Звери на улице - Марк Ефетов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Как в кино, — вставил Слава, но Булатов его не слушал.
Он говорил:
— Еле догнали озорника. И тут же подоспел полицейский в металлическом шлеме. Взял под козырек и вежливо так: «А права на вождение мотоцикла у медведя есть?» И знаете, потом полицейский комиссар пришел к нам на представление и вручил права на вождение мотоциклом на имя господина Юркого… Вы запишете?
— Это сказал полицейский? — спросил Слава.
— Нет, — сказал Булатов, — это я спрашиваю: вы запишете?
Слава кивнул головой: «Запомню и так».
Действительно, как такое не запомнить!
Потом Булатов рассказал, как за границей, в другом городе, ему заявили, что не может медведь так управлять мотоциклом. Тут какой-то фокус: либо это люди в медвежьих шкурах, либо мотоциклы управляются по радио. Этих маловеров убедили, что никаких фокусов нет — медведи как медведи и машины у них самые обычные. «Нет, — заявил хозяин фирмы мотоциклов, — не верю. Пусть медвежата поездят на моих мотоциклах — обычных, у которых нет никаких приспособлений. Я завтра же пришлю два таких мотоцикла». Этому фабриканту сказали: «Присылайте». Через два дня медведи выехали на манеж, восседая на мотоциклах этой заграничной фирмы.
Но хозяин-фабрикант не растерялся. Он тут же развесил по всему городу рекламу:
«Наши мотоциклы так удобны и легки в управлении, что не только люди, но даже медведи быстро научились кататься на них».
Невольный обман
Слава слушал профессора Булатова и все время хотел спросить о своем Мишке, но профессор был из тех людей, которые говорят сами, а другим говорить не дают. Правда, все, что Булатов рассказывал, было Славе очень интересно.
Оказывается, медвежий характер чаще всего портят люди.
Услышав об этом, Слава воскликнул:
— Не может быть!
— А вы слушайте и не перебивайте! — властно сказал, как приказал, Булатов.
И Слава почувствовал, что дрессировщик такой человек, воле которого подчиняются не только звери.
— Разве вы не знаете, как люди ради забавы дразнят зверей? — спросил Булатов. — Их слепят лампами, чтобы сфотографировать.
При этом Слава вспомнил случай со своим Мишкой, которого хотела сфотографировать мама. Но он промолчал. Слава уже побаивался Булатова и думал о том, что будь у них такой учитель в классе, никто, должно быть, не играл бы на уроке под партой в поддавки и вообще…
— Вы меня слушаете, — Булатов тронул Славу за рукав, — или думаете о чем-то своем?
— Слушаю, слушаю! — воскликнул Слава.
— Так вот, — продолжал Булатов. — У меня была медведица, по имени Машка…
— Машка?!
— Да, Машка! Не перебивайте. Ее привезли ко мне из зверинца. Так вот, более злобного зверя я не видел. А почему?…
Слава молчал и думал: «Неужели тихая, ласковая Машка могла превратиться в злобного зверя? Нет, это невозможно!»
Булатов между тем продолжал:
— Потому стала она такой, что в зверинце медведя этого дразнили, совали ему в клетку палки — мало ли что. Вот и стала Машка нервной, раздраженной, злой. И потом ненависть к людям укоренилась так сильно, что…
— Что? — спросил Слава.
— Не перебивайте… Что мне пришлось начинать дрессировку с того, что я запретил кому бы то ни было приближаться к клетке этого медведя. Подходил только я один. Я и кормил зверя, и убирал за ним. Да, повозился я тогда с этой Машкой. Хотя в нашем деле без долготерпения нельзя, никак нельзя. Вы хотели что-то спросить?
— Да, я хотел спросить, где теперь эта Машка и сколько ей лет?
— Сейчас скажу. — Булатов поднял глаза на потолок, будто там был Машкин паспорт, и сказал: — Она уже не работает. На пенсии, так сказать. А было это давно. И если Машка жива, ей должно быть теперь больше лет, чем вам, молодой человек. Но Машка эта успела за свою жизнь много и хорошо поработать. Она, знаете, была талантливой акробаткой.
«Не та Машка», — подумал Слава и продолжал слушать дрессировщика.
Все, о чем он говорил, было для Славы новым, и все это хотелось запомнить. Вот то, например, что трюк «лапы в лапы» длится перед зрителями несколько секунд, а медведи репетировали его больше полугода. И еще запомнился ему рассказ о японских детях.
Когда медведи Булатова выступали в Японии, было очень жарко. Так жарко, как в Москве никогда не бывает. Шумели вентиляторы, но это не помогало. Бедные мишки очень страдали в своих теплых пушистых шкурах. И вот однажды, когда медвежата после репетиции вернулись с манежа, они почувствовали у своих клеток прохладу. Оказалось, что маленькие японцы, видя, как медведики страдают от зноя, решили три дня не есть мороженое и на сэкономленные деньги купить грузовую автомашину льда.
Когда профессор Булатов рассказал Славе о случае в Японии, он добавил:
— Об этом-то вы обязательно напишете?
— Я?! — удивился Слава.
— Вы, конечно.
— А куда мне об этом написать? — спросил Слава.
— Как — куда? В газету.
Слава молчал.
— Вы разве не из газеты? Мне звонили еще вчера, что на сегодняшнем представлении будет корреспондент детской газеты. Юный корреспондент — юнкор, одним словом.
Слава помолчал еще с полминуты, а потом тихо так сказал:
— Это не я.
— Так кто же вы?
— Я — Слава.
— Слава?! Что значит — Слава? При чем тут Слава?
Снова было молчание — тягостное и неприятное. Потом Булатов вскочил, шумно отбросив стул.
— Значит, вы, молодой человек, обманули меня.
— Нет, я никого не обманывал.
— А почему вы здесь?
— Я ищу моего Мишку!
— Вашего?! Да, моего.
— Здесь ваших медведей нет! — строго сказал Булатов. — Понятно?
— Понятно. До свиданья. Я пошел…
Слава сказал это, когда был уже в дверях.
Как же он рвался попасть в цирк!.. И вот попал — и в цирк, и к самому профессору Булатову. А на душе ничего, кроме огорчения, не осталось.
В Берлине
Как в кино
Когда оказалось, что цирковой медвежонок не Славин Мишка, Слава отправился снова в Зооцентр к той самой Марии Петровне, которая водила его в звериный паспортный отдел и сказала, что медведей из Валдая было два: один — в цирке, другой пока на проверке в больнице, а потом поедет в ГДР.
Ведь Слава условился с Марией Петровной, что приедет к ней на следующий день; пришел и узнал: точно! Мишку-валдайца проверили — он ел и пил все с большим аппетитом, шалил и проказничал, как никто из медвежат, и потому врачи сказали в один голос: «Здоров. Можно отправлять в Берлин».
Вот туда-то Мишку и отправили. Теперь его адрес был точно известен и остановка была, казалось, за малым — сесть Славе в поезд и отправиться в Берлин.
Да, мечтать Слава мог теперь вовсю. Ведь он участвовал в игре-лотерее немецкого журнала.
Слава мечтал. И вдруг!..
Наверное, многое в жизни бывает так — вдруг. Раньше Слава думал, что так только в книжках бывает и в кино. Нет, оказывается, и писателям такое не выдумать, что случается в жизни.
Он сидел на уроке и решал задачу. Было это в декабре, но лил дождь. И все окно закрылось в противном таком тумане. Задача не решалась. В окне ничего нельзя было разглядеть, будто весь мир вокруг был наполнен чаем с молоком. Знаете, таким серо-белым. От всего этого настроение у него было — жуть.
И вдруг открылась дверь, и вошла директор школы. В своем знаменитом черном костюме, треугольником белая блузочка, и на ней маленький такой черный бантик. Этот костюм директор только в праздники надевала и еще на родительские собрания.
Ну, школьники, как положено, застучав партами, встали. И каждый из них, наверно, вспомнил, где, когда и чего нашкодил. Так ведь всегда бывает, когда директор приходит вдруг. Обычно это не к добру.
А тут она как раз вызвала Славу, назвав его по имени потому, что он был один Слава на весь класс:
— Слава, пойди-ка сюда. Дети, садитесь.
Они сели, а мальчик вышел из-за парты. Еще раз посмотрел в серо-белое окно, и не знаю, где было туманнее — там или у него на душе…
Слава вышел в коридор, и директор спросила его:
— Ты что, переписываешься с немецкими ребятами? У нас, кажется, только чехам писали письмо.
— Писали, Софья Петровна.
— А немецким ребятам?
— Немецким не писали…
Тут они вошли в ее кабинет, где, по правде говоря, Слава не любил бывать. С комнатой этой у него были связаны очень уж какие-то неприятные воспоминания…
— Садись, Славик.
— Ничего.
— Да садись же, садись. Значит, ребята в ГДР не писали?
— Наш класс не писал. Но я…
— Что — ты?
В это время ему стало как-то нехорошо. Язык во рту стал вдруг как напильник, а щеки и лоб — будто он наклонился к горячей плите. И мысли побежали одна за другой, одна за другой: «ГДР… викторина… лотерея… выигрыш… Миша, Мишенька…»