Операция «Святой» - Лариса Захарова

— На своем веку я заварушек насмотрелся, — недовольно хмыкнул Дорн. — Ну, а вы по какому случаю в Вене? Освещать заварушку? Так сказать, последняя европейская сенсация?

— Да нет… Мое агентство интересуется мнением князя Штаремберга по следующему поводу: а нельзя ли Австрии и впрямь воссоединиться с рейхом, и хлопот меньше. Но князь Штаремберг подобные заявления делать воздерживается. Увы… В другом же виде редактор интервью не возьмет, и мне хлопот больше.

— Всегда считал «Ассошиейтед пресс» объективным агентством.

— Ну… — Пойнт неопределенно махнул рукой. — Вы не бывали в Вене при Габсбургах?

Дорн рассмеялся.

— А… ну да. А я был, ребенком, подросточком, эдак лет четырнадцати. Мать таскала меня по светским салонам, театрам и прочим милым местечкам — американские вдовы, если они богаты, крайне склонны к светской и разъездной жизни, лишь бы не заскучать. Совсем другое дело было. Даже дух другой. Это все бледная тень… И кормили тут тогда вкуснее, хотя так поздно я здесь, естественно, не бывал. Дневные представления для детей — но и в них был свой шарм. Обязательно пели из «Птицелова» и всякое такое, моцартовское. А теперь — сплошной Сальери. — Пойнт вдруг пристально посмотрел на Дорна. — У вас столько лиц, Дорн, что мне на вашем месте было бы страшно жить на свете. Вдруг не ту маску не там надену — я ведь парень простой.

— Лицо у меня одно, смею вас уверить.

— В таком случае, берегите его от побоев.

— Это что, предупреждение?

Пойнт откинулся на спинку стула и молча налил вина:

— Как бы на вашей конференции не подрались пивными кружками.

— Не забывайте, лучшие бойцы пивных служили в СА. Я как раз из них.

— Надеетесь выиграть сражение?

— Ваше здоровье…

Они выпили, Дорн поковырял татарский бифштекс.

«Что он от меня хочет?» — настороженно думал Дорн: американец явно клонил к какому-то разговору, однако сам, видно, начинать его не хотел, ждал инициативы Дорна. А Дорн вовсе не хотел ввязываться с Пойнтом в дискуссию о положении в Австрии. И в это время в зале появился Гаук.

— Извините, Джек, но я должен идти… — сказал Дорн. — Завтра трудный день, а я всего три часа как с поезда. Устал. — Дорн улыбнулся.

— Ну что ж, — Пойнт опустил глаза. — Тогда до завтра. Только смотрите, Дорн, доживите до завтра. Я буду молиться за вас богу.

«Балаболка этот Пойнт», — думал Дорн, здороваясь с Гауком.

Утром Дорн приехал в пивную «У трех сестер», где начиналась конференция хаймвера. Князь Штаремберг, его глава, открыл заседание пространной речью.

«У трех сестер» пиво пили в подвале, а большой красивый банкетный зал на первом этаже давно арендовал хаймвер под свои собрания. Это был настоящий зал заседаний. С трибуной, с ложей прессы. Гаук вчера сказал, что будет оборудовать радиорубку для синхронного перевода — на столь важную конференцию ожидались иностранные гости. И действительно, Дорн по мундирам различил франкистов и португальских офицеров, мелькали итальянцы. Еще бы! Событие! Замыкается «тоталитарное кольцо» Европы… Не одни хаймверовцы и нацистские функционеры из единокровной Германии наполнили зал — не только австрийская фашистствующая голытьба с тирольскими перышками на шляпах — цвет буржуазии так же хорошо представлен. Директора компаний, тесно связанных с капиталом рейха, например, «Альпинер Монтангезельшафт» — он сотрудничает со «Стальным трестом». Заметил Дорн и нескольких видных представителей правящей христианско-демократической партии, которую возглавляет канцлер Шушниг, — их лица знакомы по газетным полосам.

Князь Штаремберг начал издалека. Взывал к именам императора Франца, Марии-Терезии, Иосифа II… Прошли, увы, те столетия, когда Австрия была хозяйкой в Европе. Теперь же приходится задумываться: может ли суверенно существовать маленькая Австрия — и экономически, и политически… Оживление в зале, особенно в рядах, занятых промышленниками и главами банков. Князь, приняв этот знак одобрения, перешел к историческому обзору вопроса об аншлюсе, который совсем не нов, ибо еще в прошлом веке о необходимости соединения с Германией говорили такие умы, как главы пангерманского «Немецкого национального союза» Георг фон Шенерер, а после Версаля — лидер социал-демократической партии Отто Бауэр.

Воспоминания князя вызвали восторг в рядах христиан-демократов.

— Бауэра толкала на аншлюс все та же историческая неизбежность, — с пафосом говорил Штаремберг. — Да, он видел, что остановить процесс образования на территории монархии самостоятельных славянских государств невозможно, но и для нас, австрийцев, нужна крыша над головой. — Князь позволил себе вяло улыбнуться. — Какая же иная крыша может быть у немцев, кроме крыши их родного дома — германского мира? Маленькая группа немецких племен, потеряв земли и народы, составляющие единую монархию, может быть потеряна и раздавлена усилившимися соседями. А мы теперь знаем, кто эти соседи, — коммунисты и те, кто готов стать коммунистом. Но провидческие предупреждения Бауэра оказались забыты, и двадцать лет мы медленно умираем… Чтобы выжить, Австрия должна присоединиться к Германии.

«Альтернатива Штаремберга, — думал Дорн, — либо монархия, либо аншлюс. Монархии уже быть не может. Значит, выход один».

Пока князь, старчески шаркая, отходил от трибуны, Дорн направился к ложе прессы. Нужно поприветствовать Пойнта, вчера он не слишком любезно обошелся с ним.

— Не понимаю, — долетела до Дорна чья-то английская реплика, прежде всего выдавшая безупречное оксфордское произношение, — о какой дальнейшей фашизации можно еще говорить? Подавление любых антиправительственных выступлений не уступит в изощренности и жестокости германцам рейха.

На реплику отозвался Пойнт:

— Это австрофашизм, а им нужен просто фашизм — высшей пробы. Без примесей… — Пойнт смутился, увидев Дорна.

— Рад видеть вас, Дорн. Как вам Штаремберг? Сильно — монархия, замешанная на тоталитаризме. Подобного Европа не видывала со времен Фердинанда и Изабеллы, да пожалуй, Генриха VIII Тюдора. Почище абсолютизма.

— Абсолютизм порождает робеспьеров и гильотины. Они забыли.

Дорн внимательно посмотрел на человека с оксфордским произношением. Среди видных британских журналистов Дорн его не помнил. Новичок? Значит, английские газеты придают настолько малое значение происходящему в Вене, что отправляют сюда новичка? Просто им давно все ясно.

— Кто это? — кивнул Пойнт на трибуну, где уже располагался высокий плечистый человек с седеющим бобриком, в очках с тонкой оправой, совсем не украшающих его лицо — Артур Зейсс-Инкварт, возросший от функционера Пангерманского союза в референты Отечественного фронта, заменившего в 1933 году все запрещенные правительством Дольфуса партии, и далее — к уполномоченному Гитлера по делам Австрии.

— Зейсс-Инкварт, — ответил Дорн. — неужели вы не знаете его?

— Да как-то… На снимках он представительнее, — отозвался Пойнт, доставая блокнот, — этого оратора он собрался стенографировать.

Зейсс-Инкварт говорил четко и энергично:

— Время придет, и великий фюрер рейха вмешается. В этой поддержке наша сила. Так мы говорим с тридцать четвертого года. Сейчас наши слова как никогда верны. Речь идет лишь о том, чтобы ускорить время. Вот наша главная задача. Ускорить время и подготовить почву для великих дел. Условия для решения главной задачи у нас есть — и наивыгоднейшие. — Дорн отметил, что Зейсс-Инкварт не поясняет даже, в чем же задача и дела великие заключены. К чему тратить слова, когда и так все понятно. «А лихо они спланировали выступления, — подумал Дорн. — Застолбили невозможность монархического суверенитета и быстренько, без проволочек — к главному. Цель ясна, средства ее достижения тоже».

— Решительная борьба с марксизмом, — рубил Зейсс-Инкварт, — требует не тех полумер, которыми ограничиваются христианская и прочие партии, времена демоса перечеркнуты давно, и нечего озираться на дряхлое римское право с его форумом и прочими младенческими побрякушками. Сильную власть, а значит, порядок, гарантирует только наша партия. Уже нет австрийца, который мог бы усомниться в верности моего утверждения… — Оратор оглядел зал с заговорщицкой ухмылкой и пошутил: — Канцлер Шушниг составляет исключение, лишь подтверждающее правило. Австрия же провозгласила себя частью рейха уже шесть лет назад. Так почему же нам мешают окончательно войти в рейх? Сейчас все пангерманские группы составляют национальную оппозицию, это широко известно. Но кому мы составляем оппозицию? Народу? Нет! Правительству? Тогда мы требуем другого правительства, того, которое будет едино с нами. И мы имеем на то все права. Пусть Шушниг проведет наконец плебесцит, которым так настойчиво угрожает нам. Пусть позволит австрийскому народу самому решать свою судьбу. Однако канцлер ограничивается обещаниями. Отчего же он медлит? Да потому, что боится этой меры. А боится — потому что понимает, с кем австрийский народ. С нами! Да, с нами. Смерть Дольфуса — это предупреждение тем, кто думает, что можно лишить народ права решать свою судьбу. Канцлер Шушниг лицемерно подписал летом позапрошлого года австро-германское соглашение, в котором якобы утвердил волю народа, нашу волю. Но это был лишь обманный маневр. Кто может сказать, что условия этого соглашения пунктуально выполняются? Нет и еще раз нет! Но только представить себе Австрию вошедшей в состав государства, с которым она связана как младенец с матерью — пуповиной и кровью. Подлинный расцвет!