Юность Бабы-Яги - Владимир Качан

А над ними, внося в душу смятение, висела полная Луна, которая, как известно, командует многими таинственными процессами на Земле.

Минут пять они молчали, а потом Саша стал говорить. Произносить слова, стихи, которые сейчас сочинились. Он будто исполнял собой, как инструментом, ту музыку сфер, которую сейчас услышал. И не небо, не Вселенная продиктовали ему этот романс в сумерках, они только помогли; он говорил или почти пел то, что произошло с ним сегодня. С ним и с Виолеттой. Вполне по-земному. Это было непостижимо, но гармонично связано: двое, лето, тополиный пух, мечты, ночные птицы, море, счастье и его краткость, судьба, звезды, тревожная луна, все вместе рождало эти слова. И соединялось, соприкасалось то, что соприкасается редко: музыка сфер и земных, и небесных.

Сквозь тихий сквер фата туманаПлыла бела, плыла бела.И наша встреча так нежданнаДля нас была, для нас былаВы мне явились в одночасье,Как летний дождь, как летний дождь.Как часто мы случайность счастьяНе ставим в грош, не ставим в грош.Нам никуда теперь не деться:Открыли счет, открыли счет.Хлебнувшее безлюбья – сердцеНас обречет, нас обречет, —

поставил Саша точку и посмотрел на нее. Вета бросилась его целовать. Она знала цену того, что только что услышала. Сашу можно было не только любить, не только использовать, его можно было еще и уважать. А Вета мало кого уважала. Она поняла, что Саша не бахвалился, говоря о себе, как о Поэте, что это не треп, что у него были все основания так о себе думать. Другое дело, что поэзия и поэты не входили в Ветину жизненную программу, но, знаете, можно разделяя совмещать: вот это для тела, а вот это для души, одно для дела (или денег), другое для изящного развлечения и удовольствия. Вета была девушкой современной и полагала, что одно другому не вредит, а, напротив, делает ее натурой многообразной и гармоничной. И целовала она сейчас Сашу, представьте себе, со слезами на глазах и, растроганно гладя его голову, все говорила, говорила тихонько, будто заранее утешая его, что на него неизбежно обрушится много бед, которые сопровождают всю жизнь каждый большой талант, но которые он непременно переживет и выдержит!

– Саша, как хорошо, как это было здорово, – все повторяла она между поцелуями, – ты настоящий, если у тебя такое получается; как же ты можешь сказать так, как другие только чувствуют, когда другие немы и беспомощны и не умеют; хотят, из них рвется, а не могут! Как хорошо, как хорошо!

В красивой девушке Виолетте царила сейчас гармония тела, дела и души. Быть может, в первый и последний раз. Но все равно – наши поздравления!

Подошли Петя с Анжеликой. Петя глумливо поинтересовался, не устали ли они еще целоваться? Вета посмотрела на Петю, как на навозную муху, залетевшую в бокал с французским шампанским, но тем не менее ответила:

– Мы не так целуемся.

– А как? – продолжал Петя оживлять разговор.

– А вот как, тебе вряд ли понять.

– Почему это, – обиделся Петя. – Мы, значит, типа

Море цвета индиго,Небо вкуса ванили.Твои губы опятьНе туда угодили, —

процитировал он в свою очередь популярный песенный хит. – Значит наши – не туда, а ваши – куда надо?

– Это я его за стихи-и-и благодарю, – сказала Вета и нежно посмотрела на Сашу.

– А-а, тогда понятно. Шурец у нас – гений. Хорошо, что ты это просекла. Ну пошли, что ли? На пароход, – предложил Петя и тут же запел фальшиво и нахально: «Пароход белый-беленький, черный дым над трубой. Мы по палубе бегали, целовались с тобой».

– Пошли, – сказал Саша, обнял Вету, и все направились к белеющему трапу, у которого еще какие-то два часа назад безнадежно торчали две школьницы, не подозревая о том, что через эти два часа они станут намного взрослее и опытнее, что вполне женские навыки они приобретут еще до контакта с группой «Сладкий сон», и останется только сделать последний шаг.

Глава 7

На теплоходе

Проблемы пройти и примкнуть к веселящимся массам вовсе не было. Каждый житель корабля имел пропуск, каждый участник фестиваля – пластиковую карточку, каждый журналист – аккредитационную карточку. У наших друзей – было все, и они могли провести с собой еще хоть пять человек.

На верхней палубе, прямо у лесенки, сидел за столиком пьяный Гоша из группы «Мистер Хадсон». Напротив него сидела жрица любви или, как говорили в старину, «погибшее, но милое созданье», или еще «жертва общественного темперамента». В том, что сидела именно она, у Саши и Пети сомнений не было, они их распознавали еще прежде, чем они откроют рот и произнесут свое сакраментальное: «Мужчина, не хотите ли отдохнуть?» Гошу было жалко, он постоянно горел на проститутках, но все не желал успокоиться. Стол был большой, и сидели только они. Гоша плавно и широко повел рукой и предложил присаживаться. Сели. Саша пошел покупать еще шампанское. А Гоша, ничуть не смущаясь присутствием посторонних, продолжал, видно, уже давно начатый разговор. Разговор был (и тоже, видно, давно) в патовой ситуации.

– Ну нет у меня больше денег, – говорил Гоша, – давай так просто.

– Нет, – скучающим голосом отвечала путана.

– Ну почему нет! Я ведь тебе за вчерашнюю ночь сколько бабок отвалил, помнишь?

– Помню, – равнодушно отвечала та.

– Ну так что, ты один разок не можешь за так, да?

– Не могу, – неприкрыто зевнув, отвечала панельная дама. Работа, видно, у нее была тяжелая, в две смены, фестивальная страда требовала особых усилий, спать некогда, вот она и зевала, и бедный обнищавший Гоша был ей ни к чему.

– Почему? Что, я тебе совсем не нравлюсь, да? Ну сам по себе? Скажи!

– Нравишься. Но без денег не пойду.

– Да подожди. Ты ко мне испытываешь хоть что-то? Ну хоть какую-нибудь симпатию, как к мужчине, а не как к кошельку. Ты меня любишь? Ну скажи. Любишь хоть чуть-чуть?

– Люблю, – снова зевнув, продолжала терпеть девушка, решившая, однако, стоять до конца. Или сидеть, пока на горизонте не появится новый клиент.

– Ну так почему, почему? Ты что же, когда всю ночь говорила, как любишь меня, что я у тебя такой единственный, врала, да? Ну скажи, врала?

– Кончай Игорь, бесполезно, – устало молвила путана и незаметным, но цепким взглядом агента внешней разведки окинула площадку: не появился ли кто.

Саша, подошедший с шампанским, некоторое время прислушивался к разговору, потом неожиданно спросил:

– Сколько?

– Что сколько? – не понял Гоша, однако дама его сердца поняла.

– Ему, – она кивнула на Гошу, – как постоянному клиенту, тысячу рублей за час.

– Тебе часа хватит? – спросил Саша.

– Мне полчаса хватит, – ответил Гоша, сокрушенно и пьяно мотая головой.

– А за полчаса, значит, пятьсот? – продолжал Саша прицениваться к сомнительному товару.

– Нет, все равно тысячу. Хоть пятнадцать минут, хоть час.

– Это как междугородный телефонный разговор, – встрял Петя, – меньше чем за три минуты нельзя. Даже если разговариваешь одну.

– Во-во, – сказал сомнительный товар. Предмет Гошиного вожделения и впрямь оставлял желать лучшего. Грубое лицо, толстый нос и давно не мытые волосы, расчесанные на прямой пробор, жесткими прядями спадающие на кофточку, бывшую, возможно, белой, но позавчера. А глазки такие маленькие, что их размер невозможно было скрыть, даже дорисовав их до самых висков. Выразительности и живости в них было столько же, сколько в пуговицах от старых кальсон. То есть – нормальному человеку, если уж так стало невтерпеж, – быстро, в безлюдном ночном дворе, где пахнет кошками, между двумя мусорными баками, стоя, ни в коем случае не спрашивая, как зовут, и чтобы быстро уйти и не вспомнить больше никогда, и красная цена – тридцать рублей и две пустые бутылки…

Но сейчас, на фестивале, спрос есть. Есть спрос, и работа кипит. И бедный Гоша такое чучело любит. И хочет. По крайней мере сейчас.

– Ну пятьсот за полчаса, – продолжал торговаться Саша.

– Сказала, тыщу, значит, тыщу. И потом, кто платить будет?

– Я, – сказал Саша, доставая бумажник. Гонорар обретал реальные черты, а других предложений пока не было, поэтому она сказала: «Девятьсот».

– Семьсот, – сказал Саша, – больше не дам. Тем более ты тут без сутенера и можешь не делиться. Идет?

– Ладно, – согласилась корабельная гетера, – деньги вперед.

– Хорошо, – сказал Саша, вынул из бумажника семь сотен. Она пересчитала.

– Ну что, идем в твою каюту, голубок, – пропела она Гоше голосом циркулярной пилы и начала поднимать его со стула.

– Идем, конечно, – радовался пьяный Гоша, вожделенно поглаживая ее зад, только что взятый напрокат.

– Шурец, не беспокойся, я отдам, ты ж меня знаешь.

– Знаю, – сказал Саша. – Я и не беспокоюсь.

– Я потом вернусь, – пообещал Гоша, оборачиваясь.

– Хорошо, хорошо…

– Моя дорогая, моя любимая, как я тебя хочу, Анжела, – ворковал Гоша, удаляясь, тиская свою подругу и разогревая себя до нужной кондиции.