Переселенцы - Дмитрий Григорович

Третий товарищ был тщедушный, низенький старичок, согбенный годами; ему безошибочно можно было дать восемьдесят лет; на сморщенном лице его все черты как будто прищуривались; оно сохраняло самое жалкое, униженное, полазчивое выражение.

Глаза его видели еще ясно; но, вероятно повинуясь жалкой роли своей, старик закрыл их, как только вошел в избу и увидел при свете лучины постороннего человека.

Весельчак между тем суетливо выступал вперед, держась одной рукой за конец палки, которая находилась в руках худенького, бледного мальчика лет восьми, обутого в такие лапти, что они пришлись бы впору великану; другою рукою весельчак водил по воздуху; ладонь его случайно встретила лицо старичка, и он закричал во все горло:

– Ослеп! ослеп! Братцы-кормильцы, ослеп! Слышь, Верстан[18], смотри-тка: старик-то наш ослеп! а ведь сейчас еще видел; недавно ослеп и ничего уж не видит, сердечный!..

– Молчи, чужой, – шепнул Верстан.

– Свой, – шепнула в свою очередь Грачиха, шедшая, чтоб запереть дверь.

– Что ж ты нам, «масья»[19], ничего не сказала? – крикнул весельчак, – э-эх! купил, значит, корову, привел домой, стал было доить, а тут уж был бык! – добавил он, уперев руки в бока и став козырем.

– Мальчик его? – спросил Верстан, указывая старухе на Степку.

– Мой! – отозвался Филипп, к которому, после первого беглого взгляда, возвратилась уверенность.

Весельчак остановился, внимательно прислушался к голосу незнакомца. Услышь он его хоть десять лет назад, он и тогда не ошибся бы; но голос был ему незнаком; приняв Филиппа за своего брата слепца[20], он повернулся к нему и спросил:

– Откуда, небоже?

– Прохожий…

– Вот это ладно, похвалить можно, – произнес слепой тоном недоверчивым и насмешливым, – отколева ни шел, нас не миновал, к куме в гости зашел – это ладно!..

Но, вероятно не довольствуясь неопределенным ответом Филиппа и побуждаемый подозрительным любопытством, свойственным слепым, весельчак обратился к вожаку своему и сказал ему на своем наречии, чтоб он подвел его к чужому мальчику; поровнявшись со Степкой, слепой неожиданно опустил ему на голову свободную руку свою и так быстро ощупал ему лицо, что тот не успел отвернуться.

– Э-э! курносый какой!.. да и зубы-то заячьи – едоват, должно быть, паренек-то… Мотри, Мишка, близко не подходи: укусит! – произнес слепой. – Эвна… э! ах ты! поди какой, драться еще вздумал! – подхватил он, почувствовав на руке кулак Степки, – ну, давай, давай, когда так… только, чур, мотри, подножки не ставь… давай, берись; кто кого…

– Полно тебе, бешеный… как те звать-то?

– Фуфаев, касатка… Фуфаев!.. Зовут Евдоким, величают Фуфаев…

– Полно, когда так: чего развозился? – продолжала Грачиха, появляясь в маленькой дверце между печью и перегородкой.

Там, за перегородкой, успели уж расположиться мрачный Верстан, старик, Филипп, и слышались расспросы: откуда? куда? – расспросы, на которые Филипп отвечал самым сбивчивым образом.

– Мишка, – сказал слепой, пробираясь ощупью по палке к своему вожаку, получившему от Степки на свой пай несколько ударов, предназначавшихся слепому. – Мишка, – прибавил он, сбрасывая наземь суму, – садись-ка, поужинай… Вишь у нас с тобой сколько корок-то!.. живой человек – проглотишь!.. да и товарища угости. Выбирайте что ни на есть самую сладенькую из всех – гуляем, значит!.. А жестко покажется, хозяйка молочка даст для праздничка… Где нищий не бывал, там, слышь, по две милостыни дают – так ли, «масья», а?..

– Полно, полно балясничать-то! – ворчала Грачиха, – спать ложись; не время с вами возиться.

Оставив вожака своего, который сел, пригорюнясь, на лавку в первой половине избы, слепой ощупью направился к хозяйке.

Войдя за перегородку, он ощупал ладонью каждого из присутствующих, расположился подле Филиппа и, приподняв руку, провел, как бы нечаянно, ладонью по лицу его.

– Дальше, брат; я этого не люблю, – проговорил он грубо, отталкивая руку.

– Экой ты какой!.. как же так?.. Ведь вот товарищи тебя видят… а мне так уж, стало быть, и нельзя… и мне хочется!.. Даром у меня глаза-то глядят, как собаки едят, и ничего не вижу!.. «Перебухи-то у меня в пучки сбежали»[21], там и остались, удержал насилу… Ты этим не обижайся… как те звать-то?

– Евдокимом, – наобум отвечал Филипп.

– Э! ну вот еще и тезка!.. Эка знатная у тебя компания собралась, «масья»! Ты не чаяла, небось, дорогих гостей… оно и все так-то: около проруби и всё слетаются белые голуби! – подхватил Фуфаев, – чем-то нас только угощать станешь?.. Не брезгливый народ! давай хоть «крёса»[22], и то съедим… мы люди заезжие, у тебя добро-то завозное – жалеть, стало, нечего.

– Хлеб ешь, коли голоден…

– Да что хлеб! «Сушак»[23] у нас и свой есть! в своих амбарах много, вишь! – сказал он, похлопывая по суме старика, который жадно ухватился за нее обеими руками, – чего испугался, дядя Мизгирь? уж полно, нет ли у тебя тут денег, в суме-то? – подхватил Фуфаев.

Он остановился, поднял брови, выразительно кивнул головою на старика и продолжал:

– Ты, тетка, может еще не знаешь… и ты, Евдоким, не знаешь… Ведь дядя-то этот у нас богач! Не смотрите, он таким общипанным кажет: он это так, для виду… у него деньги-то и-и! только накопил, сам счет забыл… Нам бы самим невдогад, – под хватил Фуфаев, видимо забавляясь проклятиями, которые посылал ему старик, – сами не ведали, где у него деньги-то спрятаны, да намедни проговорился… во сне выдал: все про какую-то кубышку бормочет… мы давай приставать; что ж? дознались ведь, сказал: у него, слышь, кубышка, с деньгами-то в Журавлинской роще зарыта… Не сойти мне с этого места, коли не так!

– И не сойдешь когда так! не сойдешь, окаянный – злобно проговорил Мизгирь, – ну чего пристал? чего привязался?.. Оставь! – добавил он, огрызаясь, как старый беззубый волк, настигнутый собаками.

– Диковинное дело: кому он только деньги-то копит? – продолжал еще усерднее приставать Фуфаев, для которого не было лучшего увеселения, как дразнить старика, – сам ведь в гроб глядит, а «юсы»[24] копит. Умрешь, ничего ведь с собой не возьмешь… И не умирает-то он, братцы, потому больше, боится: дорого возьмут за похороны… Скупые все в одново: они что «маркуши»[25]: спроси овцу, кому шерсть растит – рази для себя?! другим же достанется… Скажи лучше, дядя Мизгирь, право, скажи, в кое место кубышку зарыл?.. Ой, скажи!

– Экой шут какой! – смеясь, заметил Филипп, – и все-то он у вас такой веселый?

– О чем скучать-то? что глаз-то нету? эвна! да ты: мне назад их отдай – не возьму, право, не возьму! зачем они мне? Глаза человеку неприятели.

– Ну нет, брат, с глазами-то все повеселее! – сказал Филипп, посмеиваясь.

– Тебе, може статься, так; ты, может, богач, вот как наш дядя Мизгирь, все одно; живешь, может, в каменных палатах, ходишь по садам с цветами всякими… есть и жена-красавица, есть, стало, на что и смотреть… А у меня как нет этого ничего, смотреть не на что, так и глаз не надыть… без них лучше. Вот хоть бы теперь: все вы для меня в сапогах, все в пестрых рубахах… Баба какая подвернется, та и красавица… все в обновках на глаза мои, словно кажинный день праздник…

– Ну, а сам-то о себе ничего, не тужишь? Все в обновках, а у самого заплаты одни, – сказал Филипп.

– Что ж, что заплаты? Бедный – что горбатый: что на спину попало, то и носит; нам это ничего… была бы мошна, чтоб краюха вошла, был бы живот, чтоб в него перешло!

– Что ж вы?.. Говорили, за делом пришли; коли за делом, сказывайте, а не то спать ложись… – проворчала Грачиха.

– Стой, тетка, стой, твоя речь впереди! – перебил Фуфаев, – вот ты говоришь: спать пора; твоя речь разумная… только слышь: у нас теперь дело пойдет, о чем, примерно, говорили… так надо, примерно, сперва-наперва винца выпить, ум подкрепить, словеса подобрать такие, примерно, к делу пригодные… как хошь, а без винца уж этого нельзя никаким манером.

– Нет, не уймешь его! что жернов, мелет без устали!.. Вишь его, неугомонный какой, – проговорили Филипп и Верстан, первый с усмешкой, второй с досадой.

– Дай сказать… Чего взаправду лезешь?.. дело есть! – забасил Верстан.

– Ну, говори! – произнес Фуфаев, наклоняя голову, чтоб слушать.

– Вот… – начал Верстан.

– Ну что: вот!.. Вот, да и нет ничего! – перебил Фуфаев. – Тебе, брат, не дождаться… дай я расскажу. Слышь, тетка: был у него, у Верстана, мальчик – вожак, по-нашему; был да сплыл; пришел срок, отец назад взял… Стал он теперь один; скучает, сирота как есть; так вот спросить пришел, не знаешь ли, где бы, примерно, вожака достать…

– Я бы и денег не пожалел, – сказал Верстан, – есть теперь рублев с десяток, все бы отдал, кабы потрафилось найти малого…

– Да на что тебе? – спросил Филипп, – глаза худо видят, что ли?..

– Экой ты, братец! – воскликнул Фуфаев, – видит-то он лучше быть нельзя! брось полушку на траву – его будет, уж это беспременно!.. А все без вожака все нельзя никак. Ну, кто буде его по деревням-то водить?.. ведь уж такая напасть на него: покажись только околица – сейчас ослепнет! Ей-богу, так!.. Вот дядя Мизгирь, так тот еще за версту от околицы ничего уж не видит; сердечный, совсем слепой сделается.