Святыни и древности Турции - Евгений Викторович Старшов

вызвать, если знать, что это такое?.. Прекрасная биография Веспасиана, написанная Гаем Светонием Транквиллом, к сожалению, слишком объемна, чтоб поместить ее сюда, но она широко доступна в книге «Жизнь двенадцати цезарей». Так, несколько штрихов: «Во все время своего правления ни о чем он так не заботился, как о том, чтобы вернуть дрогнувшему и поколебленному государству устойчивость, а потом и блеск… Он [был] доступен и снисходителен с первых дней правления и до самой смерти. Свое былое низкое состояние он никогда не скрывал и часто даже выставлял напоказ. Когда кто-то попытался возвести начало рода Флавиев к основателям Реате и к тому спутнику Геркулеса, чью гробницу показывают на Соляной дороге, он первый это высмеял… Обиды и вражды он нисколько не помнил и не мстил за них… Ни разу не оказалось, что казнен невинный, – разве что в его отсутствие, без его ведома или даже против его воли… Единственное, в чем его упрекали справедливо, – это сребролюбие. Мало того что он взыскивал недоимки, прощенные Гальбою, наложил новые тяжелые подати, увеличил и подчас даже удвоил дань с провинций – он открыто занимался такими делами, каких стыдился бы и частный человек. Он скупал вещи только затем, чтобы потом распродать их с выгодой; он без колебания продавал должности соискателям и оправдания подсудимым, невинным и виновным, без разбору; самых хищных чиновников, как полагают, он нарочно продвигал на все более высокие места, чтобы дать им нажиться, а потом засудить, – говорили, что он пользуется ими, как губками, сухим дает намокнуть, а мокрые выжимает. Одни думают, что жаден он был от природы: за это и бранил его старый пастух, который умолял Веспасиана, только что ставшего императором, отпустить его на волю безвозмездно, но получил отказ и воскликнул: “Лисица шерстью слиняла, да нрав не сменяла!” Другие, напротив, полагают, что к поборам и вымогательству он был вынужден крайней скудостью и государственной, и императорской казны: в этом он сам признался, когда в самом начале правления заявил, что ему нужно сорок миллиардов сестерциев, чтобы государство стало на ноги. И это кажется тем правдоподобнее, что и худо нажитому он давал наилучшее применение… Все же загладить позор былой своей скупости ему не удалось. Александрийцы неизменно называли его селедочником, по прозвищу одного из своих царей, грязного скряги. И даже на его похоронах Фавор, главный мим, выступая, по обычаю, в маске и изображая слова и дела покойника, во всеуслышанье спросил чиновников, во сколько обошлось погребальное шествие. И услышав, что в десять миллионов, воскликнул: “Дайте мне десять тысяч и бросайте меня хоть в Тибр!”…

Он был большой насмешник, но слишком склонный к шутовству и пошлости, даже до непристойности. Тем не менее некоторые его шутки очень остроумны; вот некоторые из них… Одна женщина клялась, что умирает от любви к нему, и добилась его внимания: он провел с ней ночь и подарил ей четыреста тысяч сестерциев; а на вопрос управителя, по какой статье занести эти деньги, сказал: “За чрезвычайную любовь к Веспасиану”. Умел он вставить к месту и греческий стих…

Но более всего подсмеивался он над своими неблаговидными доходами, чтобы хоть насмешками унять недовольство и обратить его в шутку. Один из его любимых прислужников просил управительского места для человека, которого выдавал за своего брата; Веспасиан велел ему подождать, вызвал к себе этого человека, сам взял с него деньги, выговоренные за ходатайство, и тотчас назначил на место; а когда опять вмешался служитель, сказал ему: “Ищи себе другого брата, а это теперь мой брат”. В дороге однажды он заподозрил, что погонщик остановился и стал перековывать мулов только затем, чтобы дать одному просителю время и случай подойти к императору; он спросил, много ли принесла ему ковка, и потребовал с выручки свою долю. Тит упрекал отца, что и нужники он обложил налогом; тот взял монету из первой прибыли, поднес к его носу и спросил, воняет ли она. “Нет”, – ответил Тит. “А ведь это деньги с мочи”, – сказал Веспасиан. Когда посланцы доложили ему, что решено поставить ему на общественный счет колоссальную статую немалой цены, он протянул ладонь и сказал: “Ставьте немедленно, вот постамент”. Даже страх перед грозящей смертью не остановил его шуток;…когда же он почувствовал приближение смерти, то промолвил: “Увы, кажется, я становлюсь богом…” Когда [ему стало еще хуже], он заявил, что император должен умереть стоя; и, пытаясь подняться и выпрямиться, он скончался на руках поддерживавших его».

Прогуляемся еще немного по древнему городу. От античных времен сохранились два некрополя, несколько бань, останки мощнейших городских стен эллинистического и более поздних периодов, нимфеум – большой и роскошный тройной городской фонтан, единственным аналогом которого является нимфеум императора Септимия Севера в Италии, агора – торгово-административная площадь, на которой продавали рабов, императорская библиотека. В предыдущей главе было сказано много слов восхищения по отношению к эллинистическим укреплениям Пергии, но укрепления Сиды их превосходили! Пергийцы обстреливали врагов с двух уровней стен, а защитники Сиды – с трех! 11—12-метровые стены покоились на мощнейших арках, а каждые ворота меж четырехугольных башен представляли собой мини-крепость с боевыми машинами; прорвавшийся сквозь разрушенные ворота враг попадал в каменный мешок, где безжалостно истреблялся действовавшими сверху лучниками и копейщиками! Расположенная на полуострове Сида была сплошь «одета в камень» эллинистических стен в 225–188 гг. до н. э. Жаль, что от них мало что осталось. Западная часть главных эллинистических ворот была неблагоразумно уничтожена при прокладке дороги, остались лишь следы фундамента части восточной… От других, Восточных, эллинистических ворот сохранилась прямоугольная башня. Расстояние между башнями составляло от 48,5 до 76 м; доныне более-менее уцелели 13 эллинистических башен (11 прямоугольных, 1 круглая в северо-западном углу укреплений, самом уязвимом) и 1 полукруглая, дававшая идеальные возможности для действия большой катапульты, которую можно было спокойно передвигать к любому из нескольких больших окон. Укрепления со стороны моря, по большей части, более позднего времени. Памятниками раннехристианской эпохи стали развалины епископского дворца V–VI веков – огромного, судя по его остаткам, и располагавшихся при нем крестильни (баптистерия), двух крестообразных мартириумов (мемориалов на месте казни мучеников) и базилики (весь комплекс занимает площадь 160 на 117 м, археолог Акан Атила называет комплекс епископского дворца «город в городе»), руины еще нескольких базилик и византийского госпиталя VI века. На последнем, некогда четырехэтажном (уцелело только два этажа) здании следует остановиться особо. По информации турецких ученых-археологов Мелека Йилдызтурана, Серхата Кунара и Акана Атилы, это больница Св. Косвмы, построенная императором Юстинианом для лечения прокаженных. Возможно, что и так, – для этого вновь обратимся к сочинению Прокопия «О постройках». Он неоднократно упоминает о строительстве Юстинианом храмов в память свв. Косьмы и Дамиана; во-первых – в самом Константинополе, в заливе Золотой Рог, на месте более раннего (здесь же излагается и причина особого почитания василевсом этих святых): «На краю этого залива, на высоком, почти отвесном месте, издревле стоял храм, посвященный Косьме и Дамиану. Когда император Юстиниан как-то был тяжко болен и казалось, что он умирает, к нему, покинутому врачами, так как все равно, думали они, он является трупом, явились в видении эти святые и сверх всякого ожидания и человеческого вероятия спасли его, поставили на ноги. Воздавая им мудро признательность, насколько и чем это возможно для людей, он переделал и переустроил все прежнее здание их храма, бывшее некрасивым, бедным и недостойным таких святых, сделав