий жар во всем теле, от которого просто некуда убежать. Чьи-то голоса – сперва недовольные, а потом встревоженные. Бесконечное звездное небо над головой, в которой кто-то услужливо включил круглый светильник с неровными темными пятнами. Холод… сильный холод, не дающий двинуться с места. Последние слова Песни Прощания, эхом отдающиеся в вышине ночного неба. И другие слова – мерные, тягучие, как смола, которые опутывают готовую отлететь душу и упорно тянут обратно, на землю, в темноту постоялого двора, на котором кто-то безвольно распластал его безжизненное тело… а вокруг него творилось что-то странное. Какие-то непонятные тени, чутким стражами хранящие покой этого смутно знакомого места. Рядом – жутковато изломанные силуэты обоих гаррканцев, в темноте неприятно напоминающие двух припавших на передние лапы гигантских котов. Вокруг них – едва заметные ручейки утекающей в бесконечность силы, которая быстро втягивается в их мускулистые тела. А над всем этим – чей-то тихий голос, полный мольбы и властного зова. И запах… удивительно сильный, приятный, манящий, сводящий с ума, терпкий запах эльфийского меда, ради которого он почему-то решил вернуться.

Линнувиэль вдруг вспомнил все до последнего мига и, широко распахнув глаза, подхватился с широкого ложа. В голове тут же помутилось, в ушах опасно зазвенело, зашумело и загудело, будто кто-то ударил в громадный басовитый колокол. А в левом плече вспыхнула дикая боль, заставившая его сдавленно охнуть и измученно повалиться обратно.

– Тихо, спокойнее. Тебе рано вставать, – с укором произнес чей-то мелодичный голос, и на взмокший от усилий лоб эльфа легла прохладная ладошка.

Хранитель жадно вдохнул запах тонкого запястья, оказавшегося у него перед лицом, и непонимающе замер: оно пахло солнцем, летним ветром и зеленой листвой. Нет, не то!!! Совсем не тот запах!! Он снова приподнялся, шаря по сторонам настороженным взором, недоуменно вдохнул снова и почти с разочарованием понял, что ошибся в своих предположениях.

– Доброе утро, – улыбнулась присевшая на краешек кровати Мирена и сверкнула в полутьме белозубой улыбкой. – Лежи, тебе действительно рано подниматься. Рана еще слишком свежа.

Эльфийка осторожно уложила сородича обратно, прикрыла до середины груди покрывалом и заботливо подоткнула, чтобы не спадало. Спокойная, облегченно улыбающаяся, поразительно красивая в своем алом платье, придающем ей какое-то неповторимое очарование.

– Где я? – хрипло спросил Линнувиэль, силясь разглядеть за ее плечом кого-то еще. Но не вышло: она слишком близко наклонилась, снова обдав его ароматом хвои и летнего ветра.

– В своей комнате, конечно. Корвин и Маликон перенесли тебя сюда, чтобы выздоравливал поскорее. Повязка свежая, не беспокойся. Рана почти закрылась, но тревожить ее пока нельзя, хотя Таррэн нас заверил, что рука будет действовать, как прежде.

– Сколько я…?

Мирена обернулась и внимательно посмотрела.

– Сегодня третий день. Ты что-нибудь помнишь из того, что случилось?

– Все, – устало прикрыл веки эльф, тщетно пытаясь избавиться от видения совсем других глаз, пронзающих его душу до самого дна. – Я помню абсолютно все.

– Почему ты никому не сказал, что ранен так сильно? – вдруг построжал ее голос. – Почему не воспользовался магией? Зачем тянул столько времени? Ты мог погибнуть!

– Мне нельзя пользоваться магией, миледи.

– Почему? – нахмурилась Мирена.

– Мы не должны привлекать чужого внимания, – равнодушно отвернулся он, уставившись на занимающийся рассвет за окном. Внезапно постороннее присутствие стало его сильно тяготить. Особенно такое шумное.

– Какое внимание?! С ума сошел?! Да кто тебя видит? Кто узнает?! Люди? Гномы? – вспылила эльфийка, видя его необъяснимое безразличие. – Думаешь, им есть дело до кого-то из нас?!!

– Нет, – устало отозвался Линнувиэль, снова прикрывая глаза. – Просто я слишком тесно связан с Владыкой Тирриниэлем и тем Зовом, который он отправил своему сыну. Если рядом со мной (а значит, и с ним) будет твориться наша магия, Зов станет слышным не только для нас, но и для… Светлых. А Владыка не хотел бы, чтобы о его плачевном состоянии прознали раньше времени. Темный трон должен быть занят снова. ДО того, как Светлые ощутят нашу слабость, поэтому мне запрещено пользоваться магией в пути. За исключением тех случаев, когда этого потребовала бы безопасность. Ваша и лорда Торриэля.

– Таррэн! Его зовут Таррэн! – прошипела Мирена, резко поднявшись с постели раненого. – Почему ты не сказал хотя бы ему?! Почему промолчал, когда была возможность все исправить?!

Хранитель неопределенно пожал плечами.

– Я маг, миледи, и хорошо знаю, когда попавший яд можно обезвредить, а когда не стоит даже пытаться. Та гиена не была обычной. А ее яд заведомо смертелен, поэтому и не стоил лишнего беспокойства.

– Нет, стоил! Таррэн спас тебе жизнь, и…!

– Это не он спас мне жизнь, – тихо отозвался эльф, остро жалея, что не может забыть случившееся и странную тоску, грызущую нутро не хуже иной гиены. Не может забыть Песнь Возвращения, а затем вернуться обратно, на двое суток назад, когда эти мерные слова звучали во тьме только для него одного. Единственного. Тем изумительным голосом, от звуков которого хотелось смеяться и плакать одновременно, жить и умирать, кричать и рваться навстречу, страстно надеясь на какое-то чудо. Стремительно мчаться на этот Зов жадно урчащим зверем, чтобы найти, наконец, его источник и потом блаженно улечься рядом, вбирая всем существом. Наслаждаться мягким запахом меда, от которого все сильнее кружилась бы голова. Мурлыкать от удовольствия, не желая большего, и неотрывно смотреть в два бездонных океана, на дне которых буйными вихрями свернулись две бесконечных спирали – небесно голубая и изумрудно зеленая, которые и вытащили его недавно к свету.