Дождик в крапинку - Андрей Яхонтов

— Если после объяснения время останется, подними руку и сама вызовись, — посоветовал Антон.

— Что я, ненормальная? — уставилась на него Лырская.

Прозвенел звонок. Он дождался, пока класс опустел, и подошел к Антонине Ивановне.

— Антон, — сказала она, выводя в дневнике красными чернилами округлую веселую пятерку. — Я тут маме записочку написала. Положила за обложку. Не забудь передать.

В коридоре его караулил Михеев.

— Ну ладно же, — шипел он. — Я Антонине отомщу.

Антон поглядывал па дверь класса. Ему не хотелось, чтобы Антонина Ивановна, выйдя, увидела их вместе. Он потянул Михеева пройтись.

Ходили по коридору парами, в крайнем случае — по трое, держаться следовало ближе к стенам, оставляя центр для прохода учителям и дежурным. Эти, будто регулировщики-постовые, зорко надзирали за порядком. Чинная правильность унылого хоровода как раз и вызывала желание ее нарушить. И время от времени кто-нибудь собирал вокруг приятелей и создавал затор; прилипал к окну; давал впереди идущему щелбана в затылок и пускался наутек, завихривая размеренное движение («Псих!». «Сумасшедший!» — визжали девчонки), но увязал в сбившейся толчее, где его настигали бдительные дежурные и обиженные.

Михеев был как рал из таких заводил. Сейчас, непривычно подавленный и жалкий, он вышагивал рядом и хорохорился.

— Я ей точно что-нибудь устрою. Подкараулю с рогаткой и влеплю.

По другой стороне коридора, навстречу, в окружении свиты подруг, плыла Катенька Калинина — отличница из параллельного класса. Огромные голубые глаза, белый бант.

Антону Катенька нравилась. Она действительно была прелестна. И потом она нравилась всем. Но для себя Антон определил, что красота у нее холодная, лишь себя обожающая. Катя не то, что Ирочка, в трудную минуту не выручит. Да он и не думал, что может удостоиться интереса такой избалованной вниманием девочки. Катину благосклонность скорее заслужит красавчик Маркин. Два их класса — как два королевства. И вполне естественно и исторически закономерно, что первая девчонка, принцесса, выберет кавалера себе под стать — тоже первого по всем показателям (кроме учебы, которая, кстати, для мужчин не является главной заботой: достаточно вспомнил, удачливых дровосеков, свинопасов и прочих счастливцев, снискавших расположение большеглазых наследниц престола). А если так, с Маркиным никто не поспорит. И пусть их парочка порхает в вихре вальса…

А у Антона с Ирой другая жизнь. Они будут учиться. А потом работать. Антон видел, как он, уже взрослый, похожий на папу, приходит домой, а Ира его ждет и не садится без него ужинать. Но это там, в будущем. А пока он готов был провожать Иру до дому, гулять с ней, не дал бы ее в обиду, если бы кто-нибудь начал ее дразнить, дергать за косу.

— Вот увидишь, — сжимал кулаки Пашка. — Я этого но забуду. И брату скажу.

Антон его не разубеждал. Нужно время, чтобы Пашка остыл, а тогда он и сам выбросит из головы свои глупые намерения.

Куда больше волновало Антона сочувствие, которое проявила по отношению к Пашке Ирочка.

Следующей была арифметика. Решали задачу про орехи, которые белка прятала в дупло.

Между прочим, у меня две белки, и они орехи совсем не любят, — наклонилась к Антону Лырская. Конфеты, сахар едят. А к орехам, я сколько раз давала, не притрагиваются.

— Ты какие давала? — позабыл про задачу Антон.

— Грецкие…

— Они же к ним не привыкли.

Антонина Ивановна погрозила им пальцем.

— У кого готово? — спросила она.

Митя Орлов поднял левую руну, Правой дописывая, наверно, уже ответ.

— Иди к доске, — велела ему Антонина Ивановна.

Пока Орлов растолковывал для несправившихся решение, Антон шепнул Лырской:

— Белок нужно кормить кедровыми. Или лесными. Кедровые шишки мне папа привозил из тайги. А белку он там видел, но не поймал.

— Мне мои ужас как надоели, — призналась Лырская. — Не знаю, куда их девать.

Не сразу, боясь вспугнуть редкую удачу, он вымолвил:

— Отдай мне.

— Пожалуйста, — обрадовалась она. — Тебе кого — самку или самца?

Он опять медлил.

— Самку. — И добавил поспешно: — Если можно…

— Вот хорошо. Вечером прыгнет на кровать, а хвост противный, мокрый…

— Лырская! Былеев! — не выдержала Антонина Ивановна.

Он уткнулся в тетрадь, затаился. Последняя подробность его немного огорчила, но в конце концов, неважно, пусть хвост мокрый… Зато у белки появится бельчонок…

— Только мне у родителей нужно спросить, — опять вернула его в состояние неизвестности Лырская.

— Так еще, может, ничего не получится? — разочарованно протянул Антон.

— Ты что, — махнула рукой она. — Родители сами не знают, как от них избавиться.

На второй перемене зашуршали пакеты с бутербродами, на партах появились яблоки, груши, сливы. Некоторые обменивались: бутерброд на грушу, яблоко на три сливы.

Антон не менялся. Он старался побыстрее проглотить свой завтрак. Нехорошо, когда все едят разное. Обязательно кто-то будет завидовать, будут обиженные. Одним кусок торта положили, а другим сладкого не дали.

Лырская, чавкая, уписывала бутерброд с вонючим сыром. Неудивительно, что белки у нее неухоженные и голодные.

Третьим уроком шло рисование. Антонина Ивановна достала из сумки большое, с красным румянцем яблоко, положила на стопку тетрадей.

— Бутафорское? — спросил кто-то.

— Нет, свое принесла. Потом съем, — пошутила она.

Антон вспомнил, как дедушка предложил ему начать перерисовывать фасады домов. Странно, его дедушка уговаривал побольше рисовать, а против того, чтобы папа сделался художником, в свое время решительно возражал. Папа рассказывал: запрещая ему поступать в училище, дедушка употреблял чрезвычайно сильное выражение — «только через мой труп». Это выражение Антон представлял очень зримо: па пороге лежит тело мужчины — лицом вниз. Из спины торчит окровавленный нож. На пороге потому, что принято говорить: «переступить порог». Точно так же следовало поступить с трупом.

Вопреки запрету, папа стал художником.

«Ну, нравится?» — спрашивал он домашних, показывая какой-нибудь свой рисунок.

И больше других хвалил его дедушка. В папиных работах он находил массу достоинств. Папа недоверчиво смеялся, но было видно, похвала ему приятна.

Если бы Антону уметь так рисовать! Папа его учил. На даче брал на этюды. «Какой закат! А вот мы изобразим его».

Нахлобучив панамы, захватив краски, карандаши, шуршащие листы бумаги, они выходили из дома. Папа устанавливал подрамники…

Во время подготовки и начала работы Антон испытывал гордость от того, что рядом папа и что оба они такие дружные и заняты общим увлекательным делом,

Но уже через несколько минут он терял к нему всякий интерес.

«Будь терпелив», — убеждал его пана.

При чем терпение, если ничего не получается?

Но то — закат. А яблоко намалевать пару пустяков…

Опять он болтал с Лырской.

— А давно они у тебя?

— Уже несколько лет.

— Значит, старые?

— Да нет. Их совсем маленькими принесли.

На рисовании разрешалось и разговаривать, и вставать с места, и даже ходить по классу — чтобы лучше рассмотреть изображаемый предмет. Все этим пользовались. Голышок подошел и похвастал:

— А я уже нарисовал. Даже несколько. Только мелких. — Не утерпел, проболтался: — У меня офицерская линейка. Взял и обвел кружки…

— Откуда у тебя? — удивился Антон.

— Купил. В магазине канцтоваров.

Антон был уверен, эти линейки выдаются офицерам на службе. Иначе зачем их называть офицерскими?

— Покажи, — не поверил он.

Голышок принес прозрачный прямоугольник из тонкой, гибкой пластмассы. Края волнистые и зазубринками, будто у пилы. Сам прямоугольник весь в прорезях: кружки побольше и поменьше, квадратики, щелочки.

Антон увлекся разглядыванием и не заметил, как перед Антониной Ивановной возник Петр Федорович. Черный сатиновый халат, перепачканный мелом, левый пустой рукав заправлен в карман.

— Антонина Ивановна, дорогая, — прижимая правую руку к груди, говорил Петр Федорович. — Выручите. Пару хлопцев на полчасика. Гвозди рассортировать. Сам не управлюсь.

Антонина Ивановна нахмурилась.

— Почему вы именно в мой класс пришли?

— Был в других, — стал объяснять завхоз. — У кого русский, у кого математика.

— Что у нас, программа меньше? — не слушая его, продолжала Антонина Ивановна.

— Так рисование же, — взмолился Петр Федорович.

— Ну и что? И по рисованию есть программа.

Голос ее звучал звонко и твердо. Она как бы отчитывала Петра Федоровича.

Класс притих, наблюдая за их переговорами.

— Извините, — прихрамывая, начал пятиться к двери Петр Федорович. У порога он замешкался.

Антонина Ивановна сердито подвинула стопку тетрадей с яблоком ближе к краю стола.