Мастер снов - Роджер Желязны

Он развернул обертку.

— Запонки, — сказал он. — Тотемические. Три золотых лица одно над другим. Ид, эго и суперэго — так я назову их. Самое верхнее лицо — наиболее экзальтированное.

— А самое нижнее улыбается, — сказал Питер.

Рендер кивнул сыну.

— Я не уточнил, какое из них самое верхнее, — сказал он мальчику. — А улыбается оно потому, что имеет собственные радости, каких вульгарное стадо никогда не поймет.

— Бодлер? — спросил Питер.

— Хм, — сказал Рендер. — Да, Бодлер.

— …Чертовски неудачно сказано.

— Обстоятельства, — сказал Рендер, — это дело времени и случая. Бодлер на Рождество — дело чего-то старого и чего-то нового.

— Звучит, как на свадьбе, — сказал Питер.

Джил вспыхнула над своим снежным мехом, а Рендер как бы не заметил.

— Теперь твоя очередь открыть свои подарки, — сказал он сыну.

— Отлично. — Питер разорвал пакет. — Набор алхимика, — заметил он, — как раз то, что я всегда хотел — перегонный куб, реторты, водяная баня и запас жизненного эликсира. Мощно! Спасибо, мисс ДеВилл.

— Пожалуйста, называй меня Джил.

— Хорошо. Спасибо, Джил.

— Открой и второй.

— Хорошо. — Он сорвал белую бумагу с падубом и колокольчиками. — Сказочно! Вторая вещь, которую я всегда хотел: нечто заимствованное и голубое: семейный альбом в голубом переплете и копия отчета Рендера сенатской подкомиссии протоколов о социопатическом неумении приспособиться к обстановке среди правительственных служащих. А также комплект трудов Лофтинга, Грэхема и Толкиена. Спасибо, папа. Ох! Еще! Таллис, Лорели, Моцарт и добрый старый Бах. Мою комнату наполнят прекрасные звуки! Спасибо, спасибо вам. Что я дам вам взамен? Так, мелочь… Как вам это? — Он протянул один пакет отцу, другой Джил.

Оба раскрыли свои пакеты.

— Шахматы. — Рендер.

— Пудреница с пудрой и румянами. — Джил.

— Спасибо. — Рендер.

— Спасибо. — Джил.

— Не за что.

— Почему ты пришел с флейтой? — спросил Рендер.

— Чтобы вы послушали.

Питер поднял флейту и заиграл.

Он играл о Рождестве и святости, о вечере и пылающей звезде, о горячем сердце и доброте, о пастухах, королях, о свете и о голосах ангелов.

Закончив, он разобрал флейту и убрал ее.

— Очень хорошо, — сказал Рендер.

— Да, хорошо, — сказала Джил. — Очень…

— Спасибо.

— Как школа? — спросила Джил.

— Хорошая, — ответил Питер.

— Много было беспокойства с переходом?

— Нет. Потому что я хороший ученик. Папа меня здорово учил, очень здорово.

— Но тут будут другие учителя…

Питер пожал плечами.

— Если знаешь учителя, то знаешь только учителя. А если знаешь предмет, то и знаешь его. Я знаю много предметов.

— А ты знаешь что-нибудь об архитектуре? — спросила вдруг Джил.

— Что вы имеете в виду? — спросил Питер с улыбкой.

— По твоему виду похоже, что ты кое-что знаешь об архитектуре.

— Да, — согласился он. — Я недавно изучал ее.

— В сущности, я именно это и хотела узнать.

— Спасибо. Я рад, что вы думаете, что я кое-что знаю.

— А зачем ты изучал архитектуру? Я уверена, что она не входит в учебный план.

— Nihil hominum… — он пожал плечами.

— Ладно, я просто поинтересовалась. — Она бросила взгляд на свою сумочку и достала сигареты. — И что ты о ней думаешь?

— Что можно думать об архитектуре? Она как солнце, которое большое, яркое и просто существует. Вот примерно и все — если только вы не хотите спросить что-то конкретное.

Она снова покраснела.

— Я имею в виду — она тебе нравится?

— Если она старая и издали, или если новая, а я внутри, когда снаружи холодно. Я утилитарен в том, что связано с физическими удовольствими, и романтичен в том, что относится к чувствительности.

— Боже! — сказала она и поглядела на Рендера. — Чему ты учил своего сына?

— Всему, чему мог и насколько мог.

— Зачем?

— Не хочу, чтобы он вдруг когда-нибудь оказался раздавленным небоскребом фактов и современной физики.

— Дурной тон — говорить о человеке, как будто его тут нет, — сказал Питер.

— Правильно, — сказал Рендер, — но хороший тон не всегда уместен.

— По-твоему, человек и извиняться не должен?

— Это каждый решает сам для себя, иначе это не имело бы смысла.

— В таком случае, я решил, что не требую ни от кого извинения, но если кто-то желает извиниться, я приму это как джентльмен, в соответствии с хорошим тоном.

Рендер встал и поглядел на сына.

— Питер… — начал он.

— Можно мне еще пунша? — спросила Джил. — Мне понравилось.

Рендер потянулся к чаше.

— Я подам, — сказал Питер, взял чашу и встал, опираясь локтем на спинку кресла.

Локоть соскользнул. Чаша упала на колени Джил. По белому меху побежала полоса земляничного цвета. Чаша скатилась на софу, изливая на нее остатки пунша.

Питер, сидя на полу, вскрикнул и схватился за лодыжку. Зажужжал телефон. Рендер произнес длинную тираду по латыни, взял одной рукой колено сына, а другой лодыжку.

— Здесь больно?

— Да!

— А здесь?

— Да! Везде больно!

— А тут?

— Сбоку… Вот!

Рендер помог ему встать и держал его, пока мальчик тянулся за костылями.

— Пошли. Опирайся на меня. Внизу, у доктора Хейделла в квартире, есть домашняя лаборатория. Я хочу еще раз просветить ногу рентгеном.

— Нет! Это не…

— А что будет с моим мехом? — спросила Джил.

Телефон зажужжал снова.

— Черт бы вас всех побрал! — буркнул Рендер и включил связь. — Да! Кто это?

— Ох, это я, босс. Я не вовремя?

— Бинни! Послушайте, я не собирался рычать на вас, но тут случилось черт знает что. Поднимитесь сюда. К тому времени, как вы придете, тут все придет в порядок…

— Хорошо, если вы считаете, что это так. Только я на минутку. Я иду в другое место.

— Понятно. — Он выключил связь. — Останься здесь и впусти ее, Джил. Мы вернемся через несколько минут.

— А что делать с мехом? И с софой?

— Потом разберемся. Не переживай. Пошли, Пит.

Он вывел сына в коридор. Они вошли в лифт и направили его на шестой этаж. На пути вниз они встретили другой лифт, поднимавший Бинни наверх.

— Питер, почему ты ведешь себя, как сопливый подросток?

Пит вытаращил глаза.

— У меня просто ускоренное развитие, а что касается сопливости… — он шмыгнул носом.

Рендер вздохнул.

— Поговорим позднее.

Дверь открылась.

Квартира доктора Хейделла находилась в конце коридора. Большая гирлянда из вечнозеленых растений и сосновых шишек висела над дверью, окружая дверной молоток. Рендер поднял молоток и постучал.

Изнутри доносились слабые звуки рождественской музыки. Через минуту дверь открылась. Перед ними стоял доктор Хейделл, глядя на них из-за толстых очков.

— Добро пожаловать, певцы гимнов! — проговорил он низким голосом. — Входите, Чарльз и…

— Мой сын Питер, — сказал Рендер.

— Рад встретиться с тобой, Питер. Входи и присоединяйся к празднеству. — Он распахнул дверь и посторонился.

Они вошли в праздничный взрыв, и Рендер объяснил:

— У нас маленькое несчастье. Питер недавно сломал лодыжку, а вот сейчас опять упал на нее. Я хотел бы воспользоваться вашим рентгеновским аппаратом, чтобы проверить ногу.

— Конечно, пожалуйста, — сказал маленький доктор. — Пройдите сюда. Очень грустно слышать об этом.

Он провел их через гостиную, где в разных местах сидели семь или восемь человек.

— Счастливого Рождества!

— Привет, Чарли!

— Счастливого Рождества, док!

— Как идет промывка мозгов?

Рендер автоматически поднял руку и помахал в четырех разных направлениях.

— Это Чарльз Рендер, нейросоучастник, — объяснил Хейделл остальным, — и его сын Питер. Мы вернемся через несколько минут. Им нужна моя лаборатория.

Они вышли из комнаты, сделали два шага по вестибюлю. Хейделл открыл дверь в свою отдельную лабораторию. Эта лаборатория стоила ему немало времени и средств. Потребовалось согласие местных строительных властей, подписей больше чем для целого госпиталя, согласие квартирного хозяйства, которое в свою очередь упирало на письменное согласие всех других жильцов. Как понял Рендер, для некоторых жильцов потребовалось экономическое уговаривание.

Они вошли в лабораторию, и Хейделл пустил в ход свою аппаратуру. Он сделал нужные снимки, быстро проявил их и высушил.

— Хорошо, — сказал он, изучив снимки. — Никакого повреждения, перелом прекрасно заживает.

Рендер улыбнулся и заметил, что руки его дрожат. Хейделл хлопнул его по плечу.

— Итак, вернемся к гостям и попробуем наш пунш.

— Спасибо, Хейделл. Попробую. — Он всегда звал Хейделла по фамилии, потому что они оба были Чарльзами.