Курсант: Спецотдел МВД СССР - Рафаэль Дамиров

Но случай прогремел на всю область. Втык получили все. И командир взвода, за нерадивого подчиненного, и преподаватель по огневой подготовке, и начальник курса, и даже строители, что заложили невидимую бойницу в таком режимном и важном объекте.

Оружейку срочно переделали, усилив стены, на всякий случай, еще дополнительной кирпичной кладкой, а электроразводку перенесли под потолок, как и положено.

Поэтому сейчас первокурсников к караулам не допускали. Хотя в некоторых школах поступали по-хитрому. В наряд ставили всех, и зеленых и, балбесов. Но выдавали им холостые патроны. Никакой проверяющий не докопается, если бумажки не проверить, где в выдаче числится охолощенный боеприпас. Потому как табельное даже проверяющему нельзя передавать во время несения службы.

Но это оказалась палкой о двух концах. Помню, в девяностых обернулась такая практика трагедией. Лихие времена были, и фаллометрия у бандюгов напрямую зависела от наличия хорошего ствола. Известно, что самый лучший в мире пистолет — это тот, который очередями стреляет и калашом зовется. А где добыть такой? Либо купить, либо отобрать.

Прознали как-то гады, что курсанты под колючкой на территории школы дежурят с автоматами, снаряженными холостыми патронами. Может, какая-нибудь отчисленная обиженка стуканула или еще кто.

Срезали бандиты ночью колючку и перемахнули через бетонный забор. Курсанта на перо (не выжил бедолага), а ценой за человеческую жизнь стал всего один ствол. Темные времена были. С тех пор в Красноярской школе милиции в караул заступали только с боевыми патронами. А бандитов тех мы потом в нашей области изловили. Долго прятались, что из Красноярска до нас добрались.

Однако чаще всего доставался самый ненавистный для всех наряд — дневальным по курсу. Заступало сразу трое. Сменяли на тумбочке друг друга. Стоя на затертом до блеска стальном постаменте, нужно было всякий раз гаркать приветствие при виде начальника курса или другой важной птицы, что забрела в казармы, и докладывать о том, что происшествий никаких не случилось. Но это не страшно. А вот в перерывах между тумбой, когда напарник твой оловянным солдатиком на ней стоит, сменщик драит лестничный пролет и сортир.

Я работы никакой не чурался, но врожденная брезгливость страсть как бунтовала против того, чтобы намывать туалеты. Тут приходилось договариваться и нанимать “негров” из числа своих же сменщиков. Мол, ты моешь за меня пол, а я стою твое время на тумбе и пачку сигарет даю в придачу.

Сигареты у меня теперь всегда водились, хоть и я не курил. Все потому, что в вечерних состязаниях я частенько побеждал в борьбе на руках. Чемпику и Гулливеру только проигрывал.

С того самого первого вечера, когда спорт этот вошел в наш досуг, так повелось, что ставкой на каждый кон стала пачка сигарет. И сиги у нас на курсе стали разменной монетой, валютой, и самым ходовым товаром наряду с домашним салом (деревенских на курсе много было, и посылки к ним приходили регулярно) и шоколадными конфетами.

Почему-то родители служивых чад были уверены, что это самые главные продукты, которые непременно необходимы в школе милиции. Каждому второму приходила посылка с салом, конфетами и шерстяными носками.

— Прямо хоть носочный базар открывай, — как-то присвистнул, глядя на очередные посылки, румяный и вечно чем-то довольный Кот.

Все засмеялись нестройным хором. Впрочем, шуткой это оставалось недолго. Потом наш командир отделения стал эти носки за бесценок у нас зачем-то выменивать. Мы сначала не поняли. Нафига ему столько? Но когда первокурсников стали в увольнительные выпускать, кто-то обнаружил свои носки (приметные были, со снежинкой на голяшке) на рынке в продаже у бабушек, что реализовывали свою предпринимательскую жилку, приторговывая солеными грибочками, самотканными лоскутными половиками и курсантскими носками. Предприимчивый Кот сдавал их по “оптовой” цене. Как говорится — и волки сыты, и ноги в тепле. Правда, только не у курсантов.

***

Пролетали недели, месяцы. Учеба, что называется, перла. Преподавательский состав на кафедрах собрался не такой отсталый, как я поначалу опасался. А очень даже ничего. Для новой школы привлекали профессуру со стороны, пока не разжились собственными аттестованными кадрами.

Поэтому некоторые занятия у нас проводили гражданские преподаватели из Новоульяновского пединститута, люди интеллигентные и приятные. Просто глаз отдыхал на их пиджаках, галстуках-подтяжках и прочем, чем обычно люди один от другого в социуме отличаются.

Пользуясь возможностью, я подтянул свои знания по некоторым дисциплинам, к которым в студенчестве относился спустя рукава (молодой был, девочки, дискотеки и другие увеселительные занятия не давали с головой окунуться в учебу).

А тут даже если захочешь, то не отлынишь. Если на гражданке можно забить, выключить будильник и не пойти на пары, то тут подводная лодка. Хочешь не хочешь, а каждое утро на занятиях торчать будешь. Посещаемость поэтому была почти стопроцентная. Пропускали лишь по уважительным причинам: наряд или если в госпиталь слег.

Учиться мне даже понравилось. Сам от себя не ожидал. Конечно, многие лекции казались наивными, если сравнить с суровой практикой, которой я успел хапнуть. Но теоретические предметы заходили на ура.

Тяга к знаниям у людей, я считаю, генетически заложена. Потому-то мы и смогли из мартышек в свое время переродиться. Оно ведь как было, если ты первобытный балбес и не хочешь слушать рассказы вождя о том, где лучше малину или другие бананы собирать, не хочешь учиться и познавать мир, то при первой вылазке за орехами тебя тут же слопает медведь или саблезубый крот. Поэтому интерес к новому — родственник инстинкта выживания, кровный. Чем любопытнее ребенок, тем больше шансов у него перенять опыт предков, навалять кроту и вернуться целым и с трофеями.

Самым тяжелым предметом считалось уголовное право. Ребята часто заводили глаза к потолку, едва видели такую строчку в расписании. Вел его у нас скудоусый гражданский мужичок довольно-таки зрелых лет, когда с мамой уже точно никак не живут. Доцент в подстреленных штанишках.

Поговаривали, что преподавание — это вся его жизнь, потому как другой не было. Ни жены, ни детей, только собака, кошка и мать. Которая, судя по его затравленному виду, держала сыночка в рукавицах из меха галапагосского ежа.

Но это он только с виду был сморчком. В своей дисциплине считал себя минимум Богом, а то и самим дьяволом. И считал товарищ Зверьков, что все курсанты, включая даже троечников в десятом поколении, должны знать его предмет, как отче наш. Остальные предметы, конечно же, не важны. А вот уголовное право…

— Не отвлекайтесь, Петров.

— Вы мешаете товарищам внимать, Петров.

— Этот вопрос