Клетка - Анатолий Азольский

В вопросе было утверждение, оно подкрепилось ударом, нанесенным Ивану в живот, бил один из стоявших по бокам лейтенантов, и оба они, схватившие Ивана за руки, неожиданно ослабили хватку. Кто-то вошел в комнату, кто-то, обладавший немалой властью, потому и лейтенанты испуганно попятились, и следователь вытянулся по стойке «смирно», и вошедшим был не кто иной, как Юра Диванёв. При виде Ивана он рассмеялся, затем посерьезнел, когда, отстранив Александрова, стал читать лежавшие на столе бумаги, - читал, читал, мрачнел и мрачнел, потом погрузился в глубокое раздумье. «Юра, тут какое-то недоразумение…» - напомнил о себе Иван, глянув на часы. А Диванёв неотрывно смотрел на следователя, кадык Юры ходил, вырываясь из тесного ворота кителя, а это, знал Иван, признак гнева, и следователь тоже знал, потому что бледнел, краснел, все более виноватясь лицом, смущенно подергивая борта кителя; страх был в глазах следователя, и страху подбавил Диванёв, раскрывший наконец рот для уничтожающего разноса: «Та-а-а-варищ Александров! Вы не раз предупреждались мною о допускаемых вами случаях халатного отношения к службе, но такого прокола я от вас не ожидал…» Сладкой музыкой для Ивана прозвучали дальнейшие слова Юры Диванёва - о том, что задержанию и привлечению к уголовной ответственности подлежит уроженец Минска Баринов Иван Леонидович - Минска, а не Ленинграда, и разыскиваемый Баринов до войны учился в пединституте, то есть ошибка, спутали с однофамильцем. «Я вынужден принять меры!» - честил-костил друг Юра глупенького Александрова, а Иван будто купался в теплой водичке, до того ему было приятно, Александров же лепетал что-то жалкое в свое оправдание; Иван, смотревший на него с чувством мстительного удовлетворения, выложил еще одну обиду: «Партбилет отнял, сволочь…» Это показалось Диванёву верхом идиотизма, он поднял трубку телефона, трижды крутнул диск, попросил майора Федорчика срочно зайти в комнату номер восемнадцать, что очень напугало Александрова, и незамедлительно пришедшему майору Федорчику было коротко рассказано об очередной глупости лейтенанта Александрова, коего следовало бы давно отстранить от работы в отделе, и как он вообще попал на службу в госбезопасность, ведь что натворил дурак этот: поленился дать четкую ориентировку на предателя Родины, в результате чего арестован и подвергнут допросу однофамилец находящегося в розыске преступника, что, конечно, не так уж и страшно, всякое бывает, но в данном случае ошибка непростительна, полное беззаконие, взят наш человек, заслуженный офицер, преданный Родине, партии и лично товарищу Сталину, испытанный партизанский командир, за выполнение особого задания награжденный орденом Красного Знамени, выдержавший все пытки в гестапо, спасший документы особой важности… «Так это - вы?» - был приятно удивлен майор Федорчик и почти подобострастно протянул руку Ивану, и тот пожал ее - с чувством глубокой радости оттого, что познакомился с самим майором Федорчиком, а тот, наморщив лоб, вспомнил: этот Александров уже не в первый раз нарушает чекистские заповеди, теперь вот пошел на явный подлог, облегчая себе службу, что идет вразрез с указаниями партии…

Майор будто пел, и единственное, что омрачало Ивана, - время, было уже шесть часов вечера, всего час оставался до встречи с любимой девушкой, Иван обрадовался поэтому, когда с Александровым было покончено быстро, рука Федорчика прочертила в воздухе нечто, напоминающее крест, уже поставленный на службе Александрова в органах, и та же рука потянулась к Ивану: «Вы уж нас простите, так уж случилось…» Относительно же самого Ивана решение было такое: «Немедленно отпустить после соблюдения всех формальностей!» Юра Диванёв рявкнул: «Слушаюсь!» - и сел, засмеялся, дружеская подначка была в смехе: что, перетрухал малость? Вернул партбилет, удостоверение личности, прощупал сверток с бутылками, довольно потер руки, когда Иван показал, что в нем, «Айгешат» назвал «Айгешефтом», уважительно погладил шампанское и уверенно предположил - не на блядоход ли собрался Иван? Хотя словечко это и поцарапало ухо Ивана, он радостно согласился: да, иду к женщине, и, удовлетворяя любопытство падкого на баб Диванёва, радостно отвечал ему; любимая девушка ростом никак не подходила Юре Диванёву, но Иван тем не менее сказал, неожиданно для себя, что как-нибудь уступит ее другу Юре, пусть понюхает его пупок!… Плотоядно посматривая на бутылку «Айгешата», Диванёв не забывал о деле, позвонил куда-то, приказал срочно принести послужной список Ивана и добился своего, вино было ему презентовано, затем он пустился в рассуждения о жизни и службе, усомнился в том, что еще месяц-другой - и Иван уйдет на гражданку, распростится с органами: не-ет, мил-друг, от нас никуда не уйдешь, органы - это на всю жизнь… «Юра, время, спешу!» - показал на часы Иван, и Диванёв, еще раз позвонивший и неутешительный ответ получивший, изругал «канцелярских крыс», а затем обреченно вздохнул, дружба порою накладывает обязанности особого рода - такую мысль выражал вздох, решение Диванёв принял гениальное по простоте: он сам, лично, за Ивана ответит на все вопросы, как только получит на руки его личное дело, Иван же пусть бежит к своей пассии, но надо соблюсти формальности, пусть Иван заранее распишется на всех листах протокола, вот здесь, внизу и на полях, «С моих слов записано верно», дата, подпись. Что Иван и сделал, схватил сверток с уполовиненным содержанием и - бегом вниз, к выходу, на улицу. Часы показывали 18.35.

Махая незримыми крыльями любви, летел он к дому, последняя стометровка одолелась за полминуты, девушки нигде не было, но до семи вечера есть еще время, чтобы заскочить к себе, девушка всегда опаздывала на две-три минуты. «Цветы забыл купить, о дуралей!» - выругал себя Иван, открывая дверь, удивляясь тому, что у двери торчит милиционер. Наверное, решил, у соседей что-то стряслось, у тех, что жили напротив, и когда вбежал в коридор, какие-то люди схватили его за руки, приставили к стене, обыскали. Иван взмолился: «Да разъяснилось все, разъяснилось! Ошибка! Не того берете!» Постель разворошена, матрац перевернут, все из шкафа вывалено на пол, книги, что на этажерке, трясут по одной, тумбочка повалена - и девушка сидит у стены на табуретке, настрадалась, бедняжка, попала, как говорится, в переплет, с улицы затащили ее сюда эти мордовороты, напугана, руки на коленях, теребят что-то, ножки в новых туфельках под табуреткой и там скрещены. Мордовороты в штатском взялись изучать тумбочку, поставили ее на попа, с лупой осматривают низ. Бухгалтерская пара застыла, таращит глаза на погром, в кино супругов не пустили, ответственные квартиросъемщики в роли понятых. Парни в пиджачках прощупывают обои, к ногам одного из них припорхнул выпавший из учебника листочек бумаги, он поднял его: «Никак шифровка! Цифры какие-то…» Вдруг девушка сказала не поднимая глаз: «Гаврилов, надо быть внимательным - замечать, на какой странице был заложен листок…», и тот ужас, что отхлынул с Ивана там, в управлении, стал тяжело наваливаться на него; к первопричине ужаса какое-то отношение имели девушкины туфли довоенного фасона, лодочки, Иван разглядывал их, потому что девушка уже встала с табуретки, начальственно прошла по комнате, положила божественную длань свою на сверток, достала бутылку шампанского и ценным вещественным доказательством решила пренебречь, «В протокол ее не заносите!» - приказала она и закурила, вытащив из сумочки «Беломор» и туда же сунув шампанское…