Закон вселенской подлости - Елена Логунова

– Эхи… Нахи…

Вовка что-то помямлил, а потом вполне отчетливо послал жену на три буквы.

– Продал кому-то, паскуда, – поняла Кате-рина.

Ждать, пока подлюга Вовка проспится и расскажет все толком, она не могла. За это время кактус могли и в другой город увезти! А что? Запросто! Эхинацею Катерина выкормила-выпоила знатную, такую на любую выставку представить не стыдно.

Открыв секретер, Катерина отыскала ручку и старую тетрадку в линейку, села и вывела на первом листе:

Пропал редкий кактус – Эхинацея Грузона…

В «Мир садовода» она, разумеется, не поехала. Вместо этого Катерина полдня раскатывала по городу на трамваях-троллейбусах, расклеивая в местах наибольшего скопления граждан свои объявления.

От помощи дилетантов наша профессиональная художница отказалась и росписью по кактусу занялась единолично. Мы с Эдиком, чтобы не мешать рукодельнице, ушли на кухню и озадачились приготовлением ужина.

В холодильнике было пустовато, не помешало бы сходить в магазин и пополнить запасы провианта, но оставлять Юлю одну мне было страшновато. Оставлять ее вдвоем с Эдиком – тоже. Парень-то он вроде неплохой, но пока не прошел проверку у следователя, нет гарантий, что не маньяк.

Маньяки – они же как раз такие милые и симпатичные.

До тех пор, пока не начинают кроваво маньячить.

А новый наш знакомый тем временем не ленился зарабатывать очки. Он безропотно почистил картошку и добросовестно перемолол жесткую волокнистую говядину ручной мясорубкой – подвиг, который мне никогда не удавался по причине нехватки грубой физической силы.

Румяная картошечка уже почти дошла до готовности, и котлетки на сковородке веселым шкворчанием символизировали о приближении к полной кондиции, когда Юля громко позвала нас из комнаты:

– Идите принимать работу!

Я уменьшила огонь под сковородками, и мы с Эдиком пошли полюбоваться Юлиным творчеством.

– Ух ты! Как будто так и было! – оценил реалистичность произведения неискушенный зритель Эд.

Я обошла вокруг журнального столика, на котором стояла Чучундра Вторая, придирчиво осматривая кактус со всех сторон.

В самом деле, иголки убедительно пожелтели.

– А это что? – Я ткнула пальцем в узел колючек, раскрашенный в несколько тонов а-ля чайная роза.

Укололась, ойкнула и сунула палец в рот.

– Осторожнее! Это я не удержалась и покреативила немного, – призналась Юля. – Скучно все колючки одинаково желтым красить, было бы прикольно разрисовать их в фантазийном стиле.

– Гавросич не оценит, – возразила я. – Перекрась эту чайную розу в ровный желтый, пожалуйста.

– Ладно, – Юля вздохнула, прицелилась, мазнула по колючке кисточкой и промокнула избыток краски губкой.

– Ювелирная работа, – похвалил филигранную точность Эдик.

– Результат болезненных проб и ошибок, – пожаловалась Юля. – Я все руки себе исколола, пока приноровилась.

– Ох, нелегкая это работа, – согласилась я с ней строчкой из стихотворения Чуковского.

– Ох, работа нелегка – акварелью красить ка… Кактусы Грузона в розовых вазонах! – тут же срифмовала Юля.

У нее папа поэт, так что талант наследственный.

– Класс! – восхитился экспромтом Эдик. – Только не вазон, а горшок, и не розовый, а коричневый…

– Блин! – воскликнула я без намека на восторг, зато почти с ужасом. – А вазон-то, вазон!

– А что не так с вазоном? – Юля прищурилась.

– Он же совсем другой формы! – огорчилась я. – Я только сейчас сообразила: у той Чучундры горшок был круглый, а у этой цилиндрический! Думаешь, Гавросич этого не заметит? Блин, блин и блин! Надо срочно пересаживать Чучундру Вторую в правильный горшок…

– Не успеем, – сказала Юля, прислушиваясь к шагам на лестнице. – Гавросич идет. Все. Все пропало…

– Без паники!

Эд огляделся, прыгнул к застекленному шкафу с парадной посудой и снял с полки супницу, произведенную местным фарфоро-фаянсовым заводом и талантливо расписанную лично непризнанной пока художницей Ю. Ю. Тихоновой.

– Вот! Давайте свой вазон сюда!

Мужественно пренебрегая угрозой дополнительно пораниться о колючки, мы с Юлей в четыре руки подхватили горшок с кактусом и поместили его в супницу.

– Замечательно входит! – прокомментировал результат Эд.

Я покачала горшок – он сел крепко.

– И замечательно, что не выходит! Гавросич его не вытащит и не заметит подлога.

– У-ф-ф-фу-у-у! – облегченно выдохнула Юля и стерла пот со лба той же губкой, которой красила кактус.

– Кто дома-а-а? – донесся из прихожей голос Гавросича.

– Слава богу, все уже дома, даже новая Чучундра, – пробормотала я и крикнула в ответ: – Мы дома-а-а!

– Чучундру на подоконник, живо! – скомандовала Юля.

Эдик, приседая от тяжести, зато вполне удобно держа ношу за ручки супницы, препроводил Чучундру в места постоянной дислокации.

В дверь постучали.

– Войдите, – сказала я, падая в кресло и уже на лету чинно складывая на коленях исколотые руки.

Юля же сноровисто прилепила на журнальный столик лист акварельной бумаги, оправдывая присутствие в интерьере прочих художественных инструментов.

– Добрый вечер, девочки, – поздоровался Гавросич. – Увидел Эда и добавил, приятно удивленный: – И мальчики?

– Гавриил Иосифович, познакомьтесь, это Эдуард, он ммм… – дальше Юля не успела придумать.

– М-м-меценат! – заявил потрясающе сообразительный Эдик, от слога к слогу добавляя в голос уверенности. – Поддерживаю юные дарования творческими заказами.

– Я его портрет писать буду! – подхватила Юля и в подтверждение сказанного широким жестом намалевала на белом листе желтый круг – видимо, контур лица позирующего Эда.

Судя по контуру и его насыщенному желтому цвету, я бы предположила, что портрет будет написан в абстрактном стиле, причем к запечатлению назначен кто-то из соплеменников Великого Мао. Однако Гавросич в тонкости анализа живописного произведения вдаваться не стал, только заметил по-отечески заботливо:

– Не перетрудись, деточка, что-то ты выглядишь не очень, пора бы и отдохнуть, чай, день-то субботний! – и скрылся в кухне.

– Почему это я не очень выгляжу? – заволновалась художница-портретистка.

– Потому что желтую акварель по всей морде размазала и смотришься жертвой острого гепатита! – объяснила я, не церемонясь. – Пойди умойся.

Юля послушно положила кисть и губку.

– И руки вымой! – крикнула я ей вслед. – Сейчас ужинать будем!

– Надеюсь, меценат тоже приглашен? – заволновался Эдик.

– Меценат, которому мы обязаны фаршем, может рассчитывать на котлету, – кивнула я.

Мне уже было весело.

Вот только царапины на руках жгло огнем.

Все-таки что-то было в Юлиной идее повыдергивать кактусовые иголки пинцетом. Честное слово, от такой эпиляции Чучундра только похорошела бы.

Котлеты удались, ужин прошел в теплой дружественой обстановке, только скрыть от Гавросича пораненые руки нам с Юлей не удалось.

– Где поцарапались-то? – спросил Гавросич. – Неужто о мой кактус?

– Нет, что вы! – в голос вскричали мы с Юлей. – Кактус тут совершенно ни при чем!

– Это они кошечку с дерева снимали, – удачно соврал Эд и подмигнул Гавросичу. – Девчонки, что с них возьмешь! Жалостливые…

– Надо бы обработать царапины, пока не воспалились, – посоветовал дед. – Да и уколы от бешенства сделать не помешало бы, чай, кошка-то чужая, незнакомая?

– Сейчас чай допьем, и я девочек к доктору свожу, – важно пообещал Эдик.

– Меценат-благотворитель, – пробормотала Юля ехидно.

Однако видно было, что забота ей приятна.

– Ну-ну, – одобрительно буркнул Гавросич.

Он, к сожалению, разделяет Юлину дурацкую теорию о том, что историческая миссия каждой девушки – поскорее выйти замуж. При этом, по его мнению, вовсе не обязательно, чтобы все мужчины женились.

Вот как одно сочетается с другим, я не понимаю?

Целый день на свежем воздухе, с людьми, но на бутербродах с чаем из термоса – это не самый правильный режим для старой женщины. Тем не менее баба Вера чувствовала себя прекрасно.

В сгущающихся сумерках она ушла домой, в свою маленькую однокомнатную квартирку и, пока на плите разогревался куриный супчик, вкратце записала события дня в специальную тет-радь.

Очень старая дева, когда-то спортсменка, красавица и комсомолка, так и не изжила подхваченную в юности классово чуждую привычку вести дневник.

После ужина Эд, как обещал, потащил нас с Юлей в поликлинику.

Напрасно мы уверяли его, что в седьмом часу вечера в этом богоугодном заведении на посту будет разве что сторож. Эдик почему-то был убежден, что должность «дежурный врач» подразумевает круглосуточную работу. И, конечно же, ошибся.