Подпись «Пикпюс» - Жорж Сименон

– Урок бриджа?

– У графини. Это, по-видимому, очень светская дама, которая знавала лучшие времена, а теперь зарабатывает на жизнь, собирая в своем салоне на улице Пирамид людей, желающих поиграть в бридж. За плату, разумеется. Предположите, что господин Блез один из ее клиентов.

– Ну и что?

– Знаю: ничего. Это ничего не доказывает. Но согласитесь, такое совпадение было бы весьма любопытным, поскольку Маскувен, служащий Пру и Друэна, тоже играл каждый вечер в бридж у графини. Если бы только это животное Ле Клоаген…

Начальник осторожно пожимает плечами, что, видимо, означает: сейчас не время ему перечить. И протягивает руку.

– Удачи, старина! Кстати, по поводу господина Блеза… Не стоит ли тут проявить известную осторожность? Личность эта, похоже, амбициозная и твердо решившая подвести нас под неприятность. Поднимется шум в газетах, в дело вмешается какой-нибудь депутат, и…

– Разумеется! Разумеется, мы будем сдержанны, господин начальник, только вот сразу видно, что вы не пробыли три часа наедине с этим кошмарным Ле Клоагеном!

6. Мегрэ находит Пикпюса

Специалисты ломали себе голову над загадкой Пикпюса. Миллионы людей, раскрывая газету, искали броскую «шапку» с этим именем. Оно не сходило с уст.

– Пикпюса не видел?

– А Пикпюс? Как он поживает? Таксисты нашли наконец новое определение для неловких водителей:

– Эй, ты, Пикпюс несчастный!

Так вот, обнаружить пресловутого Пикпюса помогла муха, обыкновенная комнатная муха. В это утро Мегрэ поднялся позже обычного, потому что задержался у графини до двух ночи. В воздухе еще ощущалась восхитительная прохлада, но солнце, золотившее дома, уже предвещало жаркий день.

Мегрэ, обожавший бродить по Парижу в часы, когда город совершает свой утренний туалет, не пошел с бульвара Ришар-Ленуар прямо на набережную Орфевр, а неторопливой походкой рантье сделал крюк через площадь Республики.

Вчера, в салоне на улице Пирамид, он сыграл совершенно идиотскую роль. Не успел он появиться, как в облаке газа, более театральная, чем актриса Французской Комедии на амплуа светской кокетки, ему навстречу устремилась графиня.

– Тсс! Идемте со мной, дорогой комиссар. Если бы вы знали, какая для меня честь принимать у себя столь известного человека!

Она затащила Мегрэ в будуар. Говорила, говорила без умолку. Умоляла не устраивать скандал в ее салоне. Она принимает только безукоризненно воспитанных людей, занимающих видное положение в свете.

– Я как раз говорила принцу…

Рука, унизанная тяжелыми перстнями со стразами, то и дело ложилась на колено комиссару, взиравшему самым своим голубым взглядом на это вспышкопускательство.

– Вы серьезно хотите провести с нами вечер?.. Нет, я не знаю господина Блеза… Вашему описанию не соответствует ни один из наших друзей – мы ведь здесь в своем дружеском кругу, не правда ли?.. Да, действительно, каждый берет на себя долю расходов, но это же естественно в столь трудные времена.

Пять минут спустя, представив Мегрэ как полковника в отставке, хотя фотографии его постоянно появлялись в газетах, графиня усадила комиссара за свой стол – стол для начинающих – и дала ему первый урок бриджа. Это не помешало ей предостеречь всех и, переходя от стола к столу, шепнуть:

– Это знаменитый комиссар Мегрэ… Только не разглядывайте его: он пришел инкогнито, чтобы посоветоваться со мной.

Теперь, на улице, Мегрэ всматривался в прохожих, твердя про себя, что в Париже тысячи людей той же породы, ведущих таинственную или нелепую жизнь и выплывающих на поверхность лишь в связи с каким-нибудь трагическим происшествием.

Комиссар добрался до кафе «Спорт» на площади Республики. Вошел, не зная, что предпочесть – бар или зал, потом решил сесть на обычное место Жозефа Маскувена. Голова его работала как бы машинально. Пикпюс! Почему Пикпюс? Ведь это название улочки в бедном квартале около кладбища Пер-Лашез.

– Официант, кружку пива!

– Минутку, господин комиссар, только насос подключу.

Нестор, засучив рукава и обнажив волосатые руки, возился с машиной. В кафе было пусто, лишь в углу, несомненно кого-то поджидая, сидела и пила кофе с молоком юная провинциалочка, рядом с которой стоял чемодан.

– Ну, как там наш бедный Маскувен, господин комиссар?

Нестор нагнулся, ставя на стол кружку пива. Комиссар поглядывал на его лысый череп, или, говоря более точно, следил глазами за мухой, усевшейся официанту на темя, чего тот, видимо, не чувствовал.

С мухи и гладкого черепа взгляд перекочевал дальше, и тут Мегрэ, неожиданно заворчав, едва не вскочил со стула, к великому изумлению Нестора, который мгновенно обернулся, никого не обнаружил и окончательно стал в тупик. Чем объясняется внезапное возбуждение комиссара, славящегося своей невозмутимостью?

Мегрэ нашел Пикпюса! Вот он, на стене, прямо перед столиком, за которым ежедневно занимал место Жозеф Маскувен и где, вне всякого сомнения, было написано письмо, предупреждающее об убийстве гадалки.

Как бы грохнула публика со смеху, напечатай газеты фотографию пресловутого Пикпюса!

Прямо над игральным автоматом висел огромный рекламный календарь из тех, что иные коммерсанты поныне раздают своим клиентам.

Полная гарантия невредимости имущества при переезде. Обращайтесь…

Примитивная хромолитография изображала простонародного геркулеса в полосатом свитере, с лохматой ярко-рыжей бородой, румяной физиономией и олимпийскими мышцами. Подмигивая будущим клиентам, колосс жонглировал зеркальным шкафом.

Это слово, набранное аршинными буквами, прямо-таки било в глаза. Ниже, более мелким шрифтом, следовало:

Итак, человека по имени Пикпюс не существует. Это всего-навсего гротескный образ, рекламная формула. Однажды кто-то сел за столик и написал письмо. Потом заколебался – как подписать? Он посмотрел вокруг, и взгляд его упал на календарь. Пикпюс!

Не раздумывая больше, да еще, наверно, дурашливо улыбаясь, человек – не обязательно мужчина – поставил подпись: «Пикпюс».

Остается узнать, кто, сидя за этим столиком на молескиновой банкетке, воспользовался жидкими фиолетовыми чернилами и скверным пером, которые кафе «Спорт» предоставляет своим клиентам.

Одно ясно – человек не ошибся. Он знал!

– Сколько с меня?

Мегрэ подмывало унести с собой календарь для своего музея, но он решил зайти за ним позже, когда завершит расследование.

А почему бы теперь же, пока он в двух шагах от бульвара Бонн-Нувель, не заглянуть к Пру и Друэну? В прошлый раз он так и не повидал хозяев.

В здании располагалось много учреждений. Лестница была пыльная. На всех окнах третьего этажа, до половины остекленных зелеными витражами, красовались фамилии обоих совладельцев конторы.

– Господина Пру, пожалуйста.

– Вы по личному делу?

– Да, по личному.

– Господин Пру уже три года как скончался.

Раздосадованный Мегрэ потребовал у рассыльного, парня с самодовольной улыбкой, провести его к г-ну Друэну. Еще через минуту его принял мужчина лет пятидесяти с недоверчивым взглядом.

– Садитесь, господин комиссар. Я нашел у себя на столе вашу визитную карточку и должен сознаться…

– Понимаю, господин Друэн. Но поскольку служебная необходимость обязывает меня задать вам несколько вопросов…

– Если эти вопросы относятся к кому-то из моих клиентов, вынужден предупредить, что мы гарантируем им полную секретность, более того, считаем себя связанными профессиональной тайной…

– Скажите, господин Друэн, полагаете ли вы, что Жозеф Маскувен – честный служащий?

– Будь это не так, я не держал бы его.

– Он занимал у вас крупный пост?

Г-н Друэн встает и приоткрывает дверь, проверяя, не могут ли их услышать.

– Принимая во внимание сложившиеся обстоятельства и необъяснимость поступка этого бедного парня, могу откровенно сказать, что держал его скорее из жалости.

– Он вас не устраивал?

– Постарайтесь меня понять. Если говорить о добросовестности, его не в чем упрекнуть. Напротив! Он всегда приходил первым, уходил последним. Никогда не позволял себе ни прятать под бумагами газету или книгу, ни выскочить покурить в туалет. Никогда не ссылался на семейные неприятности, чтобы выпросить свободный день, – ни мертвых бабушек, ни больных теток! Я сказал бы, он чрезмерно добросовестен.

– Что вы имеете в виду?

– Что он маниакально добросовестен.

Это, вероятно, у него с детства: мне ведь известно, что он приютский. Ему всегда мерещилось, что за ним следят, что им недовольны, что его в чем-то даже подозревают. Он был из-за этого настолько уязвим, что у меня просто не хватало духу сделать ему малейшее замечание. Сослуживцы его не любили. Он жил, забившись в свой угол, с работой справлялся, но отношений ни с кем не поддерживал.