Избранные произведения. Том 2 - Сергей Городецкий

— Счастливого пути! — говорит отец, все встают, и отец уже не в силах помешать тревоге гореть в его глазах.

— Дай бог нам опять увидеться…

Он целует сына в губы и в округлые веки закрытых от волнения глаз.

Артавазд очнулся от внезапного броска коня. Нагнув голову, широкими кругами рыскал конь по траве, вынюхивая путь. Он раньше всадника почуял опасность, но так как все, что томило его память, — вольная жизнь, запахи осенних трав, ветер, обжигающий ноздри, — было им выпито до полного насыщенья, он не потерялся, как всадник. Среди благоуханных запахов засыхающих цветов он скоро уловил знакомый запах человеческого жилья, кизяка, жирной гари, уверенно стал на свой след, все также, наклонив голову, бодро пошел вперед и скоро вынес Артавазда на дорогу.

Темнело, темнело быстро, неизбежно, неумолимо, алый занавес зари сползал за горы, уволакивая за собой изумрудно-зеленый край сине-седого полога, запахнувшего уже все небо.

Пустив коня галопом, Артавазд скоро увидел перед собой столб пыли, нагнал его и присоединился к едущим.

«И чего я так испугался? — думал он. — Милые мои, родные, живите спокойно, я жив!»

Казаки молчали, Мосьян устал петь, в фаэтоне спали.

Томительно ползли часы, ленивым шагом усталые лошади проглатывали дорогу, ущербный месяц висел уже над черной стеной гор, когда показались скудные огни Башкалы. Как глаза шакалов мерцали они из темноты и, казалось, выли изголодавшимися зверьми. Развалин не было видно, но запах сырой гари и черная тишина в провалах между огнями не оставляли никаких сомнений в том, что город разрушен. Когда отряд подъехал к одному из уцелевших домов с лампой за окнами, на крыльцо вышел человек в сюртуке. Узнав от казаков, кто приехал, он грациозно подбежал к фаэтону и, произнося приветствия, помог генералу Ладогину выйти.

— Ляхоцкий, депутат Государственной думы, член партии трудовиков, уполномоченный по устройству беженцев Башкалинского района, — рекомендовался он сначала генералу, потом его спутникам. — Прошу пожаловать, всех размещу на койках.

Когда Артавазд и Мосьян поднялись наверх, Ляхоцкий уже угощал генерала сливочной карамелью.

— Необыкновенного вкуса и питательности. Получаем прямо из Петрограда. Поднимаем мускульную энергию, — щебетал он, поднося коробку и Артавазду с Мосьяном. — Здесь поразительное местоположение. Можно устроить курорт мирового значения, завтра сами убедитесь.

— Да и по дороге сюда, — поддерживал его генерал Ладогин, — мы видели прекраснейшие места, где можно построить небольшие коттеджи в английском стиле.

— Ну зачем же в английском? — смягчая возражение нежной огорченностью тона и расширяя зрачки своих круглых бирюзовых глаз, говорил депутат.

— А почему же не в английском? Этот стиль очень принят при дворе.

— Конечно, можно и в английском, — быстро соглашался депутат — в выборе места я могу вам помочь, я ведь, собственно говоря, начальник здешней области. Мы завтра же осмотрим окрестности.

— К сожалению, мы на заре должны выехать. Я имею срочное поручение в Ван от верховного командования.

Депутат почтительно склонил голову.

В дверях появился Тигран, тащивший ящик.

— У вас даже бисквит английский! Понимаю. Вы цельный человек, ваше превосходительство, — многозначительно произнес Ляхоцкий, наблюдая, как Тигран выволакивал на стол бутылки и жестянки. Привыкнув произносить речи с трибуны Государственной думы и слыхав уже не раз, как произносит речь тамада на кавказских пирах, он поднял чайный стакан, до краев налитый вином.

— Позвольте нам, русским людям, заброшенным в эту пустыню… — начал он.

Больше всего на свете он любил говорить. Тосты и речи возникали в его голове мгновенно и низвергались на слушателей, как весенний ливень. Вступление: русские люди в армянской пустыне. Тема: спасти армянский народ, раздать подарки. Заключение? Тут его мысль запнулась, но он надеялся найти экспромтом павлиний хвост для конца речи, хоть радужных перьев этого хвоста еще не видел.

Но генерал, не дотрагиваясь до предложенного ему стакана, прервал созревшую в голове депутата приветственную речь.

— Вы говорите, что вы начальник здешней области, как ее… Ваш… Ваш… Башка?.. — спросил он.

— Башкала. Кала — это крепость. А Баш…

— Вы давно здесь?

— С прошлого года.

— А скажите, вам приходилось встречать кого-нибудь, так сказать, из населения… Ну, армянина какого-нибудь? Или армянку? Или ребенка армянского? Дети меня особенно интересуют. Ведь я не ошибаюсь? Это — область армянская?

— Совершенно верно. Армяне здесь живут более двух тысяч лет.

— Но где они?

— Должен сознаться, что я еще не мог собрать сведений. Живого армянина я еще не видел. Мертвых мы закопали. Но живых…

— И детей?

— И детей убитых закапывали. Когда я прибыл в Башкалу, не было руин, где не лежали бы мертвые. Жара. Смрад. Ужасная работа — закапывать.

— Я везу подарки живым армянским детям. Моя жена — председательница Петербургского благотворительного комитета помощи армянским сиротам. Как вы думаете, где я могу встретить детей?

— В Ване, если туда доедете.

— А что?

— Этапы по дороге в Ван эвакуированы.

— Эвакуированы?

Генерал встал и молча зашагал в узком промежутке между столом и стеной.

Пир явно расстраивался.

Схватив бутылку коньяку, Тигран улизнул за дверь, успев подмигнуть Мосьяну, поспешившему за ним.

Артавазд опустил на стол поднятый уже стакан.

— Эвакуированы? — переспросил генерал. — Когда?

Артавазд почувствовал, что он лишний и вышел на крыльцо. Черная пустота охватила его, подтверждая слова депутата. Ночь разнуздалась в пространстве, как будто никогда не видела живого человека.

— Когда? — спросил генерал.

— Недели две тому назад.

— Верховное командование в Тифлисе этого не знает.

— Вполне вероятно. Связи не имею второй месяц.

— Не понимаю! Не понимаю! — повторил генерал, нервно шагая между столом и стеной.

— Все понятно, ваше превосходительство, — вкрадчиво сказал Ляхоцкий. — Мы здесь не воюем, фронт не здесь…

— А где?

— В Месопотамии, где надо выручать наших союзников. Здесь один казак стоит против тысячи. Я очень рад, что вы приехали. Ваш отряд и мой отряд… Сколько? Два десятка? Жутковато одному. Я ведь штатский. Но не уйду. Вы едете в темноту. В неизвестность. Давайте выпьем?

Они подняли стаканы, молча чокнулись, залпом выпили.

Подготовленная речь умерла в голове депутата.

«Кому же и где раздавать подарки?» — думал генерал.

Прошагав еще два раза, он вышел на крыльцо и резко скомандовал:

— Спать! На рассвете выезжаем.

Артавазд вздрогнул. Он стоял на крыльце, в двух шагах от обрыва в пропасть, где смутно клокотала река. Где-то вдали, по ту сторону пропасти, истерически плакали шакалы. Будто прислушиваясь к их плачу, звезды приникали к извилистой черной стене гор и одна за другой медленно исчезали за ней. Артавазд слушал этот плач и ропот реки, и ему казалось, что это тени убитых просятся откуда-то из смерти в жизнь, на свою землю.

Мосьян и Тигран, выпивавшие без закуски, сидя над самым краем обрыва, быстро встали и пошли в дом. Артавазд, шатаясь от дум, пошел за ними.

Все улеглись по койкам. Проспав часов шесть, на заре тронулись в путь.

— Вы говорили, что там, впереди, небезопасно? — уже сидя в фаэтоне, спросил генерал Ляхоцкого.

— В пределах моего района — спокойно. У вас весь день уйдет на подъем к Чуха-Гедукскому перевалу. Грандиозные картины! За перевалом, ближе к Вану вы попадете во владения курдского князька Бегри-бека. Его царство называется Хошаб. Он любопытный тип. Местный Вильгельм Телль: выстрелом сбивает яблоко с головы сына, но и сын может выбить у него изо рта папиросу.

— А курды наши союзники или враги?

— В моем районе, когда я здесь, — друзья. Уйдем — не знаю.

По берегу желтой и пустынной речки потянулся отряд в гору. Долина подымалась незаметно, но волны реки все убыстрялись и берега суживались. Шаг лошадей становился медленней, дорога стала крутить. Башкала осталась далеко внизу, и стало видно, на каком уступе она повисла над пропастями, защищенными со всех сторон стенами скал. Чем выше, тем пейзаж был унылей. Казалось, будто едешь с косогора на косогор, и часто часами ничего не было перед глазами, кроме подымающейся плоскости, скучно подпирающей пустое небо. И вдруг с вершины одного из косогоров открылся пейзаж, как будто обнаружился процесс сотворения мира. Природу здесь можно было подглядеть за работой. Шире и дальше, чем мог охватить невооруженный глаз, расстилалась котловина. Со всех сторон в нее спускались горы — террасами, ярусами, площадками, срывами, как будто здесь производились грандиозные земляные работы для постройки промышленного гиганта. Только машин и рабочих не было видно, потому что рабочими были вода, ветер и солнце. Река, извиваясь, неслась синими полукольцами в центре долины. Рядом с ней, несколько выше, как белая спутанная нитка струилась дорога. А вокруг век за веком, миг за мигом осыпалась почва, выветривались известняки, обнажались граниты, в них появлялись трещины, вода размывала их, разламывалась порода, расщемляясь на щебень, песок и пыль, опять появлялась почва, ветер приносил семена, и опять зеленела трава.