Петроградская повесть - Николай Жданов

— Давайте, давайте отсюда, — проговорил он нетерпеливо.

Тут я увидел в дверях за его спиной священника в длинной чёрной рясе с широкими рукавами и в шляпе, надвинутой на глаза.

В испуге я отскочил назад.

Священник прошёл мимо нас к воротам, и, когда он перешагивал через перекладину, я заметил грубый солдатский сапог на его ноге. Я удивился, но не успел ничего сообразить.

За воротами опять послышались голоса юнкеров.

— Фу, чёрт! — выругался кто-то из них.

— Что ты ругаешься, Косицын?

— Поп встретился. Ты разве не видел?

— Плохая примета. Откуда он только взялся?

Свеча перед распятием догорала. Когда юнкера подошли к дверям церкви, пламя заколебалось, потемнело от копоти и потухло.

За моей спиной раздалось громкое, но точно змеиное шипение.

— Бежим! — зашептал Любезный, толкая меня в спину. — Я им камеру проколол гвоздём!

Мы выбежали на улицу и пустились что было духу.

19. Ночной извозчик

Мы перебежали улицу наискосок, пронеслись мимо пожарной каланчи, свернули в переулок и остановились, прислушиваясь. Погони не было.

— Пойдём в Смольный, — сказал Любезный. — Найдём Панфилова и всё ему расскажем.

Мы так и решили. Теперь уж я старался на всякий случай запомнить дорогу. Мы прошли мимо забора фабрики календарей, свернули у церкви на узенькую Введенскую и вышли на Кронверкский к Народному дому. Правду говоря, мы не шли, а всё время бежали. И у меня даже стало покалывать в боку, как всегда бывало от быстрого бега. И вдруг впереди мы увидели того попа. Он тоже бежал тяжёлой трусцой, подбирая полы своей рясы. Услышав, должно быть, наш топот, он остановился, потом помахал нам рукой и тихонько свистнул. Но мы со страху тоже остановились.

— Ребята! — крикнул он. — Вы, что ли?

Он снял шляпу и стал вытирать ладонью лицо, должно быть, тоже вспотел от бега. Я не сразу узнал его голос, но, увидев грязный бинт на голове, подумал: уж не Митрий ли это?

— Не бойтесь, — сказал поп, — это я, Кременцов.

Он, оказывается, заметил нас ещё там, во дворе, у санитарной машины, но из осторожности не выдал себя.

Мы сказали, что юнкера забрали дядю Малинина. Митрий очень расстроился и хотел тут же возвращаться обратно, но потом подумал немного и сказал:

— Нет, ребята, тут горячиться не приходится. Мы уж и так погорячились с кашеваром. Вот и попали в берлогу. Давайте скорей к своим. Вы бегите вперёд, а я немного сзади. Если заметите юнкеров, то свистите. Сейчас мне никак нельзя им попадаться. Мне надо до своих дойти.

Мы пробежали через сад Народного дома. Тут не было ни души. На Каменноостровском против мечети стояла извозчичья пролётка. Извозчик дремал на козлах, уронив голову на грудь.

Митрий его тоже заметил и сделал нам знак идти вперёд. Мы пошли к мосту. И, когда уже были на середине реки, извозчик догнал нас.

Он был в широком армяке, и лошадь у него была сытая, и коляска с тугими рессорами.

В коляске сидел теперь священник в чёрной рясе и в шляпе, и, конечно, никто, кроме нас, не узнал бы в нём Митрия.

Он незаметно подмигнул нам и движением головы указал на задок коляски.

На самом гребне моста извозчик поехал совсем тихо, и мы с Любезным без особого труда устроились на перекладине под откинутым верхом. Через минуту извозчик, размахивая вожжами, уже гнал свою лошадь по набережной.

Чем ближе мы были к Смольному, тем быстрее неслась коляска. Вылетев на главную аллею, мы на полном скаку миновали тлеющие солдатские костры и вынеслись к подъезду здания.

Часовой у ворот попытался винтовкой преградить нам путь, но вынужден был отпрянуть в сторону. Разгорячённая лошадь как вкопанная остановилась у лестницы, роняя пену с закушенных удил.

Митрий выскочил из коляски и, путаясь в длинной рясе, не обращая никакого внимания на крики часового, устремился к дверям. Мы — за ним. Солдат, дежуривший у пулемёта, бросился наперерез, но Митрий уже ворвался в вестибюль и, расталкивая метнувшихся к нему солдат, кричал:

— Пустите, я в штаб! Не задерживайте, братцы, доложить надо!

Шляпа свалилась у него с головы, грязный бинт сполз и болтался, как хвост бумажного змея.

— Подожди, не рвись! — Один из солдат схватил Митрия и замахнулся на него наганом.

Другие бежали со всех сторон.

— Да я из караула, меня тут знают! Вы что же, думаете, что я и вправду поп какой? — Одним движением Митрий сорвал с себя рясу и что есть силы швырнул на пол. — Вот кто я есть на самом деле, глядите!

— Это наш парень-то, — сказал один из бойцов.

— Наш я, братцы, наш! — радостно подхватил Митрий. Его скуластое лицо сразу прояснилось. — Здешний я, из караула. Рясу эту, будь она неладна, я ведь почему надел? Меня юнкера схватили, собаки! А там у них в часовне ящиков набито, все с патронами! Не задерживайте, братцы. Тут такие дела, что и самому Ленину знать надо! Юнкера в солдатское переоделись, в город пошли, вокзал норовят занять, банк, телефонную станцию…

Его окружили теперь плотным кольцом, так что из-за солдатских спин нам с Любезным ничего не было видно.

— Пустите, разводящий идёт! — послышался крик.

Все слегка потеснились. Разводящий в одной гимнастёрке, перетянутой широким новым ремнём, прошёл в самую середину.

— Откуда ты, Кременцов? — спросил он.

— Да я же вот говорю им, от юнкеров! Больше суток сидел связанный. Сторож мне помог…

— Ну, пойдём, — сказал разводящий. Он обнял Митрия за плечи и пошёл с ним через коридор к дверям, на которых был приколот кнопками серый картонный лист с крупной надписью: «Штаб Красной гвардии».

20. Кровь на булыжнике

Теперь все обратили внимание на нас с Любезным. Нас стили расспрашивать.

И мы подробно рассказывали, как мы ехали с Малининым и как нас остановили солдаты, которые оказались юнкерами. И как они забрали Малинина и шофёра, и как потом в сторожке мы увидели раненого кашевара.

Нас хотели повести в штаб, но там сказали, что они уже всё знают.

С улицы доносилось урчание грузовиков, гудки автомобильных сирен, короткие боевые команды. Слова «восстание юнкеров» всё чаще раздавались вокруг.

Митрий прошёл мимо нас вместе с комиссаром в группе других людей.

Когда мы с Любезным вслед за ними тоже вышли на крыльцо, то увидели их всех отъезжающими в большом автомобиле.

Все были озабочены и заняты своим делом.

На крыльце было холодно, мы хотели вернуться обратно в вестибюль, но дневальный, дежуривший в дверях, был новый и не знал нас.

Мы сказали ему, что мы отсюда, из Смольного, и что матрос Панфилов знает нас.

— Матросов здесь нет, они юнкеров бьют, — сказал дневальный.

Тогда мы пошли на площадь.

Уже заметно рассвело, слышно было, как звонили в церквах.

Когда мы вышли на перекрёсток, то мимо нас пронеслась открытая трамвайная платформа с красногвардейцами, увешанными разным оружием.

Мы подождали трамвай и поехали тоже. В городе было неспокойно, но никто не знал толком о том, что произошло.

Мы ехали довольно долго. На деревянном длинном мосту трамвай неожиданно остановился.

— Дальше не пойдёт, — сказала кондукторша. — Стреляют там.

Вместе с другими пассажирами мы вышли на мостовую. Впереди стояло, оказывается, ещё несколько трамваев. Дальше тянулась странно безлюдная улица.

Мы прошли по этой улице квартала два. Вдруг часто-часто забил пулемёт. Стреляли откуда-то с крыши, пули с визгом отскакивали от мостовой. Мы побежали вперёд и свернули за угол. Тут поперёк улицы лежала колёсами вверх трамвайная платформа. Из мостовой были выворочены камни и навалены грудой. И за этими грудами и за платформой прятались красногвардейцы и, кто с колена, кто лёжа, стреляли.

— Эй, куда прёте, чёртово семя! — услышали мы и увидели мастерового в грязном переднике. Он потянул меня за конец башлыка вниз в подвальное помещение, где была керосиновая лавка.

— Вам что, жизнь не дорога? — грозно, спросил он и сказал, чтоб мы ушли подальше от двери.

Но сам он всё время высовывался.

— Вон он откуда бьёт, — сказал он, — глядите!

Нестройные, но яростные крики раздались на улице. Красногвардейцы все разом выскочили из-за опрокинутой платформы и бросились вперёд. Пулемёт тревожно застучал. Казалось, что он вот-вот должен захлебнуться, но он всё бил и бил. Из дверей нам было видно, как красногвардейцы падали на мостовую. Наконец пулемёт смолк, и мы увидели, что красногвардейцы бегут обратно к платформе и что их теперь много меньше, чем было раньше.

Стало совсем тихо. И опять было слышно, как где-то за домами как ни в чём не бывало звонят колокола.

Внезапно мы услышали голоса:

— Везут! Везут!..

Раздался грохот колёс по булыжнику, и на углу около перевёрнутой платформы появилась пушка, совершенно такая же, как те две пушки, отнятые у юнкеров. Её быстро повернули стволом вперёд и, раскидывая камни, стили укреплять в земле станину.