Африканские игры - Эрнст Юнгер

Кроме нас из потока приезжих тем же манером выудили еще двух или трех молодых людей, после чего наше маленькое подразделение пустилось в дорогу. Мы шагали по широкой, ведущей от вокзала аллее, мало чем отличающейся от парадных улиц других больших городов, и потом свернули на прославленную улицу Канебьер. По дороге Реддингер все время вращал глазами, словно угодивший в западню волк: он высматривал скрытые от глаз боковые улочки, но возможности для бегства не находил.

Вскоре нашим взглядам открылась Старая гавань — большой водоем, обнесенный с четырех сторон каменной стеной, по краям которого на якорях стояли рыбацкие баркасы и мелкие парусные суда. Сутолока здесь царила чудовищная. Толпы людей, крича, передвигались по каменным набережным между лотками торговцев рыбой, корзинами с моллюсками и морскими ежами и выставленными под открытым небом стульями из маленьких рыбацких таверн. Воздух был наполнен запахами чужих рас, больших складов и отбросов моря — дыханием торговой анархии, которая пронизывает и оживляет приморские города.

Наш капрал — который в этой суматохе чувствовал себя как дома и двигался с неспешностью, какую встречаешь всюду, где квартируют солдаты и царит административный порядок, — предпочел углубиться в темный квартал, переулки которого черными шлангами впадали в акваторию порта. Уверенно ориентируясь на местности, он свернул в самый узкий из них, на входе в который стоял огромный негр, угольно-черный, как мавры на иллюстрациях к сказкам, и одетый в лазоревый мундир, расшитый ярко-желтыми арабесками. Пауль развеселил нашего предводителя вопросом, не охраняет ли этот тип гарем, и узнал от него, что негр, «как раз наоборот», — один из сенегальских стрелков.

Проулок, больше напоминающий туннель, змеился, поднимаясь в гору; мостовая была завалена фруктовой кожурой, раковинами моллюсков и всякого рода отбросами. Несмотря на ранний час, уже попадались пьяные; за низкими окошками и в темных дверных проемах сидели накрашенные девушки и с застывшими улыбками смотрели на проходящих мимо. Капрал, уперев левую руку в висящий у пояса штык, развлекался тем, что на ходу балагурил с ними, причем ему, казалось, не составляло никакого труда переходить с швейцарско-немецкого на французский, или испанский, или вообще какой-то неизвестный язык.

Его настоящей целью, однако, оказался глубокий подвал, в котором громоздилось огромное количество бочек. Здесь он остановился и подал вниз походную флягу, которая крепилась к его портупее и отличалась необычайно большим объемом, рассчитанным на длинные переходы по пустыне.

Винодел, определенно знавший любимый сорт своего клиента, с помощью воронки наполнил чудовищную флягу темно-красным — почти черным — вином. С удовлетворением приняв флягу, капрал объяснил нам, что подкрепить себя ранним утром настоящим африканским вином гораздо полезнее и приятнее, чем выпить чашку кофе, — и, чтобы наглядно продемонстрировать этот принцип, он тотчас сделал большой глоток. Его манера пить была такой же экзотичной, как и все его поведение: он поднял флягу высоко над головой и тонкую струйку вина, полившуюся из сосуда, ловил ртом так искусно, что мимо не пролилось ни капли. Увидев, что мы с удивлением следим за происходящим, он объяснил, что преимущество такого трюка нам скоро станет понятно — как только мы переночуем в палатке с парнями, которые, даже стягивая сапог, опасаются, как бы кто не покусился на палец с их ноги… Преподав нам этот превосходный урок, капрал повел нас по лабиринту улочек и сообщающихся дворов обратно к морю.

Квартал трущоб, который мы пересекли, оказался преддверием обветшалого замка, наконец открывшегося нашим взорам. Замок был сооружен на выступающей из моря скале и со стороны суши имел оборонительный ров. Его красно-бурые стены поднимались из синей воды на огромную высоту, прерываемые лишь зарешеченными оконцами с ржавыми пятнами, въевшимися в кладку под брустверами. Углы замка были скруглены крепкими башнями; вокруг их омываемых морем цоколей плавали пояса из зеленых и коричневых водорослей. Ко входу вел деревянный мост, на котором нес караул солдат в ярко-красном мундире; на голове у него была феска, черная кисть которой спадала почти до бедра.

Над темными воротами, через которые мы прошли, висела табличка с надписью «Форт Сен-Жан». Мы поднялись по винтовой лестнице и оказались на открытой площадке, заполненной людьми.

Средневековый бастион, как мы скоро узнали, служил местом найма и увольнения солдат ближневосточных гарнизонов. Его проходы и сводчатые помещения кишели неспокойным и постоянно сменяемым персоналом. На некоторых парнях, которых мы встретили, были пестрые мундиры; но большинство довольствовалось гражданским рваньем. Еще прежде, чем мои глаза разглядели подробности этой суеты, возникло ощущение, что здесь происходит что-то нехорошее и незаконное.

Прибытие новичков здесь как будто считалось важным событием; во всяком случае, вокруг нас сразу же образовался круг, и зазвучали приветствия на самых разных наречиях. Прежде чем мы поняли, чего от нас хотят, раздался сигнал трубы, о каком Пауль рассказывал нам в Вердене. Сигнал исходил от двух его прежних товарищей, которые тут же с радостными криками куда-то утащили Пауля.

Я собрался было последовать за ними, но тут в непосредственной близости от меня возникла какая-то заварушка. Ужасный Реддингер, которому так и не удалось вовремя смыться, разорвал круг зевак и бросился вдогонку за человеком, улепетывающим со всех ног. Развевающаяся накидка этого человека показалась мне подозрительно знакомой. Реддингер в несколько прыжков настиг его и повалил на землю; и тут я понял, что лежащий на земле, на которого обрушивает удары Реддингер, — не кто иной, как Франке, видимо, добравшийся сюда ночным поездом, без билета.

Хотя он орал благим матом, никто и пальцем не пошевелил, чтобы ему помочь. Наконец крики привлекли внимание двух патрульных, которые совершали обход по валам и внутри форта. Однако их попытка вмешаться привела лишь к тому, что Реддингер окончательно озверел. Размахивая длинными ручищами, как крыльями ветряной мельницы, он в один миг обратил обоих патрульных в бегство.

Швейцарский капрал, с полным самообладанием наблюдавший за этой стычкой, дал Реддингеру добрый совет: как можно скорее испариться, если он не хочет «расхлебывать скверный супчик». Однако Реддингер, который лишь теперь, казалось, слегка оттаял, ни за что не хотел отступать, а грозил этому «песьему хрену и прохиндею», который так подло дал деру из Вердена, «повыдергивать ноги, если он тотчас же не отдаст сапоги»… Но так получилось, что Франке, воспользовавшись суматохой, успел улизнуть.

Между тем поднявшиеся снизу охранники уже беглым шагом пересекали площадку. Командовал ими сержант с тонкими усиками: вылитый злобный бесенок; ткнув пальцем в грудь Реддингеру, он приказал ему следовать за ним. Тот ответил, что его здесь ничто не интересует, кроме сапог, и без них-де он и шага не сделает…

Я подумал, что теперь его точно арестуют; однако сперва сержант послал одного рядового в караулку, и тот почти сразу вернулся с какой-то книгой. Воцарилась тишина, и сержант зачитал из книги длинный отрывок. Даже лицо швейцарского капрала приняло встревоженное выражение; только Реддингер, которому эта декламация, собственно, и была адресована, слушал ее с пренебрежительной ухмылкой — очевидно, он ни слова не понимал.

После окончания странной церемонии события начали разворачиваться в ускоренном темпе. Сержант подошел к Реддингеру, чтобы схватить его за грудки, но получил такой удар кулаком, от которого длинный козырек съехал ему на глаза. Тут возникла большая свалка, но, хотя удары сыпались градом, понадобилось еще много времени, прежде чем буяна усмирили и уволокли. Маленький сержант самолично подготовил финал: он, как матадор перед решающим поединком с быком, велел своим людям податься назад и оказался лицом к лицу с Реддингером. Тот, видимо, умел наносить удары только сверху вниз; и замахнулся… но сержант, отпрыгнув назад, коротким, натренированным движением ноги ударил его… Коварный удар вышколенного фехтовальщика пришелся чуть ниже желудка и опрокинул охнувшего Реддингера на песок. Его схватили и отбуксировали в одну из больших башен, которую еще долгое время окружала улюлюкающая толпа.

Швейцарский капрал заметил, что наш парень держался молодцом, но военного трибунала ему, видно, не избежать.

Поскольку наше маленькое сообщество путешественников так неожиданно распалось, я решил побродить по форту на собственный страх и риск, чтобы поближе с ним познакомиться.

Потасовки и злоупотребления были здесь делом обычным: то тут, то там образовывалось скопление людей, и в дело вмешивались патрульные. Основная причина столкновений заключалась в том, что отслуживших легионеров отпускали восвояси в изношенном до дыр синем обмундировании, и они всеми правдами и неправдами пытались пополнить свой гардероб. Это были, по большей части, тертые калачи, чьи глаза так и рыскали по сторонам в поисках добычи. Едва высмотрев человека, у которого еще сохранялся хоть какой-то остаток приличной одежды, ветераны старались затащить его в угол и там — отчасти уговорами, отчасти угрозами — принудить к обмену. Хотя бы ради того, чтобы от них отвязаться, стоило согласиться на сделку. Я в результате выменял пару солдатских ботинок и синий фланелевый мундир, да еще получил несколько франков.