Груз для горилл - Юрий Ячейкин

Джон Шорт положил на стол два обгоревших листка, которые сообразил отыскать маленький Питер. Какой славный мальчишка! Оба листка были исписаны той же рукой, что и рукопись. На первом он едва разобрал:

При чем здесь вера? Тьфу!Мне стыдно, хоть в притворстве я искусен,Что может быть порукой и основойВеликих планов столь пустое слово.[10]

Жаром огня полыхнуло от этих строк. «Вера — пустое слово…» Да за такие мысли и в Англии отправляют на костер…

На втором листке уцелело больше строк:

Не он ли в семинарию близ РеймсаНавез попов английских из ДуэИ против государыни законнойИх возмущал?[11]

И об этой школе кое-что слышал коронер из разговоров в порту. Будто бы сам папа римский на собственные деньги основал в городе Дуэ, во Фландрии, специальную семинарию для обучения католических шпионов из английских предателей-беглецов. А когда нидерландские протестанты заключили военный союз с Англией, глава французской католической лиги герцог Генрих Гиз, вдохновитель подлой Варфоломеевской резни, взял эту семинарию под свою защиту и опеку и перевел во Францию, под Реймс, город, где венчаются на престол короли франков. Возглавляет школу еще одни изменник — Джон Аллен.

Кто же такой Марло?

Католический шпион?

«Кит всегда таскался с сэром Френсисом, когда тот бывал на берегу, — всплыли в памяти слова боцмана Хинта. — Он собирался написать про нас с адмиралом целую книгу. Очень толстую книгу! Толще Библии».

Выходит, много расспрашивал, маскируясь разговорами о том, что собирается писать библию пиратов? А ведь сэр Френсис — это английский военный флот…

Но тогда почему же эти трое молчат?

Вместо того чтобы разоблачить шпиона и изменника — ни единого намека! Да еще и предали огню какие-то бумаги.

Говорят: случайное убийство, самозащита… Возможно, сказать правду — для них опасно? Но если так…

— Кто же он такой, этот Марло? — грохнул кулачищем по столу Джо, путаясь в собственных догадках. Что о нем может добавить Хинт? Разве что пересчитать все корчмы, где вместе побывали. На это у деда память исключительная. А у Элеоноры тоже одно на языке: был человек вежливый и приветливый. Женщина есть женщина! Однако кто-то должен его хорошо знать. Он был драмоделом, так что надо заглянуть в театр и там расспросить. Он был магистром, воспитанником колледжа Тела Христового, значит, следует побывать в Кембридже…

Утром коронер Джон Шорт не повез задержанных и свидетелей к окружному шерифу, а оседлал крепкого верхового коня. Уже сидя на нем, он подозвал к себе констебля Томаса Доджа и сурово приказал, воспользовавшись опытом, полученным из рукописи:

— Слушай внимательно, Том. Я оставляю убийц на твою личную ответственность. Так вот! Никого к ним не допускай, сам с ними не разговаривай, еды и питья не давай, чтобы они упали духом и отощали телом. Будь начеку до самого моего возвращения. В случае чего — стреляй!

— Будьте уверены и положитесь на меня, шеф! — горячо поклялся верный Том. — Пули для них у меня отлиты.

Свистнула плеть, и конь зацокотал в утреннем тумане, наплывавшем с Темзы.

Дневные поездки коронера

Наибольшее из лондонских зрелищных сооружений — «Театр» Джеймса Бербеджа находился на северном берегу Темзы, за городской чертой, недосягаемый для ханжей-пуритан из богатого Сити. Вместе с мрачным, известным зловещей славой, пригородным местечком Нортон Фольгейт, этот земельный участок, к большому сожалению, не подлежал юрисдикции лондонского шерифа, так как относился к графству Мидлсекс. Темза словно разделяла два враждебных лагеря — с одной стороны разбросанные деревянные, размалеванные линяющей краской театры, ободранные балаганы ярмарочных лицедеев и зверинец с медвежьим цирком, с другой — из серого камня, надменные в своей архитектурной суровости правительственные и торговые здания, над которыми четко вздымалось Вестминстерское аббатство, где с Большого Бена[12] ежечасно раздавался звон, гулко отбивая время.

Правительственный, деловой Лондон высокомерно и презрительно взирал на расточительные, а значит, и бессмысленные народные гульбища с их непристойными представлениями из жизни монархов, которые полностью отвечают распущенным вкусам развратного люда.

Про это полузабытое административное разделение вспомнили, когда степенные толстосумы из торговых корпораций добились распоряжения лондонского шерифа о разрушении всех без исключения театриков, ибо в них, мол, процветало безобразие и гнездилась крамола. Разве не лучше было бы, если бы с обеих сторон Темзы солидно и благопристойно высились торговые и банковские конторы? И оказалось, что напрасно добивались.

В Нортон Фольгейте осели буйные морские волки, бродяги, нахальные проститутки, темные людишки, которым не стоит попадаться на глаза констеблей, не охочие к наемному труду лодыри, клейменные палачами преступники и, само собой, актеры с драмоделами. Представляете, господа, какая образовалась компания? Порядочному человеку не стоит даже глядеть в ту сторону. Да и что там увидишь, кроме преступных рож, при одном взгляде на которые хочется вытащить кошелек? Тьфу! Неудивительно, что весь этот воровской люд ежевечерне охотно направляется на представления, ведь там выставляют на постыдный и глумливый показ коронованных особ и людей стоящего дела. И как? Как самых больших в мире преступников! Учтите, все это повелось со времен бунтовщика Уота Тайлера. Многозначительный факт… Предать бы их кощунственные капища огню — дерево хорошо горит.

Джон Шорт намотал уздечку на крюк коновязи возле входа в «Театр» Джеймса Бербеджа и решительно ступил было, гремя ботфортами, в темное, без окон, помещение. Но сразу же должен был остановиться и минутку постоять с закрытыми глазами, чтобы привыкнуть к темноте. Только потом направился за кулисы, где, как ему показалось, беспорядочно громоздился театральный реквизит. Откуда-то слышались голоса, и Джон пробирался, будто в зарослях, ориентируясь по слуху.

Говорили трое, сидевшие возле военного барабана, на котором среди кусков хлеба, колбасы и головок чеснока горела свечка, вставленная в горлышко пустой бутылки. Двое были усатые вояки, с головы до ног закованные в железо, при мечах на поясе. Третьей особой была хрупкая, стройная и довольно миловидная, хотя и сильно накрашенная девушка. И эта малышка, что больше всего поразило коронера, молодцевато и с удовольствием курила толстую трубку, мастерски выдувая кольца дыма или же тонкими струйками выпуская его из ноздрей на губы и, словно седые, мягкие усы. Одну ногу в широком, в красную полоску, чулке она задрала на барабан.

Вояки, жуя колбасу, молча уставились на Джона, а девушка спросила звонким с хрипотцой голосом:

— Кого ищете, мистер? Не меня ли — она захохотала. — Рановато пришли — до ночи еще целый день!

— Я ищу кого-нибудь из ваших шефов, мисс, — под взглядом вооруженных вояк вежливо ответил Джон. — Как мне пройти?

— Обними меня, красавчик, и поцелуй. Тогда скажу! — ничуть не стесняясь, пожелало это дитя и сложило сердечком пухлые губы, из которых, однако, шел дым.

— Постыдились бы вы, мисс, вот так некрасиво вести себя, — раздраженно заметил Джон. — Это вам, милочка, совсем не к лицу.

Вояки загоготали из своих железок, как из бочек, а девушка быстро стащила с головы парик. Оказалось, это была совсем не девушка, а юноша приятной наружности, одетый и накрашенный, как женщина. Джон вытаращил на него глаза и этим вызвал новый взрыв хохота.

— Правильно делаешь, красавчик, что не целуешь, — продолжал куражиться юноша, манерно виляя бедрами, вероятно накладными. — Я не такая, чтобы вешаться каждому на шею!

— А, чтоб вам! — не удержался и засмеялся Джон. — Такой чертовщины, наверное, и в пекле не увидеть.

— «Где осужденье терпите?»[13] — басовито загудел один из вояк.

— «В аду!» — со зловещим шипеньем ответил юноша.

— «Но как же ты сейчас вне сферы ада?»

— «О нет, здесь ад, и я всегда в аду».

— Все это великолепно, господа, — сказал Джон. — Однако я прибыл по делу, и, поверьте на слово, мне совсем не до шуток.

— Тогда, мистер, стучите вон в те двери. Только имейте в виду: неизвестно, в какой личине вы увидите наших шефов. Они — тоже актеры.

И действительно, за обычным канцелярским Сюро сидел мужчина в жестяной, крашенной под золото короне, густо украшенной цветными стеклянными драгоценностями. Он был закутан в мантию короля, на которой горностаевые хвосты имитировались клочками ваты. Высокий лоб, полузакрытые тяжеловатыми веками пронзительные глаза, крючковатый нос, аккуратные рыжеватые усы и бородка клинышком, которая еще больше удлиняла его и без того вытянутое лицо. Но вид у него был действительно королевский. А в углу комнаты, прямо на полу, словно притиснутое плечами к стене, полулежало какое-то пугало явно мужского пола, взлохмаченное, в рваной одежде странника, сквозь прорехи которой выглядывала мелко плетенная кольчуга.