Уникальный роман - Милорад Павич

– Итак, вы здесь, – пробормотал Александр Сергеевич и повернулся к полке с книгами. – Сейчас узнаем вашу судьбу. Нам нужно какое-нибудь историческое событие, куда можно было бы вас поместить.

Он снял с полки «Историю государства Российского» Карамзина и первый том изданной в 1722 году в Венеции истории России и Петра Первого. Положил книги на стол и ногтем открыл наобум сначала венецианский том. Оказалось, что он открылся на 1599 году. Царствование Бориса Годунова.

– Посмотрим, что здесь написано, – сказал он и начал читать: – «Борис Годунов убил царевича Димитрия и стал царем, но настоящую угрозу для Годунова представлял некий Лже-Димитрий, самозванец Гришка Отрепьев. Напуганный военными успехами Лже-Димитрия, царь впал в такое отчаянье, что отравился, а самозванца в Москве венчали на царствование и женили на полячке, ясновельможной пани Марине Мнишек-Сандомирской…»

Тут Пушкин закрыл книгу и заключил, обращаясь к куклам:

– Хватит с вас истории. Придется вам и самим кое-что узнать о себе. Итак, обратимся к жизни. К вашей жизни. Венецианский историк говорит, что рассказ о Годунове – это одновременно и комедия и трагедия. Почему бы и нет? Тут есть и лицо и изнанка, так же как и у вас, кукол. То же самое и в жизни. Одна и та же история на улице развивается как комедия, а в книге как трагедия… Попробуем. Но сначала мне придется с вами тремя как следует повозиться, чтобы вы больше от меня не смогли сбежать… – сказал он.

И Александр Сергеевич взялся за работу, исписывая бумагу рядами цифр и до ранней зари зажигая все новые и новые свечи от старых. Уже светало, когда он осторожно достал из шкатулки старинные монеты Рагузинского и принялся разглядывать их, откладывая некоторые в сторону и сравнивая, соответствуют ли они тем подсчетам, которыми он занимался всю ночь. Потом взял кукол и сказал:

– Сейчас я открою вам, кто вы такие на самом деле и как вас зовут!

Сначала он положил перед собой суконного парня с саблей.

– Посмотрим, – обратился он к нему, – кем бы мог быть ты? Гришкой? Имя тебе вполне подходит. Итак, самозванец. Лже-Димитрий. Что, боишься? Конечно, боишься. Вот, тебе полагаются три монеты. Так говорят расчеты, и давай без обид. Какие три монеты? И это я высчитал. Один венецианский грош, один византийский серебреник и половину дубровницкого динара. Не больно-то ты дорог. Посмотрим… Теперь, братец, придется тебе расстегнуться… Ты будешь лжецарем, самозванцем. Венецианская история России говорит, что ты расстрига, другими словами, бывший монах, монах-отступник. Еще сказано, что ты выучишь латынь и будешь писать письма в Рим, Папе. А когда войдешь в Кремль, поднимется сильный ветер. Ты будешь вести войны, и в этом тебя поддержит один из моих предков, один из Пушкиных. Так что мы с тобой старые знакомые. Тому уже два столетия. Кроме того, в венецианской истории говорится, что ты, лжецаревич Димитрий, будешь править Россией до тех пор, пока народ не вытащит тебя из царских палат и не убьет на площади. И в этот момент снова начнет дуть ветер…

И Александр Сергеевич перочинным ножичком распорол на кукле мундир и зашил ей в грудь три монеты. Занимаясь этим, он напевал:

Там мужики-то всё богаты,Гребут лопатой серебро;Кому поем, тому добро…

– С тобой, Гришка, все прошло гладко, – добавил Александр Сергеевич и взялся за куклу с седой бородой, в монашеской рясе.

– Ты, значит, монах. Таких во времена Бориса Годунова и Гришки-самозванца вокруг царей и двора была тьма-тьмущая. Некоторые из чудовского монастыря, откуда сбежал к полякам Гришка Отрепьев, чтобы с ними пойти походом на Москву. А некоторые видели убийство царевича Димитрия в Угличе, совершенное по приказу Годунова. Ты будешь одним из таких монахов. Звать тебя будут Пимен. А коли так, то садись, брат, и пиши, что я говорю:

…Еще одно последнее сказанье,И летопись окончена моя…

Вот так. Теперь немного отдохни. А я посмотрю, что говорят расчеты насчет тебя. Просто не могу поверить! Как ни крути, выходит, что тебе положено всего две монеты. Может, ты какую утаил? Вот, цифры говорят, что это одна турецкая акча и один немецкий серебряный талер. Ну, ничего не попишешь.

И Александр Сергеевич зашил под монашескую рясу полотняного монаха Пимена акчу и талер из кошелька графа Рагузинского.

– Теперь твоя очередь, красавица. Про тебя мне известно, что номер твой – женский, а он всегда четный, так что тебе достанется четыре монеты: один полусеребряный талер, один золотой грош, один дубровницкий динар и одна акча.

Он взял куклу в красной юбке на кринолине, поцеловал ее и расстегнул на ней одежду. Затем зашил в подкладку четыре монеты.

– Звать тебя будут Марина Мнишек-Сандомирская. Ты девочка красивая. Но и дорогая, – добавил он. – Ты будешь ясновельможной пани из Польши и русской лжецарицей, женой самозванца Гришки. Когда ты будешь въезжать в Москву на венчание, налетит вихорь. Когда чернь схватит и потащит убивать твоего мужа-самозванца, ты заберешься под юбку к своей кормилице, такую же, как на тебе, и там спрячешься. Так говорит о тебе венецианская книга…

После этих слов Александр Сергеевич обратился ко всем куклам вместе:

– Для того чтобы я мог призвать вас в любой момент, когда вы мне понадобитесь, мне нужно представлять себе, как вы выглядели в жизни, что вы делали и говорили. А чтобы мне этого добиться вернее всего, придется написать драму для театра, в которой вы заговорите и снова окажетесь в вашей прежней жизни. Итак, если я сочиню драму о Борисе Годунове, лжецаре Гришке Отрепьеве и о его жене Марине Сандомирской да еще добавлю что-нибудь об отце Пимене, вы снова оживете. И когда я вас призову, сможете явиться и ответить на вопрос, который меня мучит и который я хочу вам задать… А на сегодня хватит!

На стене висело позолоченное флорентийское зеркало в деревянной резной раме, от которой осталась только позолота, потому что дерево съел жучок. На диване спала борзая, в комнате горела свеча, которая отражалась в зеркале. Александр Сергеевич дунул в зеркало, и свеча погасла.

Лежа в темноте, перед тем как заснуть, он пробормотал:

– Тело учится и понимает быстрее, чем душа, потому что у души есть время, а у тела его нет.

Как только оперный певец Дистели заснул, он увидел в продолжении своего сна о Пушкине, что тот сидит и что-то пишет, а потом и услышал, что именно этот русский писал.

«Я не читал Кальдерона и де Вегу, но как великолепен Шекспир!» – писал Александр Сергеевич своему другу Николаю Раевскому в тот час, когда ему исполнялось двадцать пять лет от роду. Но на столе перед Пушкиным рядом с только что законченной драмой «Борис Годунов» лежал не Шекспир. В тот момент на столе перед ним лежали три кухонных куклы, которых в драме он воплотил в самозванца Гришку Отрепьева, красавицу Марину и монаха Пимена.

Отодвинув в сторону рукопись, Александр Сергеевич с улыбкой обратился к куклам:

– Все вы здесь, внутри, дорогие мои, все вы попали в трагедию. Потому что в этой книге – трагедия. Но вот там, снаружи, в жизни, вам придется потяжелее. Там властвует комедия… А в комедии больно. И еще как больно! Вам сейчас пора собираться в дорогу, в жизнь. И в жизни, мои хорошие, тоже бывает больно. Жизнь – штука вонючая и болезненная. Вы это сразу почувствуете на собственной шкуре. Но вы должны знать, каким образом я позову вас, когда вы мне понадобитесь. С помощью игл!

Тут Александр Сергеевич взял куклу Марину в красной юбке с кринолином и воткнул ей в грудь одну из африканских игл с головкой из верблюжьей кости. Послышалось, как кончик иглы царапнул зашитые в куклу монеты из Византии и Венеции. Потом сделал то же самое с куклой монаха Пимена и, наконец, с перепоясанной саблей куклой по имени Гришка.

– Больно? Конечно, больно. Но ничего не поделаешь. Это жизнь. Не бойтесь, теперь вы уже сможете ходить. Я вам больше не потребуюсь, разве что в случае, если позову вас. И книга нам больше не нужна. Потому что в книге вы мне больше не нужны, вы нужны мне в реальности. Когда я захочу вас увидеть, встретимся в Петербурге. Я вызову вас из ваших жизней, из XVI и XVII веков в мой XIX век обычным уколом иглой. И тогда, когда я вас призову, вы будете уже не куклами, а живыми созданиями, взятыми взаймы моим столетием у вашего. И не пытайтесь от меня удрать, потому что куклы остаются здесь, у меня, с иглами. И за любое ваше непослушание или неосмотрительность я буду вонзать иглу все глубже. А вы уже сейчас почувствовали и узнали, как это больно. У меня все, а теперь прочь от меня, адское племя!

Сон Дистели продолжается зимним днем, когда тишина глубже слов, а действие его происходит в Петербурге. Дистели никогда не был в этом городе, но он откуда-то знает, что это северная русская столица и что в этом сне Пушкин садится в сани, держа в руках тряпичную куклу, из груди которой торчит африканская игла с головкой из верблюжьей кости. Сани остановились перед Петропавловской крепостью.