Бурситет. Приключения удалых пэтэушников, а также их наставников, кого бы учить да учить, но некому - Анатолий Шерстобитов

Окоченел не только Полукаров, еще сильнее задрог Вадька, лежащий под колпаком бака. Когда старшина в последний раз заходил под навес, он не на шутку опасался, что его выдаст громкий стук зубов. О-оо, как проклинал себя Вадька в эти минуты. Так опрометчиво дать замуровать себя в этот ледяной гроб. От бетона плит и металла калило столь всепроникающей стылостью, что уже через полчаса он совершенно одеревенел, не спасли ин ватные брюки, ни полушубок. А теснотища! Только и елозь чуточку скрученный в зародыш, с коленок на бок и обратно. Ох и дурачок! но кого винить, как не себя, сам ведь предложил эту фотоохоту, он с ненавистью скосил глаза на «Зенит» с телеобъективом. Вадька даже несколько раз ловил себя на мысли, что близок к отчаянию, готов закричать, попросить помощи у того же старшины, потому как самому из этого склепа вылезти сил никогда не достанет.

В который раз он умостился на четвереньках, сжался в комочек, спрятав лицо в коленях, тащательно подоткнул под себя полы полушубка, решил скапливать тепло дыхания. Ах, съемка, съемка. Он чуть не заголосил от досады, когда инспектор выторговывал сапожки, а у него уже настолько почужели пальцы, что ни затвор взвести, ни резкость навести, ни видоискатель протереть, куда он умудрился дыхнуть. Такие кадры ушли!..

И все-таки, порой, на него, Вадьку, накатывают сомнения, во имя чего же они придумывают себе искусственные трудности, может, действительно, как говорит Сыч, все это лишь детская игра. Ну зачем он здесь корчится от холода, если мог в эту минуту полусонный и разомлевший слушать вполуха бубнение преподавателя в теплом классе. Чтобы одним хапугой стало меньше? Ну, стало. Что дальше? Если бы он был один. Да кто они такие, в конце концов, чтобы лезть в подобные дела? Ведь должны быть специальные подразделения, люди, следящие за порядком в той же милиции. Н-да, лучше бы, конечно, заключил он, орудовать тут кинокамерой. Но пока о ее приобретении нечего и мечтать. Да, деньги нужны везде. Взять ихние траты только на доставку сюда этого бака, только одного бака! В один прием была истрачена половина ихнего дворницкого дохода, сделан шаг назад от Лимузии.

Стиснув зубы, он напрягся каждой жилочкой тела и надолго задержал дыхание в попытке прогнать неотступную дрожь, озноб. Он никогда так не замерзал, это что же, простывать из-за этого рвача, заболеть, а то и копыта откидывать? Ох и болваны! и все ведь вроде продумали, а про такой пустяк как холод в абсолютной неподвижности, в металлическом гробу, забыли. Ох и болва-ааны! Он глянул в глазок, может уехал старшина? Как бы не так, пригрелся скот в машине-то, а может и вздремнул даже. Эх, присесть бы раз полста, пробежаться километр-другой…

Прав отец, деловитости, сметки и хватки в сыне ни на грамм. Хотя и отцовская деловитость ему тоже претит, недолюбливал он предка за очень уж рабское поклонение рублю, постоянную гонку за клиентурой, выгодными заказами, типичный фотолакей, никакой гордости, а ведь он мастер, профессионал каких мало.

Вадька прислушался, двигатель перегазовывал, а вот и заурчал потужливо – отбывает ненаглядный, наконец-то. Он замычал и стал раскачиваться и толкаться в стенки бака уже без опаски быть услышанным. Наконец-то – свобода, движение до пота, скорее бы в училище, такое тепленькое, родное и уютное! Училище… он непроизвольно поморщился, вот и учеба, разве по его искреннему желанию, так, увязался за друзьями, да и школа порядком осточертела. Он и музыкалку вот также отмучал по хотению мамы, сто-оит себе теперь баян, напитывается пылью. А вот фотография ему понравилась, только не гонка бесконечных, однообразных «карточек», нет, фотография глянулась ему как искусство, не как ремесло…

– Вадюха! – изумился Пашка, когда бак отвалили в сторону. – Опенушек! Да у тебя ведь губы синие!

– З-ззадубарел, – косноязычно сказал Вадька, челюсть непроизвольно плясала. – З-зубы инеем заросли.

– Сейчас разомнемся, – пробасил Антон. Они спрыгнули с крыши и принялись толкаться, бегать, рогоча беспричинно, Вадька часто падал, совсем тупо подчинялись одеревеневшие ноги. Да и друзья прочернели изрядно, они ведь тоже на свежем воздухе неподалеку отсиживались.

– По коням, змеи капроновые! – скомандовал Антон, усаживаясь за руль отцовского «Урала». – Надо еще на второй урок успеть, а то Шпик уже телеграммы во все концы отбивает…

Вадька залез в коляску и укрылся с головой накидкой. Вдруг, ни с того, ни с чего едва не расплакался, так хорошо ему почему-то стало с друзьями, враз испарилось все сомнения и ожесточение, ушла досада на собственную глупость. Стало даже стыдно за недавние мысли. Разве у него когда повернется язык пожалиться, подвергнуть сомнению то, чем они с друзьями занимаются, да никогда! Ради вот этаких минуток «хорошо» он готов и не на такие испытания.

Никто кроме них не сможет подарить ему таких минуток. Он крепко зажмурился и счастливо улыбнулся. От них он такие проявления своего умиления тщательно маскировал, стыдился, был уверен, что не поймут, засмеют.

Мотоцикл взревел, от ускорения Вадьку вмяло в сиденье, а на резком развороте едва не выдавило вправо. Антон с техникой обращался круто, но умело, технику чувствовал и в надрыв, на излом никогда не пускал.

Мастер довольно скептически похмыкал на объяснение – внезапная поломка мотоцикла в дороге – и посоветовал добираться до места учебы, как все, автобусом, не гробить здоровье по такому холоду. Наказал также строго, чтобы безо всякого ропота шли на стрижку. Училище уже бурлило в обсуждении данного массового мероприятия.

Надобно сказать, что решение о повальной стрижке было подсказано, в основном, соображениями гигиеническими, а не эстетическими. А все затем, что в некоторых буйных, не особо тревожимых мылом-шампунями шевелюрах, не так давно завелись посторонние многоногие существа. Факты, в общем-то, единичные вызвали у медсестры мистическую панику, весть достигла санэпидстанции, гороно – родилась инициатива.

После линейки, на которой прозвучала ошарашивающая новость о прибытии бригады парикмахеров, добрая треть личного состава разбежалась. Кто подался к трассе, домой, кто забился в общежитие, кто отступил в спасительные заросли старого оврага, где мастерски разведя бездымные костерки и выставя дозорных, мальчишки решили пережидать страшное время. Некоторые из оставшихся спокойно, без крика, уведомили мастеров, что стричься не собираются еще года два, до армии, и пусть только кто попробует их тронуть. Другие, помягче характером, вымаливали разрешение у директора и его замов, имея на то весомый аргумент – головки их были ухожены, надушены, а у кой-кого даже завит-подкрашен локон. Третьим же пришлись по душе неразбериха и шум, скомкавшие на нет весь учебный процесс, равно как и сама стрижка, бесплатная и своевременная. Словом, как бы то ни было, работы двум парикмахерам хватало и даже не на один день.

В учительской, что превратилась в мужской зал, яростно заклацали ножницы, и взвыли машинки. Спешка неизбежно накладывала отпечаток на качество работы, ограничивала творческие возможности, и потому кое-какой из клиентов искренне негодовал, скорбно разглядывая себя в зеркало, роптал на тех, кто так грубо попрал его своеобычность.

– А посвежел-то как, зайчик, – фальшиво умилялся представитель педсостава и ласково накалывал ладошку на ежик затылка, – глазы бы от тебя не отрывал, красавчик…

– Да пошли вы к бесу! – нырками уходил тот от вымученных ласк. – Ну, кому это надо? уши теперь, как у чебурашки торчат.

Следовала совсем корявая шутка, что и ушки подравнять можно, и ученик недоуменно оглядывал автора нелепицы с головы до ног, и откуда, мол, только у людей веселье режется в столь ответственный и серьезный момент.

На уроке НВП заглянула Лепетова и объявила, что минут через десять подойдет очередь их группы шагать к парикмахерам. Пашка с Вадькой решили сдаться, не конфликтовать лишний раз с мастером, Антону, как и некоторым другим ребятам стрижка не требовалась, сами любили короткие прически.

– Та шо ж такэ робится! – горестно запричитал Смычок и, вцепившись в чуб, стал раскачиваться из стороны в сторону. – Куды тильки от таких дядьков ховаться?!. Иттенька! – метнулся бесенок на соседа, обвивая его шею. – Как же нас, коханэнький, бабоньки на танцах признавать будут?

– Т-тебя п-по запаху, – степено расцепил тот руки друга, – у т-тя ведь н-носки с мясом срослись.

– И тебя есть по чему, тараторочка ты моя рыжманная… – Больше взывая к вниманию класса, попросил ласково. – Иттенька, покажь бутылочку со святой водичкой, ну покажь, будь ласка, не жмись…

Витя осуждающе покачал на друга головой, испытующе глянул на военрука, соседей, на конопатое лицо набежала тень сомнения.