Крест толкователей - Вадим Панов

Поднявшись на второй этаж, Ракитин двинулся к своему кабинету. Однако, добраться до него ему так и не удалось. Между бухгалтерией и оперативным отделом его перехватил лейтенант Ростоцкий:

— Глеб Андреич, здравия желаю… Голова как? Наконец-то, товарищ капитан… Полковник о вас уже спрашивал… Хотел даже машину посылать. — Ростоцкий взял Ракитина за рукав и потянул вбок, к отрытой двери. — Прошу. Только аккуратнее. Уже закипает — пар пошел.

Военному прокурору полковнику Скоробогатову было под пятьдесят. Более четверти века службы придали его лицу стойкую гримасу привыкшего ко всяким неприятностям пессимиста. Китель полковника был расстегнут, верхние пуговицы рубашки — тоже. Галстука на груди не было — он висел, накинутый резинкой на колпак настольной лампы.

На столе перед Скоробогатовым была расстелена газета, на которой стоял подстаканник со стаканом чая и тарелка с несколькими ржавыми сушками. Скоробогатов смотрел в пространство перед собою и рассеяно помешивал ложечкой в стакане.

Раздается стук. Скоробогатов поднял голову и сфокусировал взгляд на двери. В кабинет четким шагом вошел Ракитин:

— Разрешите, товарищ полковник? Капитан Ракитин по вашему приказанию…

Скоробогатов вынул ложечку и аккуратно положил ее на газету.

— Садись, Глеб Андреич… — вздохнул он. — Чаю?

Ракитин отодвинул стул и сел на него, прямо держа спину.

— Спасибо, Александр Иванович. Не хочу.

Забыв про существование ложки, Скоробогатов вытащил двумя пальцами из стакана ломтик лимона и положил его на край тарелки.

— А вот я бы сейчас водки стакан навернул, — мрачно сказал он. — Залпом.

Ракитин посмотрел на своего командира.

— И чего это так? — осторожно спросил он.

Скоробогатов поднял глаза и тяжело посмотрел на капитана в упор.

— Что у вас там вчера случилось? — спросил он.

Ракитин пожал плечами.

— Да вы ведь в курсе, товарищ полковник, — спокойно ответил он. — Один дезертир задержан, второй, можно сказать, тоже. Гаишник погиб. На моих глазах. Неприятно, конечно. Но всякое бывает. В рапорте все отпишу.

Скоробогатов бросил взгляд на портрет Александра Суворова, который невозмутимо наблюдал за этим диалогом со стены.

— Вот так вот, Александр Васильич… — укоризненно сказал полковник полководцу. — В курсе, выходит, не только я… Следственная бригада из Москвы едет. К нам.

— Вот как? — оживился Ракитин. — И когда?

— Завтра тут будут. В первой половине. Но как узнали-то, суки, а? Капнул, что ли кто? Копают под меня, слышишь, Глеб, копают… Нюхом чую…

Скоробогатов взял со стола стакан и решительным залпом выпил его до дна. В этот момент и стало очевидным, что чай в нем давно остыл.

Солнце гуляло по комнате Ракитина с утра и почти до самого полудня. Сейчас его лучи преломлялись в граненом стакане, где гудел, покрытый мелкими пузырями, кипятильник.

Когда вода закипела, Ракитин выдернул штепсель из розетки и, обжигаясь, выхватил кипятильник из стакана. Щеки капитана были густо намылены. Он бросил в кипяток шепотку чая из пачки со слоном, накрыл стакан пластиковой крышкой и поставил завариваться на подоконник.

Быт капитана был скромен, небогат и достаточно опрятен. На стене висела книжная полка с двумя десятками потрепанных книг, прямо под нею располагалась по-армейски застеленная узкая металлическая койка. Письменный стол с настольной лампой стоял в углу, у окна, а в центре комнаты была жестко растянута между полом и потолком потертая боксерская груша. Напротив кровати, у противоположной стены, стоял стальной несгораемый шкаф, выкрашенный охрой.

Чаю еще предстояло настояться, а пока Ракитин вернулся к шкафу и открыл одну из его створок. На внутренней стороне ее был подвешен латунный рукомойник, над которым оказалось небольшое зеркальце, прикрученное шурупами. Ракитин пододвинул ногой ведро, в которое должна была стекать вода, и зафиксировал им дверцу с внутренней стороны.

Капитан взял станок и сделал несколько движений, соскребая пену со щек. Он по-гусиному вытянул подбородок вверх, пытаясь пробрить себе шею. Очевидно, это движение не доставило ему слишком приятных ощущений — Ракитин досадливо поморщится и дотронулся пальцами до затылка.

Теперь на его голове был лишь небольшой тампон, придерживаемый пластырем.

Когда бритье уже подходило к концу, раздался телефонный звонок. Капитан собрал полотенцем остатки пены с лица. Затем достал из кармана пиджака телефон.

— Ракитин слушает, — сказал он, включив связь.

Из трубки донесся голос старшего лейтенанта Самохина, гаишника, которого сшибло позавчера на КПМ. Голос интриговал:

— Слушай, Глеб, надо встретиться.

— Что-то важное? — спросил капитан.

— Думаю, что да, — ответил Самохин. — Настолько, что встретиться нужно немедленно.

Капитан бросил взгляд на часы и спросил после секундной паузы:

— Когда?

— Сейчас, Глеб. Это срочно, — ответил старший лейтенант. — А где — ты и сам знаешь.

Ракитин быстро завязал перед зеркалом галстук. Он поставил ведро внутрь шкафа и закрыл дверцу, заперев ее на запор. Пиджак он набрасывал уже на ходу, спеша из комнаты вон.

На подоконнике остался нетронутый капитаном стакан чая. Заварен теперь он был почти дочерна, и чаинки, отрываясь от поверхности, медленно опускались на дно.

В зале прощаний городского крематория собралось два десятка людей. Семьей Лунин обзавестись не успел, родственников у него не было — погибший лейтенант был детдомовцем. Если они у него где-то и были, то о существовании их узнать ему будет уже не суждено. Единственная женщина, пришедшая с ним проститься, была вахтерша из общежития ГОВД, где он жил после школы милиции.

Закрытый гроб был установлен на специальном постаменте в центре помещения. На стоявших в его изголовье венках был портрет лейтенанта Лунина с траурной лентой в нижнем углу. На крышке гроба лежал скромный букет из трех гвоздик и парадная милицейская фуражка. Особняком держался небольшой духовой оркестр, который ждал очереди вступить в церемонию. Самохин и Ракитин стояли рядом, склонив головы. Речь держал подполковник Зубов, начальник городской ГИБДД.

— … отличали спокойствие, дружелюбие, — перечислял он по бумажке, — исполнительность и верность служебному долгу. Сейчас он уходит от нас. Навсегда. Но память о боевом товарище навечно останется в наших сердцах. Пусть земля тебе будет пухом, Лунин. Прощай.

Никакого особенного знака никем подано не было, но геликон из оркестра, по-видимому, обладал прекрасной интуицией. Он перехватил наплечный ремень, и, сверкнув лысиной, кивнул товарищам по команде. Стало ясно, что главный в оркестре именно он. Музыкант вцепился зубами в мундштук, и щеки его, за секунду до этого казавшиеся дряблыми, вдруг налились, как дорогие силиконовые груди. Грянули первые такты траурного марша. Гроб вздрогнул, что-то под ним лязгнуло, и вместе с венками, букетом и фуражкой он стал опускаться на своем постаменте куда-то вниз.

Ракитин повернулся к Самохину.

— Почему гроб все время был закрыт? — вполголоса спросил он. — Прощание уже было?

— Не было никакого прощания, — мрачно ответил Самохин. — И родственников у него никого — из детдома же он. Так из морга и привезли — крышка гвоздями заколочена.

Гроб исчез под полом, и отверстие заслонили две сдвинувшиеся плиты.

— Ты чего мне звонил? — спросил Ракитин.

Самохин с беспокойством обернулся.

— Давай только не здесь, а? — сказал он.

Глава 8

На перроне объявили поезд, прибывающий из Москвы. Отъезжающие, подхватив чемоданы, пришли в движение, лишенное всякой логики — с какого конца состава должны быть нумерация, голос диктора так и не сообщил.

Наконец, показался тепловоз, тянущий за собой пассажирские вагоны. Он замедлил ход, заскрипел тормозами и встал у конца платформы.

Дверь третьего от головы вагона открылась. Проводница протерла поручни, и первым на перрон соскочил Каратаев. Он был в джинсах, кроссовках, а за плечами его висел рюкзак. В одной руке Антон держал кейс с ноутбуком. Каратаев обернулся и подал вторую руку Юлии Николаевне. Опираясь на нее, Дементьева вышла из тамбура. На вид это была обаятельная супружеская пара, которая любит и со вкусом умеет путешествовать.

Белая «шестерка» Ракитина двигалась по городу. Капитан сидел за рулем. Рядом расположился Самохин.

— Чего звонил? — спросил Ракитин, искоса посмотрев на пассажира.

— Не гони ты меня, — вздохнул тот. — Дай хоть с мыслями собраться.

— Что, так серьезно?

— Серьезней не бывает. Слушай, мне бы в магазин забежать. Остановишь, а?

Машина перестроилась в крайний правый ряд, затем свернула на привокзальную площадь.