Солдатом быть не просто - Иван Скачков

— Здесь есть выставка живописи? — оживился Хрусталев и начал быстро собираться.

Синев рассчитывал провести в галерее не больше часа, но ошибся: пришли в полдень и пробыли там до вечера. «Гриша, еще в кино надо успеть», — не раз напоминал Михаил, поругивая себя за организованную экскурсию, но тот все просил подождать немного. Время бежало, а он не уходил. У одного летнего пейзажа простоял полчаса. В большой, уснувший в тишине пруд с зеркальной поверхностью, заводями и живописными берегами вливался ручей. Гриша то с одной стороны подойдет к полотну, то с другой, то отступит на несколько шагов и стоит, стоит…

— Миша, вон с того бережка, кажется, только закинешь удочку — и сразу начнет клевать. А ручей… Посмотри, как он моет голыши и вроде бы зовет: опусти руки в мои струи, освежись.

Они вышли с выставки, когда город уже украсился огнями. Мороз пощипывал щеки, а Гриша возбужденно говорил:

— Только что я ходил по летнему лесу, купался в пруду, загорал… Теперь вот вышли на мороз, а я все еще чувствую горячий песок на пляже, теплую воду тихого озера, летний зной.

«Парнишка с завихрениями», — подумал Синев, а вслух сказал:

— Только твоя старенькая машина живет без воображения — плохо заводится на морозе.

— Да, ей тяжело, — машинально отозвался Гриша.

О себе он молчал, а ведь ему в зимнее время приходилось труднее всех водителей. У них — почти у каждого — была экономия горючего, а у Хрусталева никакой. Командир роты не упрекал его при подведении итогов работы за месяц, все понимали, что на такой машине трудно сэкономить.

И вдруг новость: в феврале по экономии горючего Хрусталев вышел на первое место в роте. После собрания, где подводились итоги работы водителей за прошлый месяц, он отозвал Михаила в сторону, вполголоса сообщил:

— Командир роты предложил мне рассказать всем водителям, как я добился такой экономии.

— Правильно, выступай.

— А что я скажу?.. — Брови Григория сердито сдвинуты, губы поджаты. — Не мог я столько сэкономить. Наверное, у них учет неправильный. Подстегиваю я свою «старушку», всю силу выжимаю, а тут вдруг такая экономия.

Синев скороговоркой дал ему несколько советов для будущего выступления. Григорий слушал невнимательно, думал о чем-то своем.

— Вот чудак! — заметил Синев. — Радоваться надо, что в передовые вышел, а ты…

— А я не радуюсь, — перебил его Григорий.

Несколько дней у него было плохое настроение.

Потом он постепенно оттаял, а весной в его службе произошла еще одна перемена.

Весна в этом году пришла рано. Всю первую половину марта примораживало, иногда вьюжило, потом как-то сразу повеяло теплом, целыми днями солнце грело землю в безветрии, быстро съедая снег.

В один из таких дней шести машинам автороты предстояло выехать с грузом через горный район. Пока машины стояли у склада под погрузкой, водители собрались у головного грузовика Синева. Рядом с Михаилом, привалившись к крылу машины, стоял Григорий. Вчера он получил от девушки хорошее письмо и сегодня, довольный, жмурился от мягких лучей солнца. Смотрел то на обрез складской крыши, где сочились сосульки, а внизу бугрилась наледь, то переводил взгляд за ограду — полк располагался на самой окраине города, — где парили темные полосы земли с редкими пятнами снега, а вдали взгляд схватывал рощу, насквозь освещенную солнцем. Голые еще деревья казались выше, лучи заливали всю рощу от вершин до прелых листьев и островков снега.

Не меняя позы, Григорий слегка толкнул Михаила локтем:

— Миша, сегодня снег не кажется ли тебе теплым?

Спросил тихо, но стоявший ближе всех Курочка услышал его слова, усмешливо заметил:

— Почему же, Гриша, только теплым? Вполне может быть даже горячим.

Синев тоже удивился неожиданному вопросу брата. Наедине, может быть, поспорил бы с ним, но тут решил стать на его сторону:

— Совсем не смешной вопрос… Природа каждому видится по-разному. У тебя, Курочка, на первом плане, наверное, вон те горы, ты в Карпатах вырос, а у меня вот это пятнистое поле. А потом у тебя сегодня настроение неважной.

— Откуда знаешь?

— Недоволен ты сегодняшним рейсом. Затяжной получится рейс, в казарму вернемся поздно, телепередачу о хоккейном матче пропустим. Так ведь?

— Угадал.

— Ну, вот… Тебе снег не покажется теплым.

Замечание Курочки обернулось против него же, товарищи советовали ему телеграфировать хоккейным командам просьбу о переносе матча на другой день.

Разговор то вспыхивал, то сникал. Через полчаса пришел командир взвода, и машины выехали в рейс.

Сидя за рулем рядом с командиром взвода, Синев перебирал в памяти слова Григория о теплом снеге. Он пытался вызвать в себе такое же ощущение, но оно не возникало: колонна уже въехала в теснину с отвесными скалами, куда не проникало солнце.

Дорога шла на подъем. Скалистые кручи при взгляде на них из долины не казались такими суровыми, как вблизи, машину с каждым новым километром стало вести труднее. Неподалеку по уступам прыгал ручей, под его самой большой ступенью застыли наледи, свисавшие вроде седой бороды. Над ближними кручами высился крутобокий старший брат с белой шапкой на голове. В горах снег еще держался, с подъемом его становилось больше, дорога ухудшалась — заснеженные участки перемежались гололедом.

Лейтенант часто приоткрывал дверцу кабины, смотрел назад, но на спирали дороги из задних машин видел только одну. Обеспокоенный этим, сказал Синеву:

— На перевальной площадке остановимся, подтянем колонну.

Перед этой площадкой был самый крутой, обледеневший подъем. Синев сразу почувствовал, как трудно справляется с ним двигатель.

Подходили другие машины. Хрусталев показался из-за поворота последним. Рев двигателя дробился в горах. Стоявшие на площадке водители видели, как тяжело идет на подъем его трехтонка, и вдруг она начала замедлять ход. Двигатель ревет во всю силу, а движение замедляется, и вот машина, остановившись на короткое время, словно хотела передохнуть перед самым трудным участком подъема, но сил не хватило, и она начала сползать, ускоряя движение.

Все почувствовали грозившую Хрусталеву опасность и без команды побежали вниз. На середине скользкого подъема грузовик резко развернуло, его передок сближался с обрывом.

Впереди всех бежал лейтенант.

— Хрусталев, прыгай!

Он поскользнулся на заледеневшем скате и, уже лежа, сползая вниз, снова крикнул:

— Прыгай!

Синев видел за ветровым стеклом застывшее в неподвижности лицо Григория. Он побежал быстрее, но его опередил командир взвода. Лейтенант первым оказался рядом с катившейся боком машиной, рванул дверцу кабины, намереваясь вытащить крутившего руль Хрусталева, но в это время передок стал медленно отходить от обрыва. Теперь машина, направляемая Хрусталевым, сближалась с отвесной скалой. Затрещал борт. Прижавшись к каменной стене, грузовик остановился. Григорий все еще не двигался с места, не отпускал тормоза. По его побледневшим щекам катились капли пота.

— Трос! Быстрее! — приказал лейтенант.

Минут через пятнадцать машину вытянули на площадку. Двигатель работал, поврежден был только кузов: переломились две доски.

Когда Григорий вышел из кабины, вытирая платком обильный пот, Синев спросил его:

— Почему не прыгал?

— А ты прыгнул бы?

— Я?.. Нет, машина у меня почти новая, а у тебя…

— У меня тоже машина. Если бы еще покрышки получше, да поршневые кольца новые, да…

Лейтенант возразил:

— Отработала свое ваша машина, пора на пенсию. Уже решено списать ее, а вам будет новая.

Новую машину Хрусталеву вручили в конце апреля. Он был, конечно, доволен. Вернется из рейса и долго обхаживает ее в парке: протирает, присматривается к каждой детали или просто сидит в кабине, словно бы не насиделся в ней за день.

— Шел бы ты в казарму, — не раз говорил ему Михаил. — Машина у тебя новая, а ты в каждую щелку заглядываешь.

— Потому и заглядываю, что новая, обкатывается еще.

В мае по экономии горючего Хрусталев оказался где-то в середине списка. Зато на первое место вышел Синев.

Ночью, вскоре после отбоя, Хрусталев со своей кровати шепнул брату:

— Не спишь, Миша?

— Наработался за день, а сон не идет.

— Теперь ты должен делиться своим опытом, экономия у тебя такая, что даже командир роты удивился.

— Я и сам растерялся от такого успеха.

— А ты, Миша, не теряйся, старался ведь… Размах у тебя широкий. — Григорий улыбнулся с прищуром, чего Михаил в темноте не видел, и повернулся на другой бок.

«Почему размах у меня широкий?» — удивился Синев последним словам Хрусталева, но разговор продолжать не стал, решив завтра расспросить брата об этом. Сон отгоняли роившиеся мысли о сегодняшнем общем собрании роты, где подводились итоги работы водителей за май. Из всех подробностей выдвигалась одна — слова командира роты о его успехе. Он сказал: «Такой экономии горючего, как у Синева, за всю историю роты не добивался ни один водитель». Лестно, а почему-то не радует… Он еще некоторое время не спал, ворочался в постели. Припомнилось вчерашнее письмо тетке. Сообщил, что за Гришу она может не беспокоиться, служба идет хорошо, и он, Михаил, помогает ему во всем.