Я не верю судьбе - Владимир Высоцкий

1972

Мой Гамлет

Я только малость объясню в стихе —На все я не имею полномочий…Я был зачат как нужно, во грехе —В поту и в нервах первой брачной ночи.

Я знал, что, отрываясь от земли, —Чем выше мы, тем жестче и суровей;Я шел спокойно прямо в королиИ вел себя наследным принцем крови.

Я знал — все будет так, как я хочу,Я не бывал внакладе и в уроне,Мои друзья по школе и мечуСлужили мне, как их отцы — короне.

Не думал я над тем, что говорю,И с легкостью слова бросал на ветер, —Мне верили и так как главарюВсе высокопоставленные дети.

Пугались нас ночные сторожа,Как оспою, болело время нами.Я спал на кожах, мясо ел с ножаИ злую лошадь мучил стременами.

Я знал — мне будет сказано: «Царуй!» —Клеймо на лбу мне рок с рожденья выжег.И я пьянел среди чеканных сбруй,Был терпелив к насилью слов и книжек.

Я улыбаться мог одним лишь ртом,А тайный взгляд, когда он зол и горек,Умел скрывать, воспитанный шутом, —Шут мертв теперь: «Аминь!» Бедняга   Йорик!..

Но отказался я от дележаНаград, добычи, славы, привилегий:Вдруг стало жаль мне мертвого пажа,Я объезжал зеленые побеги…

Я позабыл охотничий азарт,Возненавидел и борзых и гончих,Я от подранка гнал коня назадИ плетью бил загонщиков и ловчих.

Я видел — наши игры с каждым днемВсе больше походили на бесчинства, —В проточных водах по ночам, тайкомЯ отмывался от дневного свинства.

Я прозревал, глупея с каждым днем,Я прозевал домашние интриги.Не нравился мне век, и люди в немНе нравились, — и я зарылся в книги.

Мой мозг, до знаний жадный как паук,Все постигал: подвижность и движенье, —Но толка нет от мыслей и наук,Когда повсюду — им опроверженье.

С друзьями детства перетерлась нить,Нить Ариадны оказалась схемой.Я бился над словами «быть, не быть»,Как над неразрешимою дилеммой.

Но вечно, вечно плещет море бед, —В него мы стрелы мечем — в сито просо,Отсеивая призрачный ответОт вычурного этого вопроса.

Зов предков слыша сквозь затихший гул,Пошел на зов, — сомненья крались с тылу,Груз тяжких дум наверх меня тянул,А крылья плоти вниз влекли, в могилу.

В непрочный сплав меня спаяли дни —Едва застыв, он начал расползаться.Я пролил кровь как все — и, как они,Я не сумел от мести отказаться.

А мой подъем пред смертью — есть провал.Офелия! Я тленья не приемлю.Но я себя убийством уравнялС тем, с кем я лег в одну и ту же землю.

Я Гамлет, я насилье презирал,Я наплевал на датскую корону, —Но в их глазах — за трон я глотку рвалИ убивал соперника по трону.

Но гениальный всплеск похож на бред,В рожденье смерть проглядывает косо.А мы всё ставим каверзный ответИ не находим нужного вопроса.

1972

I. Певец у микрофона

Я весь в свету, доступен всем глазам, —Я приступил к привычной процедуре:Я к микрофону встал как к образам…Нет-нет, сегодня точно — к амбразуре.

И микрофону я не по нутру —Да, голос мой любому опостылит, —Уверен, если где-то я совру —Он ложь мою безжалостно усилит.

   Бьют лучи от рампы мне под ребра,   Светят фонари в лицо недобро,   И слепят с боков прожектора,   И — жара!.. Жара!.. Жара!..

Сегодня я особенно хриплю,Но изменить тональность не рискую, —Ведь если я душою покривлю —Он ни за что не выпрямит кривую.

Он, бестия, потоньше острия —Слух безотказен, слышит фальшь до йоты,Ему плевать, что не в ударе я, —Но пусть я верно выпеваю ноты!

   Бьют лучи от рампы мне под ребра,   Светят фонари в лицо недобро,   И слепят с боков прожектора,   И — жара!.. Жара!.. Жара!..

На шее гибкой этот микрофонСвоей змеиной головою вертит:Лишь только замолчу — ужалит он, —Я должен петь — до одури, до смерти.

Не шевелись, не двигайся, не смей!Я видел жало — ты змея, я знаю!И я — как будто заклинатель змей:Я не пою — я кобру заклинаю!

   Бьют лучи от рампы мне под ребра,   Светят фонари в лицо недобро,   И слепят с боков прожектора,   И — жара!.. Жара!.. Жара!..

Прожорлив он, и с жадностью птенцаОн изо рта выхватывает звуки,Он в лоб мне влепит девять грамм свинца, —Рук не поднять — гитара вяжет руки!

Опять не будет этому конца!Что есть мой микрофон — кто мне ответит?Теперь он — как лампада у лица,Но я не свят, и микрофон не светит.

Мелодии мои попроще гамм,Но лишь сбиваюсь с искреннего тона —Мне сразу больно хлещет по щекамНедвижимая тень от микрофона.

   Бьют лучи от рампы мне под ребра,   Светят фонари в лицо недобро,   И слепят с боков прожектора,   И — жара!.. Жара!.. Жара!..

II. Песня микрофона

Я оглох от ударов ладоней,Я ослеп от улыбок певиц, —Сколько лет я страдал от симфоний,Потакал подражателям птиц!

Сквозь меня многократно просеясь,Чистый звук в ваши души летел.Стоп! Вот — тот, на кого я надеюсь,Для кого я все муки стерпел.

   Сколько раз в меня шептали про луну,   Кто-то весело орал про тишину,   На пиле один играл — шею спиливал, —   А я усиливал,     усиливал,       усиливал…

На «низах» его голос утробен,На «верхах» он подобен ножу, —Он покажет, на что он способен, —Но и я кое-что покажу!

Он поет задыхаясь, с натугой —Он устал, как солдат на плацу, —Я тянусь своей шеей упругойК золотому от пота лицу.

   Сколько раз в меня шептали про луну,   Кто-то весело орал про тишину,   На пиле один играл — шею спиливал, —   А я усиливал,     усиливал,       усиливал…

Только вдруг: «Человече, опомнись, —Что поешь?! Отдохни — ты устал.Это — патока, сладкая помесь!Зал, скажи, чтобы он перестал!..»

Все напрасно — чудес не бывает, —Я качаюсь, я еле стою, —Он бальзамом мне горечь вливаетВ микрофонную глотку мою.

   Сколько раз в меня шептали про луну,   Кто-то весело орал про тишину,   На пиле один играл — шею спиливал, —   А я усиливал,     усиливал,       усиливал…

В чем угодно меня обвините —Только против себя не пойдешь:По профессии я — усилитель, —Я страдал — но усиливал ложь.

Застонал я — динамики взвыли, —Он сдавил мое горло рукой…Отвернули меня, умертвили —Заменили меня на другой.

Тот, другой, — он все стерпит и примет,Он навинчен на шею мою.Нас всегда заменяют другими,Чтобы мы не мешали вранью.

  …Мы в чехле очень тесно лежали —   Я, штатив и другой микрофон, —   И они мне, смеясь, рассказали,   Как он рад был, что я заменен.

1971

О фатальных датах и цифрах

Моим друзьям — поэтам

Кто кончил жизнь трагически, тот — истинный   поэт,А если в точный срок, так — в полной мере:На цифре 26 один шагнул под пистолет,Другой же — в петлю слазил в «Англетере».

А в 33 Христу — он был поэт, он говорил:«Да ни убий!» Убьешь — везде найду, мол.Но — гвозди ему в руки, чтоб чего не сотворил,Чтоб не писал и чтобы меньше думал.

С меня при цифре 37 в момент слетает хмель, —Вот и сейчас — как холодом подуло:Под эту цифру Пушкин подгадал себе дуэльИ Маяковский лег виском на дуло.

Задержимся на цифре 37! Коварен Бог —Ребром вопрос поставил: или — или!На этом рубеже легли и Байрон, и Рембо, —А нынешние — как-то проскочили.

Дуэль не состоялась или — перенесена,А в 33 распяли, но — не сильно,А в 37 — не кровь, да что там кровь! — и седина.Испачкала виски не так обильно.

«Слабо стреляться?!В пятки, мол, давно ушла душа!»Терпенье, психопаты и кликуши!Поэты ходят пятками по лезвию ножа —И режут в кровь свои босые души!

На слово «длинношеее» в конце пришлось   три «е», —Укоротить поэта! — вывод ясен, —И нож в него! — но счастлив он висеть   на острие,Зарезанный за то, что был опасен!

Жалею вас, приверженцы фатальных дат   и цифр, —Томитесь, как наложницы в гареме!Срок жизни увеличился — и, может быть,   концыПоэтов отодвинулись на время!

1971