Весны гонцы (книга первая) - Екатерина Шереметьева

— Ну что бранитесь, дурочки? Дрянь, пережиток, подонок — а все равно так жить веселее. Подрастёте — поймёте! Грудняшки-пеленашки!

Алёна вся дрожала от негодования, но слов, которые уничтожили бы Клару, тоже не находила, и этот неравный бой казался унизительным. Надавать бы по толстым щекам да и вытолкать вон из комнаты!..

— Девочки! — крикнула Алёна. — Бросьте! С ней и разговаривать не стоит! Бросьте! — И легла, демонстративно отвернувшись к стене.

Сейчас, стоя в очереди за билетом, Алёна опять пыталась найти убедительные, уничтожающие слова. Но чем можно убить это наглое, циничное утверждение мерзости! И почему, если они правы, Клара оказалась сильнее их, а они действительно выглядели дурочками?

В эту минуту открылись двери вокзала, и очередь точно проснулась, зашумела, потянулась к кассам.

Когда волнение улеглось, воображением Алёны снова завладел пресловутый приказ.

Часовая стрелка пересекла цифру «десять», и точно пол загорелся под ногами Алёны — она выходила из очереди, слонялась по залу, потом, не понимая смысла, прочитывала от начала до конца расписание прибытия и отправления всех маршрутов и вдруг оказывалась у выхода. «Нет! — ловила она себя. — Ни за что! Прежде всего — билет! И потом: кто это сказал, что приказ вывесят в десять? Может, в двенадцать, в час, в два!» И решительно возвращалась на своё место в медленно двигающуюся очередь.

Шел третий час после открытия кассы, впереди Алёны оставалось ещё одиннадцать человек, а в душе у неё все уже выболело, выкипело, выгорело.

— Как так кончились?! — выкрикнул чей-то надтреснутый голос, очередь колыхнулась, забурлила — толкаясь и крича, все бросились к окну кассы, и до Алёны дошло, что билеты на сегодня кончились.

Она стояла в оцепенении, её толкали, а рядом с ней какой-то смуглый брюнет, вооружась блокнотом и «вечной ручкой», уже предлагал организовать запись на завтра. Нет! Завтра её не устраивало. Она протолкалась к выходу и вылетела на площадь. Как ярко светило солнце, как хотелось радоваться в такой ясный день. «Скорей бы добраться, до института!» — подумала Алёна, но тут же почувствовала, что всё равно не в состоянии ждать на остановке, и понеслась через площадь. Она всё прибавляла и прибавляла шаг, лавировала между встречными, обгоняла впереди идущих и, свернув на улицу, где помещался институт, припустилась бежать.

У подъезда никого не было. Алёна взлетела по ступенькам и остановилась, ничего не видя после солнечного света. Из темноты вестибюля одновременно донеслись до неё два уже родных ей голоса.

— Где пропадала? — грозно спросила Глаша.

— Ведь приняли! Тебя… нас приняли! — звонко воскликнула Агния.

— Девочки! — скорее выдохнула, чем сказала Алёна. И неожиданно для всех, привыкших к её сдержанности, рослая девушка подпрыгнула, будто подброшенная взрывной волной, и закружилась, быстро отбивая ногами какой-то лихой ритм.

— Алёнка! Ленка! Лена!

Она остановилась и только тут увидела возле Глаши и Агнии Лилю Нагорную, Женю Лопатина, Олега Амосова и ещё какую-то девушку и двух парней, имен и фамилий которых она не знала.

— Все? Все приняты?

— Все, — ответило несколько голосов.

— А Эдик? А Валерий? Зина? Изабелла?

— Эдька, бедный, не прошёл, — сказала Агния. — Пойдем, посмотришь список.

Приказ-список висел в «колонном зале». Алёна сразу увидела свою фамилию, крепко зажмурилась, снова открыла глаза — нет, не приснилось, не показалось, не выдумалось! В приказе, хотя и не крупными буквами, ясно значилось: «Строганова Елена Андреевна». Она была так не готова к этому чуду, к тому, что можно написать матери: «При-ня-та!» И пусть это письмо читают все, пусть девочки отнесут его в школу, пусть прочтут все учителя. Все! Теперь ей уже не надо было сдерживать радость! Широко раскинув руки, она повернулась к Агнии — обнять, закружить её. Но тут же заметила у выхода в коридор ещё одну группу поступавших. Среди них были Зина Патокина и заплаканная Изабелла.

— К директору. Выяснять, почему не приняли.

— Зина разве?..

— Нет, Зина зачислена. Вот Изабелла…

— А Эдик здесь?

— Ушёл сразу.

— Очень расстроен?

— По-моему, да. Хотя хорохорился — смеялся.

Алёна оглядела стоявших возле директорского кабинета… Ах, как не хотелось сейчас огорчаться! Поспешно пробежав глазами весь список (свою фамилию она для верности прочла ещё два раза), Алёна потянула Агнию:

— Уйдем отсюда.

Радость захватывала, переполняла. Все отлично понимали, что не только розы ждут их впереди, но сейчас каждый чувствовал себя победителем.

Тянуло к товарищам по счастью, хотелось поближе узнать всех, поделиться несдерживаемым торжеством. Иногородние — Алёна, Глаша, Агния, Лиля Нагорная, Александр Огнев, Миша Березов и Сережа Ольсен — отправились гурьбой на почту. Их возбуждение почему-то не передалось работникам почтового отделения, и дважды им сердито напомнили, что они находятся в учреждении, а не на футболе. Наконец, получив открытки, бумагу, конверты, телеграфные бланки, семерка свежеиспеченных студентов пристроилась кто сидя, кто стоя, за длинным столом. Притихли и принялись строчить. Одна Лиля долго вертела в руках две открытки и, встретив взгляд Алёны, усмехнулась тихонько:

— Что-то лень. От ожидания не умрут, — и спрятала открытки в сумочку.

Вечером, как было условлено, поехали в парк культуры. К семёрке иногородних присоединились Олег Амосов и Женя.

Алёна все приглядывалась к Лиле и заметила, что хотя Лиля и смеётся, и шутит как все, но её глаза остаются рассеянными.

Парк всем понравился: бесконечные пруды, живописные мостики, центральная аллея с пышно разросшимися цветниками, деревья, пронизанные лучами солнца, и, наконец, знаменитый мысок, где гранитные ступени спускаются прямо в море и где, по словам Жени, «вечно дует морской ветер». Но Алёна всё же не удержалась от замечания по поводу этого скучного, серого, стоячего залива — разве это море?

— Лужа, — поддержала её Агния. — Вот у нас, в Таллине…

— А река? — вдруг подхватил Саша. — Течет аккуратно, в сделанных берегах, как барышня в корсете. Вот у нас, в Сибири… Попробуй-ка огородить Енисей — он тебе покажет! Весной особенно.

— Думаешь, река спокойная? — в один голос вступились за свою реку Олег и Женя.

— Знаешь, какие наводнения у нас бывают? — добавил гордо Олег. Гибкий, как девушка, высокий мальчик петушился, размахивал не по-мужски лёгкими руками. — Река историческая! И даже очень опасная! Сколько жертв бывает!

— Что ж хорошего, что тонут? — засмеялась Агния.

— Да! Уж наша Волга-то — вот душевная река! Даже и сравнивать невозможно, — поддела Глаша, но тут она увидела расстроенное лицо Олега, во взгляде её вдруг появилось какое-то смущение. Взяв его под руку, Глаша заговорила нежно: — Ну, Олежка, чего ты кипишь? Родное каждому милее.

А Женя, шедший впереди, вдруг остановился и сказал с комической торжественностью:

— Во всех концах Советского Союза прекрасны реки, моря и леса! И осень золотит и румянит листву. Но!.. — он указал на высокое раскидистое дерево с яркой жёлто-красной листвой:

Мне милее этот клён,чем пальма южнокрымская,чем кедр, хоть вечно он зелён,и даже… —                  лавра римская!

— Гениально! Особенно последняя строка!

— Только лавра-то — монастырь, а дерево — лавр!

— И почему римская? Их и в Крыму сколько хочешь!

— Вот ведь как придираются, завистники! — с полной серьезностью заметил Огнев. — У Пушкина — брег, а у Женьки — лавра, там на одну букву меньше здесь — больше — поэтическая вольность! А «римская» — надо же понимать! — масштаб! Международный масштаб!

— Это же экспромт, граждане, экспромт! — весь красный от смущения, защищался Женя.

Любая бессмыслица, удачные и неудачные остроты и шутки в этот день вызывали бурное веселье — казалось, самые большие трудности позади, решающий этап пройден, а впереди пусть не гладкая, но уже завоёванная дорога к театру!

Смех дрожал в груди Алёны, и никак было его не удержать. Принята! Принята! Теперь уж нужно так работать, чтобы добиться настоящих ролей. Комиссара из «Оптимистической трагедии» — одна против всех: «Именем пролетарской революции…» Хорошие, красивые слова, смелые поступки. Или трагические роли — это тоже прекрасно. Другую Ларису — Бесприданницу будет она играть. «Вещь? Я — вещь?..» — сквозь переполнявший её смех Алёна ощутила на мгновение беспомощную, смертную тоску раздавленного человека, и это, как ни странно, сделало её ещё счастливее — играть, скорее играть! Она не слышала, что сказал Женя, но все засмеялись, и она засмеялась, как бывало в детстве.