Книги Крови (Книга 6) - Клайв Баркер

- Мы уплатили за эту землю, - пальцы Черрика нервно скользили по сколотому краю стакана. - Это все теперь наше.

- Уплатили? - Тетельман презрительно усмехнулся. Обезьянка застрекотала у него в ногах, как будто слова Черрика позабавили ее не меньше, чем хозяина. - Нет, вы уплатили за кота в мешке, и теперь вам придется с ним повозиться. Вы уплатили за право вышвырнуть отсюда индейцев, насколько вам это удастся. Вот куда пошли ваши доллары, мистер Локки. Правительство страны ждет не дождется, пока вы - или такие как вы - не избавите его от всех этих племен на субконтиненте. Нет нужды изображать из себя оскорбленную невинность. Я здесь уже слишком долго...

Черрик плюнул на голый пол. Слова Тетельмана раздражали его:

- А зачем же ты сюда приехал, если ты такой хренов умник?

- По той же причине, что и вы, - ответил Тетельман миролюбиво, вглядываясь куда-то вдаль, на смутные очертания деревьев, что росли на краю участка земли за складом. Их раскачивали ночные птицы или ветер.

- И что же это за причина? - Черрик с трудом сдерживал враждебность.

- Жадность, - мягко ответил Тетельман, продолжая рассматривать деревья. Что-то быстро прошуршало по низкой деревянной крыше. Обезьянка в ногах Тетельмана прислушалась, наклонив головку. - Я, как и вы, думал, что меня здесь ждет удача. Я дал себе два года. От силы три. Это были лучшие годы за прошедшие двадцать лет. - Он нахмурился; его память вызывала картины прошлого, и все они отдавали горечью. - Джунгли пережуют вас и выплюнут, рано или поздно.

- Не меня, - сказал Локки.

Тетельман посмотрел на него влажными глазами.

- Сожалею, - сказал он очень вежливо. - Дух разрушения носится в воздухе, мистер Локки. Я чую его запах.

Он снова отвернулся к окну. Что бы там ни было на крыше, теперь к нему еще что-то присоединилось.

- Но ведь они не придут сюда? - сказал Черрик. - Они не будут нас преследовать?

В вопросе, прозвучавшем почти шепотом, слышались мольба об отрицательном ответе. Как Черрик ни старался, он не мог отогнать видения предыдущего дня. Ему являлся не труп мальчика - его он еще мог попытаться забить. Но как забыть старика, с его искаженным в солнечном свете лицом и ладонями, поднятыми, как будто он предъявлял какое-то клеймо.

- Не беспокойся, - ответил Тетельман с ноткой снисходительности. Иногда некоторые из них наведываются сюда - продать попугая или пару горшков - но я никогда не видел, чтобы они приходили в сколько-нибудь значительном числе. Они этого не любят. Ведь для них здесь цивилизация, а она их пугает. Кроме том, они не стали бы обижать моих гостей. Я нужен им.

- Нужен? - спросил Локки. - Кому нужен этот хлам вместо человека?

- Они употребляют наши лекарства. Дэнси их снабжает. И одеяла, время от времени. Я же говорил, они не так глупы.

Рядом послышалось завывание Стампфа. За ними последовали утешения Дэнси, пытающегося унять панику, ему это плохо удавалось.

- Ваш друг совсем плох, - сказал Тетельман.

- Он мне не друг, - ответил Локки.

- Она гниет, - пробормотал Тетельман, больше для себя.

- Кто?

- Душа. - Слово было чудовищно неуместным на мокрых от виски губах Тетельмана. - Она - как фрукт, видите ли. Гниет.

Каким-то образом крики Стампфа воплотились в образы. Это не было страдание здорового существа: сама гниль вопила.

Скорее, чтобы отвлечь внимание от производимого немцем шума, чем из интереса, Черрик спросил:

- Что они дают тебе в обмен на лекарства и одеяла? Женщин?

Этот поворот мысли явно позабавил Тетельмана: он рассмеялся, сверкнув золотыми коронками.

- У меня нет надобности в женщинах, - сказал он. - Я слишком много лет страдал сифилисом.

Он щелкнул пальцами, и обезьянка вновь вскарабкалась ему на колени.

- Ведь душа - не единственное, что гниет.

- Ну, хорошо. Так что же ты получаешь от них взамен? - спросил Локки.

- Поделки, - сказал Тетельман. - Чашки, кувшины, циновки. Их у меня скупают американцы, и продают потом в Манхэттене. Сейчас все хотят приобрести что-нибудь от вымирающего племени.

- Вымирающего? - переспросил Локки. Слово звучало для него соблазнительно, как слово жизнь.

- Да, конечно, - сказал Тетельман. - Они все равно исчезнут. Если вы их не уничтожите, они это сделают сами.

- Самоубийство? - спросил Локки.

- В своем роде. Они просто падают духом. Я видел это полдюжины раз. Племя теряет свою землю, и с ней утрачивает вкус к жизни. Они перестают заботиться о самих себе. Женщины становятся бесплодны, юноши принимаются пить, старики просто морят себя голодом. Через год-другой племени как не бывало.

Локки опрокинул стакан, приветствуя про себя фатальную мудрость этих людей. Они знали, когда умирать. Мысль об их стремлении к смерти освободила его от последних угрызений совести. Чем теперь считать ружье в своей руке, как не инструментом эволюции?

На четвертый день их пребывания на фактории лихорадка Стампфа пошла на убыль, к немалому удивлению Дэнси.

- Худшее позади, - объявил он. - Дайте ему еще пару дней отдохнуть - и можете снова заниматься своими делами.

- Что вы собираетесь делать? - поинтересовался Тетельман.

Локки, стоя на веранде, смотрел на дождь. Водяные струи лились из облаков, которые нависали так низко, что касались верхушек деревьев. Потом ливень прекратился так же внезапно, и джунгли вновь задымились, расправили ветви и буйно пошли в рост.

- Не знаю, что мы будем делать, - сказал Локки. - Наверное, возьмем подмогу и вернемся обратно.

- Ну что ж, тоже дело, - ответил Тетельман.

Черрик, сидя возле двери, откуда шла хоть какая-нибудь прохлада, взял стакан, который он редко выпускал из рук за последние дни, и снова его наполнил.

- Никаких ружей, - сказал он. Он не притрагивался к ружью с тех пор, как они прибыли на факторию; он вообще ни к чему не притрагивался, за исключением бутылки и кровати. Ему казалось, что с него постоянно сползает кожа.

- Ружья не нужны, - проворковал Тетельман. Его слова повисли в воздухе как невыполненное обещание.

- Избавиться от них без ружей? - удивился Локки. - Если ты предлагаешь ждать, пока они вымрут сами по себе, то я не такой терпеливый.

- Нет, - сказал Тетельман. - Все можно сделать быстрее.

- Но как?

Тетельман томно посмотрел на него.

- Они - источник моего существования, - сказал он, - или, во всяком случае, его часть. Помочь вам - и я окажусь банкротом.

Он не только выглядит, как старая шлюха, подумал Локки, он и думает так же.

- Так чего же ты хочешь взамен за свое хитроумие?

- Часть того, что вы найдете на этой земле, - ответил Тетельман.

Локки покивал головой.

- Что нам терять, Черрик? Возьмем его в долю?

Черрик пожал плечами.

- Хорошо, - сказал Локки. - Говори.

- Им нужны медикаменты, - начал Тетельман, - потому что они очень восприимчивы к нашим болезням. Подходящая болезнь может выкосить их практически за одну ночь.

Не глядя на Тетельмана, Локки обдумывал услышанное.

- Одним махом, - продолжал Тетельман. - Они практически беззащитны перед некоторыми бактериями. Их организм не имеет против них защиты. Триппер. Оспа. Даже корь.

- Но как? - спросил Локки.

Снова воцарилась тишина. У нижних ступенек веранды, где кончалась цивилизация, джунгли распирало в предвкушении солнца. В разжиженном мареве растения цвели и гнили, и вновь цвели.

- Я спросил, как, - сказал Локки.

- Одеяла, - ответил Тетельман. - Одеяла умерших людей.

Уже после выздоровления Стампфа, в ночь, незадолго до рассвета, Черрик внезапно проснулся, очнувшись от дурных сновидений. Снаружи была непроглядная тьма: ни луна, ни звезды не могли победить черноту ночи. Но его внутренние часы, которые жизнь наемника отрегулировала до удивительной точности, подсказывали ему, что первый свет близок, и ему не хотелось засыпать снова. Чтобы опять увидеть во сне старика. Не его поднятые ладони и не блеск крови так напугал Черрика, а слова, которые исходили из его беззубого рта, от которых все его тело покрылось холодным потом.

Что это были за слова? Теперь он не мог припомнить, но хотел, хотел наяву восстановить те ощущения, чтобы посмеяться над ними и забыть. Но слова не приходили. Он лежал в убогой хижине, тьма была слишком плотной, чтобы он мог хотя бы двинуться, как вдруг перед ним возникли две окровавленные руки, подвешенные в темноте. Не лицо, не небо, не племя. Только руки.

- Чего только не привидится, - сказал Черрик сам себе, но он знал, что это не так.

И вдруг - голос. Он получил то, что хотел: то были слова, которые слышались ему во сне. Но смысл их был неясен. Черрик чувствовал себя младенцем, который воспринимал разговоры родителей, но был неспособен вникнуть в их суть. Ведь он был невежествен, ведь так? Теперь он впервые со времен детства чувствовал горечь своего незнания. Голос заставил его почувствовать страх за неопределенность, которую он так деспотически игнорировал, за шепоты, которые он заглушал своей шумной жизнью. Он пытался понять, и кое-что ему удалось. Старик говорил о мире, и об изгнании из этого мира; о том, что предмет вожделения для многих оборачивается гибелью. Черрик мучился желанием остановить этот поток слов и получить объяснение. Но голос уже отдалялся, сливаясь со стрекотом попугаев на деревьях, с хрипами и воплями, взорвавшими вдруг все вокруг. Сквозь ячейки москитной сети Черрик видел, как между ветвями ярко вспыхнуло тропическое небо.